Загадка, которую квалиа представляют для материалистской нейробиологии, – на самом деле один из аспектов загадки сознания. Сколько весит ваше сознание – ваше осознание себя как единого «я»? На сколько ярдов протянулись бы ваши мысли, если уложить их в цепочку одна за другой? В XVII веке французский математик и философ Рене Декарт стремился защитить само существование человеческого разума и сознания от нападок материалистской философии, позиции которой в то время быстро крепли. Эта философия стремилась низвести вселенную к крошечным твердым шарикам, которые можно взвесить и измерить. В ответ Декарт объявил, что разум кардинально отличается от материи (субстанциальный дуализм).
Подход Декарта одобрили многие, однако он создал практическую проблему. Каким образом разум поддерживает связь с материей, если это две совершенно разные субстанции? Каким образом разум руководит мозгом, управляя организмом? Со временем субстанциальный дуализм Декарта приобрел дурную славу, поскольку материальный механизм так и не был обнаружен. После явного триумфа твердых маленьких частиц разум игнорировали, маргинализировали, даже отрицали. В конце концов значение имела материя! Но философы-материалисты, несмотря на все старания, так и не сумели объяснить фундаментальные загадки и парадоксы сознания.
«Величайшая тайна науки – природа сознания. Не то чтобы у нас имелись неудачные или несовершенные теории человеческого сознания – таких теорий у нас попросту нет. Почти все, что мы знаем о сознании, – это то, что оно имеет некое отношение скорее к голове, чем к ноге»[347].
«Нигде в законах физики или в законах таких производных наук, как химия и биология, никак не упоминаются ни сознание, ни разум… Это не попытка утверждать, что сознание в процессе эволюции не возникает, а просто констатация того факта, что его возникновение несовместимо с законами природы в их нынешнем понимании»[348].
«По-моему, величайший вопрос, оставшийся без ответа, – как мозг генерирует сознание. На этот вопрос мне больше всего хотелось бы дать ответ, именно за него я взялась бы, если бы могла начать все сначала»[349].
Сознанием наделены и наблюдатели, и те, за кем они наблюдают[350]. Разумеется, тот факт, что объективность в такой ситуации невозможна, представляет затруднение. Но это лишь первая трудность из длинного ряда. Сознание невозможно наблюдать напрямую. Нет обособленного участка мозга, который активен, когда мы в сознании, и бездействует, когда мы без сознания. Нет также конкретного уровня активности нейронов, указывающего на то, что мы в сознании, нет и химических изменений в нейронах, неизменно указывающих на наличие сознания. Специалист по философии разума Б. Алан Уоллес отмечает:
Несмотря на столетия современных философских и научных исследований природы разума, на данный момент не существует технологии, способной выявить наличие или отсутствие сознания какого-либо рода, ибо ученые не знают даже, что именно при этом следует измерять. Строго говоря, на данный момент нет никаких научных доказательств даже для существования сознания! Все непосредственные свидетельства, которыми мы располагаем, представляют собой ненаучные отчеты от первого лица о пребывании в сознании[351].
Затруднение, продолжает Уоллес, заключается в том, что разум и сознание не механизм мозга в том смысле, в каком, к примеру, деление является клеточным механизмом, а фотосинтез – механизмом растений. Несмотря на то что мозг, разум и сознание явно взаимосвязаны, эту связь не объясняет никакой материальный механизм. Уоллес пишет далее:
Подлинное эмерджентное свойство клеток мозга – это полутвердая консистенция мозга, и это нечто, доступное пониманию объективной физической науки… однако она не понимает, каким образом мозг производит какое-либо состояние сознания. Другими словами, если ментальные явления на самом деле не что иное как эмерджентные свойства и функции мозга, их взаимосвязь с мозгом фундаментально отличается от всех прочих эмерджентных свойств и функций, найденных в природе[352].
На протяжении большей части XX века проблемы сознания попросту избегали. Еще до Первой мировой войны господствующим направлением в психологии стал бихевиоризм. исключающий обсуждение ментальных явлений. Любое поведение следовало объяснять в терминах раздражителей и реакций, игнорируя вопрос о сознании. Б. Ф. Скиннер – один из наиболее известных бихевиористов середины века.
«Природа экспериментального анализа поведения человека такова, что следует убрать функции, прежде приписанные независимому человеку, и одну за другой перенести их в контролируемую среду»[353].
В соответствии с развитием когнитивной психологии в 50-х годах XX века компьютер был предпочтительной моделью человеческого мышления. Однако энтузиазм первых сторонников искусственного интеллекта поубавил тот факт, что сознание – именно то, чем не обладают компьютерные программы. К примеру, если опытный программист разрабатывает программу, которая побеждает шахматного гроссмейстера, не пользующегося программой, сама программа не может знать о победе и не интересуется ею; на это способны только люди-участники процесса. Таков еще один небольшой элемент «трудной проблемы» сознания.
«Машины убедят нас в том, что они действуют осознанно, что у них есть собственные намерения, достойные нашего уважения. И мы поверим в то, что у них есть сознание, – почти так же, как верим, что сознанием обладаем все мы. В большей степени, чем в случае наших друзей-животных, мы будем сопереживать мнимым чувствам и стремлениям машин, поскольку их разум будет создан по образцу человеческого мышления. Они будут олицетворять человеческие качества и претендовать на человечность. И мы им поверим»[354].
В недавно изданной книге о сознании Джералд Эделмен и Джулио Тонони с готовностью предложили список – подчеркивая, однако, что он не исчерпывающий, – теорий, объясняющих взаимоотношения между разумом и мозгом, в числе которых – теория дуализма Спинозы, окказионализм Мальбранша, параллелизм Лейбница, предустановленная гармония, теория идентичности, теория центрального состояния, нейтральный монизм, логический бихевиоризм, знаковый физикализм, редуктивный физикализм, знаковый эпифеноменализм, редуктивный эпифеноменализм, аномальный монизм, эмерджентный материализм, элиминативный материализм и функционализм разных типов[355]. Ясно, что никакого консенсуса так и не возникло.
«Изучение сознания представляет для нас любопытную дилемму: один самоанализ не является удовлетворительным с научной точки зрения, и хотя сообщения людей об их собственном сознании полезны, они не содержат информации о работе мозга, лежащей в его основе. Однако изучение собственно мозга не в состоянии объяснить, что такое обладать сознанием. Эти рамки подразумевают необходимость придерживаться определенного подхода к введению сознания в дом науки»[356].
«Вычислительная теория разума незаметно укоренилась в нейробиологии… Ни один уголок в этой сфере не остался незатронутым идеей, согласно которой обработка информации – основополагающая деятельность мозга»[357].
Стивен Пинкер, «Как работает разум»
«Компьютеры – исполнители алгоритмов общего назначения, их видимая интеллектуальная деятельность – всего лишь иллюзия, возникающая у тех, кто не в состоянии полностью оценить способ, которым алгоритмы улавливают и сохраняют не сам интеллект, а плоды интеллекта»[358].
Один из первых разработчиков программного обеспечения Марк Холперн
Нам следует с осторожностью относиться к метафоре «центрального исполнительного органа», сводящей весь наш гуманизм к лобным долям мозга. Мы не только не являемся ходячими лобными долями – мы и не мозги в резервуаре. Крайний редукционизм – можно назвать его «мозговым очеловечиванием» или более известным «нейронным человеком» – просто вводит нас в заблуждение. Он превращает такие распространенные особенности человеческого поведения, как эмоциональное саморегулирование и эффект плацебо, в проблемы (см. главу 6), хотя в действительности этих проблем не существует.
Необходимо помнить, что мыслит, чувствует и верит не какая-то часть мозга, а человеческая личность в целом. Безусловно, эту человеческую личность нельзя свести к мозговым процессам и явлениям, вместе с тем трудно понять человека в целом без понимания социально-культурного контекста, в котором он живет. Социальный психолог Альберт Бандура прозорливо отмечал, что составление карты деятельности нейронных сетей во время речи Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта» мало что может сказать о том, как создавалась эта речь, и совсем ничего – о ее социальной значимости