…А ты откроешь мне свое понимание глобальных целей? Своего собственного предназначения, будущего…
Я совсем запутался, ты застал меня врасплох, хотя, говорят, я один из самых знающих в этой области. Наверное, нас всегда будут подстерегать неожиданности, снедать тревожное чувство неподготовленности. Потому что подготовка к нашей встрече ведется в мыслях и посредством мысли! Но мысль — это квинтэссенция познанного и предполагаемого, в то время как ты явился откуда-то извне, из такого извне, для которого у нас даже нет определения. И потому, — при всем том, что мы так тебя ждали, — ты, другой разум и все связанное с тобой, всегда будешь для нас чудовищно неожиданным…
Я окончательно запутался, но я благодарен тебе, что ты не требуешь немедленного ответа. Одно я могу сказать уже сейчас то, с чего нам придется начинать совместную жизнь: с сегодняшнего дня ты — не только мое кровообращение, с сегодняшнего дня мой мозг — не только локальное управляющее устройство твоей функциональной единицы… С сегодняшнего дня мы РАВНЫ ПО РАНГУ!.. мы должны быть равны…
…А твое управляющее устройство? Ты говоришь, что оно не локализовано, что оно повсюду. То есть, оно в крови, в кровеносных сосудах… Один писатель, Джек Лондон, говорил, что жизнь человека — жизнь его кровеносных сосудов! Он даже не предполагал, что, в сущности, говорит…
Но что происходит с тобой, когда я умираю? Мы умираем одновременно? Мой друг написал великолепный рассказ „Разговор ни с кем“, в котором утверждает, что духовный мир каждого человека сохраняется кем-то, где-то… Уж не тебя ли мой друг назвал этим „кем-то“?
…А лейкемия? Какой же это, должно быть, апокалипсис для твоих структурных единиц! Мы могли бы справиться с нею совместными усилиями! Но… вдруг для твоего мира она вовсе не бедствие? Вдруг она — нечто редкое, хорошее и полезное, о чем мечтают?
А как с моим курением?
Я все думал и думал…
Лавина вопросов не прекращалась…
…Иерархия разумов! Ну что ж, возможно, это самое логичное. Разум каждого нового уровня ступает на организацию и достижения разумов предыдущих уровней. И пожалуй, нам следует сменить методы поиска контактов с другими цивилизациями. Мы ищем вне себя, а нужно искать в наших мегалообщностях… например… например… общество. Ну да, конечно, разве наше земное общество, взятое в целом, не представляет собой некий самостоятельный разум? Причем отличающийся от разума отдельно взятого человека? Разве в нем нет своих норм, которых никто из нас не придумывал и не навязывал, но которые тем не менее каждый соблюдает? Надличностных норм? Мораль, этика — разве это не есть наши, человеческие понятия объектов СОЦИАЛЬНОГО разума? Альтруизм? Самоотверженность? А общественное мнение? Это ли не волеизъявление и проявление социального разума? Разума, с которым мы давно и тесно, до симбиоза, связаны? Который в большой мере управляет нашим поведением…
А те таинственные, едва слышные нам внутренние силы, которые нами управляют? Подсознание? Те самые загадочные четыре процента объема нашего мозга, которые нам пока доступны? Догадки о „психической энергии“ как особого рода поле, мощном и неизученном? Может, и они связаны с теми, другими разумами, которые „над“ и „под“ нами?..
И насколько лучше и яснее становятся многие наши понимания и искания, если посмотреть на них как на СТУПЕНИ ИЕРАРХИЧЕСКИ ПЕРЕХОДЯЩИХ ОДНА В ДРУГУЮ СТРУКТУР! Взять, к примеру, мораль. Нередко личность вопреки самой себе поступает так, как нужно, а не так, как она сама того хотела бы в данный момент. Это самое „нужно“ — снятые до действующего сознания личности императивы социального разума, МЕТАРАЗУМА. Личность приближается к метаразуму, к совершенству и гармонии путем постепенного сближения „хочу“ и „нужно“. Кто-то сказал, что нет явлений морали, а есть только моральная интерпретация явлений. Интерпретация с позиций метаразума и есть настоящая, верная моральная оценка. А это в свою очередь — путь к полной сопричастности метаразуму, к полной свободе личности, к установлению контакта и взаимопроникновению двух соседних разумов; все это — шаги на пути ко все более высшей свободе, к глобальному и всесильному разуму…
Темнота теснилась за окном, вползала в комнату, сдавливая свет в лаборатории. Тишина странным образом затвердевала. Лежащая передо мной книжечка, прочитанная только до второй страницы, исполняла меня предощущением чуда, которое ждет меня на остальных двадцати двух страницах. Усталый, вконец измотанный, я вдруг почувствовал страх, особый страх, — я совершенно один во всем здании…
Один?
Никогда уже человек не будет совершенно один!
Осторожно положив руки на листы с посланием, я склонил на них голову. Засыпая, я думал о том, как наутро меня разбудят коллеги и с каким многозначительным видом я покажу им свой безымянный палец с запекшейся на нем алой каплей.
Александр КарапанчевВ ЭПОХУ УНИМО
УНИМО! В этом звучном сокращении вот уже целый век воплощены надежды человечества. Оно обещает сказочные возможности, о нем написаны тысячи томов, сотни тысяч научных работников и дерзких дилетантов посвятили ему свою жизнь, в нем слились надежды и чаяния, ставшие семейными преданиями, социальными мифами, цветистыми анекдотами, фантастическими кочующими сюжетами. Все попытки создать УНИМО терпели провал, и вот наконец на пороге двадцать второго столетия заговорили о том, что его появление — вопрос месяцев. Но проходили годы, а планета по-прежнему жила в ожидании небывалого чуда.
Ждали его и в башне № 15225, населенной людьми искусства. Эта башня — экспериментальный комплекс, оснащенный системами УНИМО, — в результате разгоряченных дебатов была предоставлена жрецам муз, создателям вдохновенных образов. Вскоре, однако, башня № 15225 стала типичным явлением, а потому мы заглянем в апартаменты, где живет Джордан Хенек, доктор наук, крупный специалист по европейской литературе XIX и XX веков.
Вечером того дня, с которого начинается наше повествование, все члены семьи Хенека были в своих комнатах. Конечно, везде имелась установка УНИМО — неприметная такая, чуть закругленная по углам пластмассовая дверца в стене.
Равнодушным металлическим голосом установка регулярно давала сводку новостей:
— Сегодня завершилась сборка первых метаконденсаторов, расположенных на дне мирового океана. В двухнедельный срок в недрах Гималаев разместится половина патентоведческих бюро…
И человечеству представлялись полые горные массивы, которые будто пчелиные соты заполнены легионами изобретательских контор.
— Вчера были сданы досрочно секции человеческой пластики и кухонного оборудования.
— Полным ходом ведутся завершающие работы рецептурного оформления гамма-мозга и шестимиллионного трансмутирующего узла для переработки сырья, полученного из недр Гималаев.
„Ясно, — говорит себе Джордан Хенек, — из утилизированных газов будут выпускать продукцию. Какой размах!“
— Доставка стабилизаторов в эквилибриум-панцер УНИМО приближает осуществление вековой мечты.
И так почти каждый вечер знакомый голос оповещал о степени готовности все новых и новых звеньев. В свете грядущих перемен души распахнулись, стали щедрее, планы — шире, жизнь на планете приобрела больший размах. Уже несколько лет над каждой дверцей УНИМО круглосуточно пульсировала надпись: Ждите включения!
Хенек делал кое-какие записи для завтрашней лекции об Уайлде, когда вслед за обычными новостями о ходе строительства раздался громкий голос:
— По мнению специалистов-наблюдателей, повсеместное включение системы — вопрос плюс-минус 10 часов!
Хенек спокойно продолжал свои дела. Он человек не первой молодости, и на его памяти не одно подобное сообщение. „А вот Жюль и Хорхе наверняка буду ждать ночь напролет!“ — подумал он о сыновьях и вспомнил о жене Пентелее — специалисту по древнегреческой литературе. „Ну, Пента, несмотря ни на что, ляжет спать с античным спокойствием. Пойду поцелую ее на сон грядущий…“
Джордан поставил кофейник на огонь и вздохнул:
— Вот если бы сейчас и впрямь запустили УНИМО, я заказал бы себе полный кофейник. И тогда не пришлось бы тратить время на варку, а если бы кофе не удался, была бы не моя вина.
От углубленных контактов со своим предметом доктор Хенек и сам внешне стал походить на своих героев. Он был крепким и кряжистым, как Гюго, смуглым, как Стивенсон, у него были точь-в-точь шолоховские усы, а под глазами рельефно проступали мешки, как у самого Оскара Уайльда. Когда волшебное действие кофеина прекратилось, голова отяжелела и Хенек решил лечь спать. Прежде чем юркнуть под одеяло, Хенек по привычке бросил взгляд на световое табло УНИМО, где высвечивалась надпись: „Вы подключены!“
Но Джордан настолько устал, что не нашел в себе сил для воодушевления и только проверки ради сказал:
— Будильник, пожалуйста, и чтобы он кричал петухом.
Где-то далеко, под самыми Гималаями или мировым океаном, что-то пришло в движение, пластмассовая дверца отворилась, и в руки ему скользнул новехонький будильник. Хенек с досадой бросил его обратно:
— Поставь на семь часов. Для чего, спрашивается, человечество целый век ждало твоего появления, если ты даже не знаешь его привычек?
УНИМО пророкотала и вернула будильник. Стрелка звонка с математической точностью делила цифру 7 пополам. „Ну и дела!“ — заморгал удивленно доктор литературы, но вскоре его надсадный храп заглушил бодрое тикание.
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
Сначала он никак не мог сообразить, в чем дело, но, увидев перед собой надпись „Вы подключены!“, вспомнил и отправился поглядеть на своих домочадцев. Жена спокойно спала, явно упустив событие эпохального значения. Хенек улыбнулся, довольный собственной прозорливостью. Он не стал будить Пенту, чтобы не лишать ее радости открывательства.
Жюль и Хорхе, студенты по эстетике, уже вкусили прелесть новшества. Жюль теребил усы, сидя над какой-то старинной книгой, на столе было тесно от бутылок.