«Хирург знает структуру мозга, но не знает о мечтах своего пациента»[360].
Ричард Зельцер, «Жестокие уроки»
Метафора «центрального исполнителя» исходит из тенденции, наблюдающейся в нейробиологии и когнитивной психологии, и известной под названием компьютационализма. Она предпринимает попытки постичь человеческий мозг и разум так, словно это компьютер. Человеческое поведение считается определяемым деятельностью бессознательных субличностных исполнительных процессоров (модулей) и их нейронных аналогов. Считается, что эти модули функционируют отчасти как исполняемые файлы в компьютерной программе.
Но насколько полезна эта модель? В статье, посвященной обзору деятельности в этой сфере в последние полвека, один из первых разработчиков программного обеспечения Марк Холперн отмечает, что известный тест Тьюринга для искусственного интеллекта (можно ли определить, с кем вы беседуете, – с человеком или с машиной?) просто не удалось пройти. Чаще всего ученые пытаются отстаивать компьютерный интеллект, меняя условия теста или подвергая сомнениям саму идею человеческого интеллекта.
Холперн отмечает: в случае критики они «сильны в своем возмущении и слабы, когда надо сослаться на научные достижения». Важно также его замечание о том, что
сторонники искусственного интеллекта в отчаянной попытке спасти идею мыслящих компьютеров в действительности находятся в тисках идеологии: им представляется, что они отстаивают саму рациональность. Если предположение о том, что компьютеры способны мыслить хотя бы в принципе, отвергается, тем самым подразумевается, что люди наделены неким особым свойством, которое наука никогда не поймет – «душой» или некой столь же мистической сущностью[361].
Главный недостаток этой гипотезы с тестом Тьюринга заключается в том, что на самом деле человеческое поведение ничуть не напоминает компьютерные программы. Сознание – вот что есть у людей и чего нет у компьютеров, являющихся просто артефактами человеческого интеллекта. Когда читаешь тексты, написанные ранними компьютерными энтузиастами, создается впечатление, будто они полагали, что исключительно вычислительная мощность каким-то магическим образом породит разум и сознание, но, по всей видимости, не понимали природы сознания настолько, чтобы осознать, что этого не произойдет.
Для хоть какого-нибудь понимания человеческого поведения мы должны обратиться к разуму и сознанию, то есть к убеждениям, целям, надеждам, желаниям, ожиданиям и намерениям, причем ни одно из них не имеет отношения к функционированию компьютеров. Самосознание (то есть осознание себя как непосредственного субъекта опыта), принадлежность (осознание себя как субъект действия) и способности к саморегуляции – все это характеристики человеческого сознания, не касающиеся работы компьютеров.
Как существа, наделенные сознанием, мы не просто претерпеваем опыт – мы создаем его. Червь, которому досаждает яркий свет, попадающий на фоточувствительные участки тела, сразу же устремляется в темноту. Человек, столкнувшийся с подобным нежелательным опытом, может задаться вопросом: «Стоит ли бежать? А если я этого не сделаю? Чему я могу в результате научиться?» Полезные источники сведений о человеческой природе не игнорируют значение того факта, что мы, люди, задаемся подобными вопросами.
Как мы уже видели, в основе большинства теорий разума и сознания лежит материализм, берущий начало в классической физике, где сознание рассматривается как аномалия, требующая объяснения. В этом отношении материалисту свойственно действовать чересчур поспешно. К примеру, научный журналист Майкл Лемоник дает гладкое объяснение посвященному сознанию труду Фрэнсиса Крика и Кристофа Коха в Time (1995): «Сознание – нечто вроде побочного продукта одновременного и высокочастотного срабатывания нейронов в разных участках мозга. Смешение этих частот и порождает сознание… точно так же, как тембры отдельных инструментов в сочетании дают насыщенное, сложное и единое звучание симфонического оркестра»[362]. Да, сказано неплохо, но сам Крик признавал, что его концепция весьма умозрительна и ни в коем случае не является достоверным результатом исследований современной нейробиологии.
Зачастую в качестве отговорки выдвигается мнение, согласно которому дарвиновская эволюция не подготовила наш мозг к постижению сознания; другое мнение гласит, что разум, сознание и «я» – всего лишь иллюзии.
«В конце концов наш высокоразвитый мозг эволюционировал не ввиду необходимости открывать научные истины, а лишь для того, чтобы сделать нас достаточно разумными, чтобы выживать и оставлять потомство»[363].
А как же эго?
«Каким образом студенистая масса весом три фунта, которую мы называем мозгом, порождает нашу личность?» – спрашивает Грег Петерсон в «Христианском столетии»[364]. И вправду, как? Обратимся к цифрам. Среднестатистический нейрон, образованный примерно 100 тысячами молекул, почти на 80 % состоит из воды. Мозг – вместилище приблизительно 100 миллиардов таких клеток, следовательно, около 1015 молекул. Каждый нейрон поддерживает примерно 10 тысяч связей с другими клетками мозга.
В каждом нейроне молекулы заменяются примерно 10 тысяч раз на всем протяжении жизни. Тем не менее люди обладают непрерывным ощущением своего «я», устойчивым во времени.
Исследователь сознания Дин Радин отмечает: «Вся материя, которая ранее передавала этот паттерн, исчезла, а сам паттерн по-прежнему существует. Что удерживает этот паттерн, если не материя? На этот вопрос нелегко ответить, пользуясь допущениями механистической, чисто материалистской науки»[365].
«Чем является или где находится единый элемент сознания, который возникает и исчезает, меняется со временем, но остается одной и той же сущностью, а также обладает высшей нравственной ценностью?»[366]
Существуют два широко признанных материалистских подхода. Один – отрицание того, что «я» или сознание оказывает какое бы то ни было влияние на явления в мозге; это просто эпифеномен. То есть в отсутствие материального механизма, с помощью которого разум мог бы управлять мозгом, «я» существует как – возможно, случайная – голограмма мозговых явлений. Эти взгляды не новы, их отстаивал в XIX веке коллега Чарльза Дарвина Томас Гексли (1825–1895). Известно его высказывание о том, что сознание «совершенно не в состоянии менять работу [мозга] – точно так же, как свисток, сопровождающий работу паровой машины, не оказывает никакого влияния на ее механику»[367].
«Вы с вашими радостями и горестями, воспоминаниями и стремлениями, ощущением своей личности и свободы воли – на самом деле не что иное как поведение обширной совокупности нервных клеток и молекул, из которых они состоят. Алиса Льюиса Кэрролла могла бы воскликнуть: “Да вы просто нейроны!”»[368]
«Если все это выглядит унизительно для человеческого достоинства, значит, вы еще ничего не видели»[369].
«Человек больше не нуждается в “духе”: ему достаточно быть «нейронным человеком»[370].
Другой подход – отрицание того, что сознание, или «я», вообще существуют. Как высказывается Лемоник,
несмотря на то что все наши инстинкты говорят об обратном, есть то, чем сознание не является: некой сущностью в глубине мозга, соответствующей нашему «я», неким зернышком сознания, которое правит бал, в точности как «человек за занавесом» создавал иллюзию могущественного чародея в «Волшебнике страны Оз». После поисков, продолжавшихся больше века, ученые уже пришли к выводу, что в физическом мозге просто нет места для такого «я» и что оно не существует[371].
Согласно этим взглядам, о которых всерьез спорили сторонники элиминационного материализма, доисторическими культурами детям привита «фолк-психология», влияющая на них так, что они воспринимают сознание, или «я», которого не существует[372].
Это объяснение может показаться вычурным, однако важно понять, что лежит в его основе: материализм не в состоянии объяснить разум, сознание и «я». Поскольку сторонник обещающего материализма «знает», что материализм наверняка верен, то разума, сознания или «я» попросту не может существовать. Материалист отрицает человеческое сознание с большей степенью уверенности, нежели американский фундаменталист отрицает эволюцию, поскольку материалист всерьез верит, что нынешняя наука – под которой он подразумевает прикладной материализм, – в действительности на его стороне.
И конечно, третий подход, – рассуждения в обход проблемы. По вопросу о «я» Рамачандран заявляет:
Наш мозг – по сути своей моделирующая машина. Нам необходимо построение полезных виртуальных симуляций мира, в соответствии с которыми мы можем действовать. В рамках такой симуляции нам требуется также построение моделей мышления других людей, поскольку мы, приматы, – сугубо общественные животные. Нам нужно это, чтобы предсказывать чужое поведение. Ведь в конечном итоге мы – макиавеллиевские приматы