дать свой порыв и предоставить детям право самим бороться с лишениями и невзгодами.
Уныние широко распространено среди богатых еще и потому, что на них все сильнее и сильнее давят, пытаясь заставить их чувствовать себя счастливыми людьми. Я сталкивался с этим феноменом среди некоторых моих студентов, которые происходили из привилегированных классов. «Какое я имею право быть несчастным? Какие у меня есть для этого причины?» — частенько вопрошал меня один такой студент. Он до сих пор страдает от чувства вины и ощущает себя неблагодарной скотиной из-за того, что недостаточно признателен судьбе за доставшийся ему «счастливый» жребий. Больше того — поскольку он не находит серьезных оснований для того, чтобы быть несчастным, он обвиняет в своих бедах самого себя и ощущает себя неадекватным. Чем сильнее на него давят, требуя от него быть счастливым, тем сильнее его чувство вины и неадекватности перед лицом отрицательных эмоций, — и от этого он еще более несчастен. И ни он сам, ни многие другие в нашем насквозь материалистическом мире не в состоянии понять, что наши эмоции по большей части не имеют ни малейшего отношения к тому, богаты мы или бедны в материальном отношении.
У всех нас есть способность испытывать эмоции, и все мы время от времени переживаем великую радость, великие страдания и все промежуточные градации этих чувств. Не всем людям в равной мере доступны материальные блага, но большинство из нас имеют одинаковый доступ к всеобщему эквиваленту. Как я уже писал в этой книге, за исключением тех, кто живет в условиях чрезвычайной бедности или политического притеснения, счастье и несчастье одинаково распространены в любой популяции. В своей статье «Кто счастлив?» Дэвид Майерс и Эд Динер суммируют результаты социологических опросов, проводившихся ими с целью определить, как люди субъективно оценивают уровень своего духовного благосостояния: «Счастье и удовлетворенность жизнью равно доступны для молодых и старых, женщин и мужчин, афроамериканцев и белых, богачей и рабочего класса». Всеобщий эквивалент — это великий уравнитель.
По словам выдающегося экономиста и философа восемнадцатого столетия Адама Смита, «в том, что составляет реальное счастье человеческой жизни, они [беднейшие классы общества] ни в каком отношении не уступают тем, кто, казалось бы, настолько выше их». Несмотря на то что Смит писал это с точки зрения привилегированного класса — и с характерным для его времени безразличием, — он прав в том, что у нас нет никаких причин полагать, будто страдания и радости бедняков каким-то образом количественно или качественно отличаются от аналогичных чувств богачей. Коль скоро удовлетворены базовые потребности в пище, жилище и адекватном образовании, эмоциональный мир социальных групп с разным уровнем дохода не слишком-то различается.
Отсутствие счастья среди богатых не менее реально, не менее естественно и не менее распространено, чем среди бедных, а следовательно, ничуть не менее оправданно. Все мы в разное время на протяжении нашей жизни печалимся, тревожимся, радуемся, наслаждаемся счастьем; если же мы лишим себя любой из этих эмоций, то в пересчете на всеобщий эквивалент окажемся нищими, сколь бы богатыми или бедными ни были материально. Никакое богатство в мире не защитит нас от душевных страданий, доводящих временами до состояния полного нигилизма, и если мы надеемся, что привилегированное положение в обществе послужит нам броней, то лишь обрекаем себя на еще большие несчастья. Каков бы ни был наш социальный статус и уровень дохода, нам необходимо позволить себе быть людьми[66].
Принимаете ли вы отрицательные эмоции как нечто естественное или же вы отвергаете их? Позволяете ли вы себе быть человеком?
Исследование, проведенное Чиксентмихайи, свидетельствует о том, что уже двенадцатилетние дети проводят четкое различие между работой и игрой, и большинство из нас продолжают это делать до конца своих дней. Дети отлично понимают, что учеба — это напряженный труд и в классе, и дома — работа, работа и еще раз работа… Из-за того, что ученики воспринимают учебу как подневольный труд, они в значительной мере лишаются способности получать удовольствие от самого процесса обучения, поскольку в масштабах всего общества против труда существует стойкое предубеждение. Это предубеждение настолько глубоко укоренилось в душе западного человека, что оно прослеживается вплоть до самых основ нашей культуры.
Жизнь, которой жили Адам и Ева, была квинтэссенцией безделья — они не работали и не задумывались о будущем. Но стоило им съесть запретный плод — и их навсегда изгнали из райского сада; и их самих, и их потомков осудили на пожизненный труд в поте лица. Представление о том, что труд в поте лица — это и есть самое страшное наказание для человека, неотделимо от нашей культуры, поэтому даже рай — идеальное место, в котором у нас была бы идеальная жизнь, — рисуется нам как край, в котором не бывает ни страданий, ни трудов. И тем не менее выясняется, что, если мы хотим быть счастливыми здесь, на земле, нам и вправду необходимо трудиться.
В своей статье «Оптимальный опыт труда и досуга» Чиксентмихайи и Джудит Лефевр доказывают, что люди предпочитают бездельничать, а не трудиться, — но подобный вывод вряд ли кого-то удивит. Гораздо любопытнее другой обнаруженный ими факт — люди в действительности намного чаще испытывают состояние «потока» на работе, а не дома.
Очень уж странным и разоблачительным выглядит этот парадокс — мы уверяем, что нам больше нравится бездельничать, чем трудиться, а на самом деле моменты наивысшего эмоционального взлета посещают нас именно на работе. Это парадоксальное явление наводит на мысль, что наше предубеждение против труда — ведь в наших глазах любой труд ассоциируется со страданием, а безделье с наслаждением, — укоренилось настолько глубоко, что искажает восприятие происходящего с нами в данный момент. Когда мы регулярно и автоматически, на уровне условного рефлекса характеризуем приятные события, которые происходят с нами на работе, как нечто негативное, мы подрезаем крылья собственному счастью; ведь для того, чтобы быть счастливыми, мы должны не только испытывать положительные эмоции, но и воспринимать их в качестве таковых.
Работа может и должна быть тем местом, где мы испытываем положительные эмоции. В своей книге «Смелость учить: Исследование внутреннего мира учителя» прославленный ученый-педагог Паркер Палмер[67] пишет: «Когда в рамках нашей культуры, в которой привычно ставят знак равенства между трудом и страданием, мы беремся доказать, что наиболее красноречивый внутренний признак, свидетельствующий о подлинном призвании, — это глубокая радость, наши слова производят впечатление разорвавшейся бомбы; но это правда». Наша привычка ставить знак равенства между трудом и страданием представляет собой мощный внутренний барьер, который мешает многим людям испытать счастье в учении и в труде.
Для того чтобы учение и труд были нам в радость, мы можем сознательно перестроить свое отношение к ним — избавиться от существующего у нас предубеждения против любой работы. Еще в 1930 году Дональд Хебб[68] провел один очень интересный эксперимент, который поможет нам понять, каким образом такая перестройка может осуществиться.
Шестистам учащимся в возрасте от шести до пятнадцати лет сказали, что никаких заданий им больше выполнять не надо. Если они плохо вели себя во время урока, их наказывали — выставляли за дверь и отправляли играть во двор. Если же они вели себя хорошо, их награждали — позволяли им немного поработать. И вот что сообщает Хебб: «В этих обстоятельствах абсолютно все ученики в течение одного-двух дней приходили к выводу, что труд — разумеется, в определенных границах — для них предпочтительнее, чем полное безделье (кстати, за время эксперимента они освоили более обширный материал по арифметике и прочим дисциплинам, чем это было в предшествующие годы)». Если мы научимся воспринимать труд и учебу как привилегию, а не обязанность — и если мы научим этому наших детей, — наш доход в пересчете на всеобщий эквивалент резко возрастет. Мало того, мы будем осваивать более обширный учебный материал и лучше выполнять свою работу.
Можете ли вы научиться воспринимать учение или труд как привилегию? Что доставляет или может доставить вам удовольствие в самом процессе работы?
Если наше представление о счастье слишком узко и примитивно, если мы не допускаем даже мысли о том, что труд и борьба могут быть источниками всеобщего эквивалента, мы упускаем самый реальный шанс, который у нас есть, на полноценную и счастливую жизнь. Мы не распознаем и не реализуем возможности счастья, которые есть в учении и в труде, а вне стен школы и офиса транжирим свое «свободное» время на всяческую ерунду, которая не требует от нас никаких усилий и трудов, вследствие чего наш досуг лишается всякого смысла. Не удивительно, что нас не оставляет ощущение, будто счастье — это призрак, за которым нам никогда не угнаться.
В идеале сам процесс обучения должен способствовать росту материального и духовного благосостояния учеников и студентов. Поэтому школа должна заботиться не только о технических аспектах образования, но и о том, что не вписывается в пресловутую формулу «трех китов» (чтение, арифметика, письмо). Я настоятельно советую добавить сюда еще и четвертого «кита» — радость. Учителям необходимо создавать в школе такие условия, чтобы ученики радовались тому, что они учатся, растут и просто живут. Огромное большинство из нас проводят в школьном классе много-много лет, и именно в эти годы формируется значительная часть наших ожиданий, надежд и привычек. Если в школе будут с пониманием относиться к желанию детей быть счастливыми и заниматься тем, что приносит им хорошую прибыль во всеобщем эквиваленте, ребятишкам будет проще сохранять тот же самый счастливый настрой на протяжении всей оставшейся жизни. С другой стороны, если дети в школе только и делают, что гоняются за хорошими отметками, они, скорее всего, будут продолжать этот крысиный бег еще долгое время по окончании школы или колледжа.