«Изучение мистиков, настроенных дружески и вместе с тем застенчивых, вызывает, подобно музыке или поэзии, но в гораздо большей степени, странное воодушевление, словно мы оказались вблизи некоего мощного источника Бытия, вплотную приблизились к тайне, разгадку которой ищут все. Показанные символы и использованные слова при попытке проанализировать их оказались недостаточными для объяснения подобного эффекта. Скорее, это весточки от пробуждающегося трансцендентального «я» других людей будоражат наши собственные крепко спящие «я»[567].
Мистицизм – одно из слов современного языка, которые чаще всего употребляют неправильно. Более ста лет назад американский психолог Уильям Джеймс отметил, что оно стало оскорбительным эпитетом, применяемым к «любому мнению, которое мы считаем туманным, слишком общим и сентиментальным, а также лишенным и фактической, и логической основы»[568]. Хуже того, утверждала британская исследовательница мистицизма Ивлин Андерхилл, к мистицизму обращаются как к «оправданию для всевозможных форм оккультизма, умеренного трансцендентализма, банального символизма, религиозной или эстетической сентиментальности и скверной метафизики. С другой стороны, им свободно пользуются как пренебрежительным термином те, кто выступает с критикой перечисленного»[569].
Так что же такое мистицизм на самом деле? К счастью, в прошлом веке ряд ученых, не относящихся к мистикам, поставили перед собой задачу серьезного изучения мистицизма.
Мистицизм как путь познания
«Преимущество переключения человечества на корректное восприятие мира – радость открытой ментальной природы вселенной. Мы понятия не имеем, что означает эта ментальная природа, но она есть, и это замечательно»[570].
У. Т. Стейс (1886–1967), изучавший мистицизм в середине XX века, размышлял, не проистекают ли заблуждения отчасти из созвучия слов «мистицизм» и «misty» (англ. «туманный», «неясный»). Но на самом деле слово «мистицизм» происходит от греческого слова (muo), означающего «скрывать». Туман скрывает, то есть ограничивает возможность видеть. В этом смысле в мистицизме нет ничего туманного[571]. Серьезно настроенные мистики стремятся к уровням сознания, «скрытым» от повседневности. Или, возможно, не столько скрытым, сколько пренебрегаемым. Уровни сознания, которые никак не помогают нам сделать карьеру или построить личные отношения, обычно выходят из обихода. И мы понятия не имеем о том, что эти уровни способны преобразить нас.
Так или иначе, если позаимствовать выражение у Г. К. Честертона, то, что так широко отвергают в столь противоречивых терминах, должно иметь хоть какую-нибудь ценность. Так что же такое мистицизм? Стейс объясняет:
Самая важная, основополагающая характеристика всего полноценного мистического опыта, по которому определяется его наличие, отличающая этот опыт от любых других видов опыта, – восприятие высшей, не относящейся к чувственному гармонии во всем сущем, единства или Единого, непостижимого ни для чувств. ни для разума. Иными словами, то, что всецело превосходит наше чувственно-интеллектуальное сознание[572].
Он также отмечал, что мистический опыт не следует путать с телепатией или телекинезом (которые, как мы уже видели, подразумевают конкретное взаимодействие разума и материи) и, конечно, с разнообразными притязаниями на «оккультизм». Мистический опыт можно объединить в несколько общих категорий, бóльшая часть случаев относится к одной из трех групп: монистический мистицизм, пантеистический мистицизм и теистический мистицизм. Монистический мистицизм – это мистический опыт ощущения, что сотворенная вселенная вращается вокруг центра, из которого исходит все. Пантеистический мистицизм – это ощущение всего внешнего мира как высшей силы, при котором человек, получающий такой опыт, является частью этой силы. Теистический мистицизм – ощущение присутствия высшей силы во вселенной или за ее пределами.
Мистицизм и наука
Как объясняет Дин Радин, мистики неожиданным образом напоминают ученых:
Наука сосредотачивает внимание на внешних, объективных феноменах, а мистицизм – на внутренних, субъективных. Примечательно, что многочисленные ученые, исследователи, мудрецы со временем обнаружили глубокое, основополагающее сходство между целями, практиками и открытиями науки и мистицизма. Некоторые знаменитейшие ученые в своих трудах пользовались терминами, практически неотличимыми от тех, к которым прибегали мистики[573].
Иногда ученые описывали собственный мистический опыт. Аллен Смит, 38-летний исследователь-медик из Окленда, Калифорния, однажды вечером в 1976 году сидел дома и вдруг испытал состояние, которое назвал «космическим сознанием»:
Между мной и остальной вселенной не осталось никаких преград. Вообще-то было бы неправильно утверждать, что была вселенная, «я» или еще что-нибудь, – в равной степени справедливо было бы сказать, что не было «ничего» и в то же время было «все». Если сказать, что субъект слился с объектом, получится почти точное описание вхождения в Космическое Сознание, но во время пребывания в Космическом Сознании не было ни «субъекта», ни «объекта». Все слова и логическое мышление прекратились, пропало ощущение «наблюдателя», который мог бы комментировать или классифицировать «происходящее». По сути дела, отдельных событий и не «происходило» – только вневременное и цельное состояние бытия[574].
Итак, с научной точки зрения задача довольно проста. Либо существуют уровни сознания, которые дают нам более глубокое понимание наших взаимоотношений с реальностью, поддерживающей нашу вселенную, либо их нет. Если они существуют, мы либо можем достичь их, либо не можем. Если мы достигаем их, мы либо узнаем что-то, либо не узнаем. Мистики сродни пионерам-ученым, глубоководным дайверам или космонавтам, они предлагают себя в качестве добровольцев в поисках и принимают их исход. Андерхилл восклицает: «Вновь и вновь великие мистики рассказывают нам не о том, как они рассуждали, а о том, как они действовали. Их излюбленные символы – это символы действия: битва, поиск и паломничество»[575].
Зачем достигать глубоких и особенных уровней сознания? Объяснения мистиков зависят от их духовной и прочей самоотверженности, тем не менее в них прослеживается общая мысль. Они убеждены, что некоторые основополагающие факты о реальности невозможно понять правильно, кроме как в результате наблюдений, сделанных на тех уровнях. Если разум – основной персонаж вселенной, как считают мистики, тогда исследования должны предполагать хотя бы некоторые эксперименты с разумом, а единственным добровольцем, предоставляющим для этой цели свой разум, может быть только сам мистик.
Как объясняет Андерхилл в своем выдающемся труде «Мистицизм» (1911),
мистицизм… это не мнение, это не философия. У него нет ничего общего с стремлением к оккультным знаниям. С одной стороны, это не просто способность к созерцанию Вечности; с другой ее нельзя отождествить с какими-либо религиозными странностями.
Это название органического процесса, предусматривающего полное осуществление Любви Божьей: достижение бессмертного наследия человека здесь и сейчас. Или, если угодно, ибо это означает в точности то же самое, – это искусство установления осознанных отношений с Абсолютом[576].
Мотивом для мистиков служит любовь, а также интеллектуальная увлеченность. Но любовь едва ли вступает в противоречие с увлеченностью; этот мотив роднит мистиков с большинством первопроходцев. Лишь немногие рискуют собственным «я», если они не любят то, что делают, и не готовы принять все, что найдут. Андерхилл предостерегает:
Ни в коем случае нельзя утверждать, что эта жажда любви – просто составляющая жажды совершенного знания: ибо это сугубо интеллектуальное стремление не содержит ни благоговения, ни самоотречения, ни взаимности чувств между Знающим и Знаемым. Просто знание, взятое само по себе, – это вопрос получения, а не действия, глаз, а не крыльев; в лучшем случае утомительное занятие[577].
Официальное изучение мистицизма
«Поскольку сознание занимает нейтральную территорию между религией и наукой, подвергаясь притязаниям и той, и другой, но не понятое ни одной из них, оно может также содержать ключ к явному конфликту между этими двумя великими общественными институтами»[578].
Большинство трудов по мистицизму было задумано просто как руководство для мистиков. Но и в восточной, и в западной традиции официальное изучение созерцательного и мистического сознания восходит еще к IV веку н. э.[579]. В XIX веке изучение мистицизма привлекло внимание широкой публики в связи с появлением психологии как научной дисциплины; выдающимися исследователями в этой области стали Уильям Джеймс, Ивлин Андерхил и У. Т. Стейс.
Уильям Джеймс (1842–1910). Джеймс, основавший свою первую психологическую лабораторию в США в 1875 году, оказал влияние на мыслителей во всем мире своим стремлением понять природу сознания и других ментальных феноменов, в том числе духовности. В «Многообразии религиозного опыта» (1902) он рассмотрел немало видов РДМО. Он сделал акцент на патологических аспектах личности многих субъектов такого опыта, поскольку считал, что «феномены наиболее понятны, если рассматривать их вместе другими подобными, изучать как в зародыше, так и на стадии распада, сравнивать с родственными им, преувеличенными и выродившимися»[580]. Но при всем своем прагматизме он так и не поддался искушению предположить, что опыт РДМО объясняется психологическими заболеваниями тех, кто его получает. Джеймс принял как факт, что мистики действительно достигают уровней сознания за пределами их собственного,[581] и на этом основании признал правомерными исследования духовности, хотя его пониманию мистиков и их стремлений отчасти препятствовала его приверженность прагматизму как философской школе.
Прагматизм не следует путать с материализмом. Последний утверждает, что нематериальной реальности не существует. Прагматизм задается вопросом, каково практическое применение («фактическая стоимость») этой мысли. Мистики утверждают, что мистическое сознание самоценно по тем же самым причинам, по которым специалисты по квантовой физике утверждают, что квантовая физика ценна сама по себе. Квантовая физика имеет огромную «фактическую стоимость», однако вряд ли она мотивировала первых теоретиков. Прагматизм – далеко не лучший фундамент для понимания любых стремлений, пионеры которых отвергают «практическое» использование.
Ивлин Андерхилл (1875–1941). Андерхилл из братства Королевского колледжа в Оксфорде стала одной из первых женщин в британской англиканской церкви, на которую была возложена обязанность духовного наставничества. Вероятно, это произошло потому, что она «не знала себе равных среди профессиональных наставников тех времен» в теологии, согласно ее некрологу в Times, несмотря на то, что она и не имела официальных ученых степеней. Ее «Мистицизм» (1911), систематическое изучение писаний серьезных мистиков, принадлежащих к западной традиции, по сей день остается классическим трудом и бесценным источником сведений с точки зрения западных мистиков[582].
Уолтер Теренс Стейс (1886–1967). Стейс, государственный служащий в Индии, а позднее – преподаватель философии в Принстоне, написал два влиятельных труда, научный «Мистицизм и философия» (1960) и «Учения мистиков» (1960), последний из которых предназначался для широкой аудитории. Он восстановил материалы, посвященные мистической философии и принадлежащие к различным культурам, помогая возродить интерес науки к ним. Р. М. Худ (1975) продолжал работу Стейса, составив шкалу мистицизма, инструмент, которым могли пользоваться все исследователи, изучающие данный вопрос, таким образом получая шанс делать сравнения, которые были бы невозможными, если бы все они задавались разными вопросами[583].
Согласно пионеру психологии Уильяму Джеймсу (1902)[584] мистический опыт имеет следующие основные характеристики:
1. Неописуемость: «Субъект сразу же заявляет, что это невозможно выразить словами».
2. Абстрактный характер: «Несмотря на сходство некоторых ощущений, мистические состояния представляются тем, кто испытывает их, также состояниями познания».
3. Быстротечность: «Мистические состояния не могут продолжаться подолгу… Зачастую после их исчезновения их свойства можно, хоть и отдаленно, воспроизвести в памяти». [Это утверждение было поставлено под сомнение[585].]
4. Пассивность: «После того как достигается характерное состояние сознания, мистику кажется, что его собственная воля пребывает в состоянии бездействия, порой так, словно его захватила и удерживает превосходящая сила».
Однако Ивлин Андерхилл (1911)[586] обнародовала несколько иной список:
1. Истинный мистицизм активен и практичен, а не пассивен и теоретичен. Это процесс органической жизни, то, что делает «я» в целом, а не то, о чем составляет мнение его интеллект.
2. Его цели исключительно трансцендентальны и духовны. Они не имеют ни малейшего отношения к прибавлению, исследованию, изменению или улучшению чего-либо в наблюдаемой части вселенной.
3. Для мистика Единый не просто Реальность всего сущего, а живой и личностный Объект любви, но ни в коем случае не объект исследований.
4. Жизнь в союзе с этим Единым – определенное состояние или усовершенствованная форма жизни.
Философ У. Т. Стейс (1960)[587] различал экстравертивный и интровертивный мистический опыт:
Экстравертивный: природа, живопись, музыка или обыденные предметы содействуют мистическому сознанию. Внезапно их преображает осознание Единого.
Интровертивный: Единый обнаружен «в глубине «я», в глубине человеческой личности».
В целом Стейс считал интровертивный мистицизм гораздо более важным с исторической точки зрения, поскольку он избегает ограничений, накладываемых чувствами.
Все эти списки полезны, но для разных целей. Джеймс, который признавался, что он не мистик, описывает мистицизм более отчужденно, чем Андерхилл, которой свойственна личная благожелательность по отношению к мистическому темпераменту. Стейс стремился главным образом отделить мистическое сознание от многочисленных заявлений о необычных состояниях сознания.
Несмотря на вклад этих и других ученых, в XX веке исследованиями мистицизма в целом пренебрегали, так как на этот период пришелся расцвет фрейдизма, бихевиоризма и эволюционной психологии.
Вопрос заключался уже не в том, что именно испытывают мистики, – он звучал как «и все-таки, что с ними такое? Можно ли это исправить? Может, в этом нет ничего страшного, потому что это просто способ распространения их генов?»
В целом со времен Просвещения религия и РДМО воспринимались как примитивные феномены, которые уйдут в прошлое вместе с прогрессом науки и секуляризации. Эмиль Дюркгейм (1858–1917), один из первых социологов в области религии, утверждал, что функция религии – поддержание порядка в обществе. «По сути дела, это не что иное как совокупность коллективных убеждений и практик, введенных некими властями», – объяснял он[588]. Обряды и ритуалы становились центром серьезных исследований, поскольку считалось, что вера исходит из отправления обрядов, не дающих распасться обществу[589]. В поисках достоверных данных социология религии сосредоточила внимание на организованной религии, легко поддающейся изучению. При этом игнорировалось влияние духовности как таковой, а оно, судя по свидетельствам, было гораздо более значительным.
Итоговый анализ достаточно хорошо объяснял роль официальной церкви, но почти не объяснял роль, которую белые христиане американского Юга сыграли в отмене сегрегации в США в 60-х годах XX века, не объяснял четыре дня религиозных шествий на Филиппинах, где в 1986 году был свергнут Маркос, а также экуменические демонстрации, положившие конец режиму Чаушеску в Румынии в 1989 году[590]. И даже, если уж на то пошло, без объяснений остался конфликт между инвесторами-католиками и компанией Dupont в связи с экологическими вопросами в 2006 году. Все эти события происходят из элемента «Д» в аббревиатуре РДМО – «духовности». Зачастую духовность берет начало в чьем-то мистическом опыте, или элементе «М».
Как говорит социолог религии Питер Бергер, теория секуляризации гласит, что «модернизация неизбежно ведет к упадку религии как в сообществе, так и в умах отдельно взятых людей»[591]. Бергер признает, что его ранние работы опирались на эти взгляды, но сейчас он считает, что ошибался:
Эксперименты с секуляризованной религией в целом провалились; религиозные движения с обрядами и верованиями, насыщенными реакционным супернатурализмом (из тех, что выходят далеко за рамки допустимого по сравнению с ему подобными), в значительной мере преуспели[592].
Как правило, религии, акцент в которых был сделан на духовности, пережили модернизацию, хотя отчуждение от материалистской науки оказалось неизбежным. Важная причина – распространенность РДМО. Материалистские гипотезы, каким бы признанием они не пользовались в научных кругах, не дают надлежащего объяснения подобному опыту. К примеру, в недавно опубликованной статье в журнале Medical Hypotheses (2005), говорится, что мистический опыт в горах объясняется дефицитом кислорода и социальной изоляцией[593]. Остается лишь гадать, чем объяснят авторы мистический опыт в пустынях, на берегах рек, в монастырях или в переполненных поездах.
Описание РДМО
«В этом моем экстазе Бог не имел ни формы, ни цвета, ни запаха, ни вкуса; более того, ощущение его присутствия не сопровождалось сколько-нибудь определенным указанием на место. Скорее, казалось, будто бы моя личность преобразилась в присутствии духовного духа. Но чем дольше я ищу слова, чтобы описать эту интимную близость, тем острее ощущаю невозможность описать происходящее с помощью привычных нам образов, какими бы они ни были. В сущности, самым уместным описанием моих ощущений будет следующее: Бог присутствовал в них, хоть и незримо; он не ощущался ни одним из моих органов чувств, однако мое сознание воспринимало его»[594].
«Причина всего сущего – не душа и не разум, как и не воображение, взгляды, рассудок или мышление; это не рассудок и не мышление, не речь и не мысль… не наука и не истина. Это даже не власть и не обаяние, не нечто и не единство, не божественность и не благо, это даже не дух, каким мы его знаем…»[595]
Как известно, мистики не в состоянии найти слова, чтобы объяснить, что они испытывают. Вероятно, этого и следовало ожидать. Если бы все вокруг были дальтониками, как бы вы объяснили им, что такое «красный»? Безусловно, вы могли бы перечислить, что означает этот цвет – «яркость», «любовь», «насилие», «стоп!», «сексуальность», «мир животных», «опасность», «смерть», «искушение», и т. п. И конечно, ваши слушатели отвергли бы эти объяснения как туманные и противоречивые. Они намекнули бы, что, наверное, вам только кажется, что вы видите красный цвет. Психологи легко нашли бы объяснение вашему поведению: вы позволяете себе испытывать чувства, которые в остальных случаях не решаетесь даже признать, а тем более выразить, убеждая себя, что вы видите несуществующий цвет.
Естественно, скоро вами овладело бы сильное раздражение. Если бы только ваши слушатели могли увидеть красный, хоть на несколько мгновений, явные противоречия вашего языка сразу улетучились бы! Они бы поняли, каким образом часть цветового спектра может вызывать неоднозначные чувства и в то же время сохранять конкретные свойства. А пока для этого недостаточно никаких вербальных объяснений.
Все источники подтверждают, что эта проблема особенно остро встает перед мистиками при попытке описать мистическое сознание. Но как предупреждает Андерхилл, многие мистики умеют изъясняться внятно, значит, только рады повторять попытки объяснения. В сущности, эти объяснения могут стать частью проблемы:
Всевозможные речевые символы естественным образом даются мистику, умеющему хорошо выражать свои мысли и зачастую выступающему в роли художника слова: это происходит настолько естественно, что порой он забывает объяснить – все его высказывания исключительно символичны, это отчаянная попытка облечь истину другого мира в красоту нашего[596].
Рудольф Отто, автор труда «Священное» (1917), вслед за Андерхилл и Джеймсом всерьез воспринимавший мистический опыт, предполагал, что выбранные мистиками слова лучше всего рассматривать как идеограммы, а не карты; и действительно, буквальное восприятие слов мистиков нередко приводит к бесполезной теологической полемике[597].
Попытки перевода также могут привести к неверной интерпретации. Фрейдисты усматривали извращенную сексуальность, а клиницисты – помешательство у мистиков, которые пытались описать свой опыт доступным языком. Однако из описаний мистиков возникло несколько полезных терминов. Опыт трех типов представляется сравнительно распространенным: созерцание, «темная ночь души» и мистический союз.
При созерцании, которое иногда называют медитацией, раздумьем или внутренним молчанием, сознание намеренно направлено на единственный объект или идею; отвлекающие моменты просто отмечают и отметают в надежде достичь скрытых уровней сознания. В XVI веке Святой Иоанн Креста из ордена кармелитов ввел в обращение термин «темная ночь души», чтобы описать ощущение покинутости, которое мистики иногда испытывают, когда созерцание не приводит к мистическому сознанию; нередко оно ассоциируется с остаточным нежеланием расстаться с ложным ощущением своего «я». При возникновении мистического союза (unio mystica) мистик сливается в любви с Богом, или Абсолютом.
Вскоре мы обратимся к еще одному вопросу, связанному с предыдущими: имеет ли мистический опыт во всем мире общий фундамент? Или подобный опыт настолько значительно обусловлен конкретным языком и культурой, что вне этого языка и культуры понять его невозможно? К примеру, получают ли христиане и буддисты один и тот же опыт, только описывают его по-разному, – или же их опыт различен?
Некоторые мистики предпринимают попытки описать свой опыт путем отрицаний. Эта апофатическая традиция – объяснение через отрицание, – эффективна с точки зрения риторики, как в случае «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человека, что приготовил Бог любящим Его»[598].
В итоге часто возникает недопонимание. Мистики не стремятся исключить сознание как таковое, скорее речь идет о повседневном сознании, которое производит сильный ментальный шум, фатальный для мистического опыта. Для достижения скрытого уровня сознания мистикам приходится систематически отвергать отвлекающие паттерны мышления или абстрагироваться от них[599]. Таким образом, языковые трудности проистекают из двух отдельных источников: мистики отвергают готовые и понятные концепции, но при этом не могут с легкостью дать описание мистического сознания. Джеймс мудро предостерегает: «Само их отрицание каждого предложенного вами определения, как применимого к высшей истине – Он, «Я», Атман, который, согласно Упанишадам, может быть описан лишь возгласами «Нет! Нет!» – хотя и выглядит отрицанием, на самом деле делается ради более глубокого «да»[600].
Аналогичным и явно парадоксальным образом мистики часто описывают свой поиск. К примеру, цель дзэн-буддизма – это состояние разума, которое находится за пределами мышления и является «не-мышлением». Но как говорит Джером Геллмен, не следует понимать его как некое среднее состояние между мышлением и его отсутствием, что невозможно логически; скорее, «зачастую это попытка указать на состояние разума, в котором отсутствуют стремления и усилия и прекращается присваивание обозначений ментальной деятельности. Разум с «отсутствием усилий» не стремится ни к мышлению, ни к отсутствию мышления[601]. Парадоксы оповещают слушателя о том, что мистическое сознание отличается от обычного для человека потока мыслей.
Какой опыт получают мистики?
И сущее я все тогда забыл,
К Явившемуся мне припав щекой,
Исчезло все, а я, как прежде, был,
Отринув муки и позор земной,
И среди лилий я обрел покой[602].
Мистический опыт – редкость даже для мистиков. Одна из причин заключается в том, что само стремление к такому опыту представляет собой препятствие. Как объясняет сестра Диана из монастыря кармелиток в Монреале, «к этому нельзя стремиться. Чем сильнее стремишься, тем дольше будешь ждать»[603]. Большинство мистиков значительное время посвящают молитве и созерцанию; эти практики снижают уровень ментального шума и прокладывают путь для мистического сознания, хотя и не вызывают само сознание.
В мистической традиции всего мира некоторые состояния сознания достаточно известны, поэтому для них существуют описания, в том числе и систематические. Два из этих состояний – мистический союз и отсутствие собственного «я». В случае мистического союза (лат. unio mystica) мистик обычно ощущает единство с Богом или с вселенной. Как правило, в христианской традиции это событие описывается с помощью таких образов, как «мистическое единение», упоминается капля воды, впитывающая вкус и цвет вина, в которое падает (Сузо), или «железо в огне и огонь в железе» (ван Рюйсбрук). Еврейский каббалист Исаак из Акко говорил о погруженности в Бога как о «кувшине с водой, помещенном в источник с проточной водой». В восточной традиции образы чаще указывают на пустоту, которая воспринимается как избавление разума от иллюзий[604].
Отсутствие своего «я» не следует путать с отсутствием сознания. Как объясняет Андерхилл, «этим трансцендентном актом единения мистик иногда говорит, что он «не сознает ничего». Однако ясно, что это метафора, иначе он не знал бы, что произошел акт единения: в отсутствие его индивидуальности не было бы и осознания, что он достиг Бога». Скорее, это означает отсутствие «той тягостной разобщенности, того “я, мне, мое”, из-за которого человек превращается в совершенно изолированное существо»[605]. Мистик, который стремится к более глубоким уровням сознания, абстрагируется от искусственно созданных «я», играющих свою роль в нашей повседневной жизни. Или, как сказал индийский поэт Тагор (1861–1941), «достичь нирваны – это не задуть свечу. А погасить пламя потому, что настал день».
Опыт «рождения вновь»
В западной христианской традиции многие сталкиваются с формой РДМО, известной как обращение в веру или рождение вновь; при этом люди сначала осознают духовный аспект своей жизни и выбора. Этот опыт зачастую меняет всю жизнь, но обычно не сопровождается мистическим сознанием. Как указывает Стейс, у этого опыта имеется «фамильное сходство» с мистическим сознанием, но строго говоря, это не одно и то же[606].
Как правило, термин «рождение вновь» относится к яркому опыту обращения того рода, который изучали Уильям Джеймс и Алистер Харди. Сегодня он ассоциируется с евангелическими крестовыми походами и харизматичными возродившимися в вере. Согласно данным компании Barna Research, в 1991 году примерно 35 % американцев заявили, что имеют опыт «рождения вновь». В 2005 году их численность выросла до 40 %[607]. Институт Гэллапа на протяжении десятилетий задавал подобный вопрос: «Вы могли бы назвать себя «родившимся вновь» или евангелическим христианином?» В 1976 году 34 % опрошенных ответили «да», в 1998 году таковых насчитывалось 47 %. В среднем их численность составляет 39 %[608]. Общий рост процентного соотношения может быть связан с ростом харизматичных обновленных церквей и конфессий в последние сорок лет.
Сам термин «рождение вновь» происходит из Нового Завета («Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия», Ин 3:3). Однако для описания опыта обращения в веру его начали широко применять лишь в 60-е годах XX века, и до сих пор этот термин в ходу скорее у протестантов, нежели у католиков. Католикам более свойственно оперировать терминами «стать христианином» (через крещения) или «возродиться в вере». Однако харизматичные возрождения в среде католиков случаются с той же вероятностью и являются ярким, насыщенным, меняющим всю жизнь опытом. В странах третьего мира быстро распространяются как протестантская, так и католическая модели.
Одна из причин, по которым североамериканцы не спешили принять философский материализм, заключается в том, что многие из них знакомы с теми, кто имел опыт «рождения вновь», и этот опыт убеждает их, что доктрина материализма попросту неверна. Большинство этих людей не становятся мистиками. У мистика есть гораздо более сложная задача – выяснить, что именно верно.
Ошибочные представления о мистицизме
«Можно не делать различий между человеком, который мало ест и видит рай, и человеком, который много пьет и видит змей. И то, и другое, – ненормальное физическое состояние, следовательно, для него характерно ненормальное восприятие»[609].
Как мы уже видели, популярные объяснения мистицизма иногда содержат ошибочные представления, например, что мистики обычно слышат голоса и сталкиваются с видениями и что наука дает им материалистское объяснение. Мы рассмотрим эти заблуждения, что поможет нам лучше понять мистиков.
Харизматичный: свободный и яркий образ поклонения, особенно в контексте католичества.
Евангелический: образ религиозной веры, которая подчеркивает, в числе прочего, потребность в личном опыте религиозного обращения.
Пятидесятнический: яркий и свободный образ поклонения, с которым может ассоциироваться «говорение языками» (глоссолалия) или схожие феномены[610].
Мистицизм как таковой – это не голоса и не видения. Некоторые известные религиозные деятели, такие, как апостол Павел, сталкивались с драматическими видениями, меняющими их жизнь. Одни провидцы при этом склонялись к мистицизму, как, очевидно, и сам Павел, другие нет. Как правило, серьезно настроенные мистики не стремятся к таким проявлениям, независимо от того, реальны они (видения во плоти) или видны мысленным взглядом (внутренние видения), поскольку это не мистическое сознание как таковое. Погоня за видениями рассматривается как момент, отвлекающий от мистического сознания[611].
Кстати говоря, вовсе не Фрейд «открыл» то, что подсознательные желания способны одурачить людей, заставить их считать, будто бы они что-то видят или слышат. Духовные наставники на протяжении веков слишком хорошо знали это! В начале XV века Уолтер Хилтон посоветовал мистику, столкнувшемуся с видениями подобного рода, «отвергнуть их и не придавать им значения»[612]. Иоанн Креста позднее давал тот же совет с объяснением: «То, что исходит напрямую от Бога – это исключительно духовная связь»[613]. Стейс разделяет это мнение, отмечая, что «подлинный мистический опыт не относится к чувственным. Он не имеет формы, вида, цвета, запаха и звука»[614].
Мистики, как правило, не являются непрактичными идеалистами. Многие мистики – например, апостол Павел, Франциск Ассизский, Екатерина Генуэзская, управлявшая больницей, и Тереза Авильская, были способными руководителями. Мистики проводят значительное время в молитве и созерцании, однако обратной зависимости между способностью к созерцанию и способностью к эффективному действию не существует.
Мистики обычно ведут аскетический образ жизни, чтобы не отвлекаться, а не с целью наказания самих себя. Серьезно настроенным мистикам, подобно профессиональным спортсменам, приходится отказываться как от хорошего, так и от плохого. Андерхилл объясняет, что посредством строгой самодисциплины они стремятся к свободе от «результатов влияния среды и мирского образования, от гордости и предубеждения, предпочтений и неприязни»[615]. Другими словами, они стремятся освободиться от всего, что обычно наполняет повседневное сознание. С исторической точки зрения некоторые мистики склонны к наказаниям самих себя, – впрочем, как и многие другие люди, не имеющие мистических наклонностей.
В древней буддийской притче странствующий учитель и его ученики решают обходиться самым минимумом вещей. Путешествуя, они несут миски для риса в руках. Но кое-кто из учеников настаивает на приобретении мешка для мисок. Учитель молчит, ожидая, когда ученики сами все поймут. Вскоре в мешке образуется дыра, и всей группе приходится задержаться в ближайшем городке, чтобы починить мешок. Тогда один ученик предлагает носить с собой нитки и иголки. Развивается спор насчет философского смысла этого имущества. В конце концов даже самые несообразительные ученики понимают, что отвлекающие моменты множатся. Сами по себе все эти предметы полезны, но тем не менее отвлекают.
Наука не в состоянии объяснить мистическое сознание. В XX веке психологи рассуждали о мистическом сознании, зачастую приписывая его «подсознательному», подавленной сексуальности, воображаемому исполнению желания, физическим заболеваниям или истерии[616]. Кое-кто даже утверждал, что мистическое сознание проистекает от социальной власти, которую приобретают состоявшиеся мистики, – то есть чувство значимости считалось порождающим измененное состояние[617].
Это последнее предположение говорит о трудностях материализма с объяснением сознания любого типа больше, чем о мистическом сознании в частности. Мало кто из серьезно настроенных мистиков стремится к столь явным отвлекающим моментам, как социальная власть. Гипотеза социальной власти также не дает объяснения тому, каким образом в действительности приобретается мистическое сознание. Джером Геллмен справедливо отмечает: «Натуралистические предложения такого рода преувеличивают масштабы и влияние факторов, на которые ссылаются, иногда предпочитая делать акцент на неожиданном и броском в ущерб более обыденному»[618]. Как и во всех научных дисциплинах, обычным явлениям полагается быть в фокусе исследований.
На протяжении более чем столетия было принято подразумевать, что любые домыслы относительно мистицизма научны, если они относятся к материалистским и редукционистским. В большинстве случаев редукционизм был в действительности роковой ошибкой. Как указывает Андерхилл, делая различие между мистическим сознанием и истерией (которые материалисты зачастую приравнивали одно к другому),
и мистицизм, и истерия имеют отношение к доминированию в сознании одной постоянной и глубокой идеи или озарения, которое управляет жизнью и способно давать поразительные физические и психические результаты. У пациента с истерией эта идея зачастую является тривиальной и патологической, но благодаря нестабильному психическому состоянию она становится одержимостью. У мистика доминирующая идея велика, настолько велика, что когда человеческое сознание охватывает ее во всей полноте, избавление от всего прочего становится почти неизбежностью. Это не что иное как идея или представление о трансцендентной реальности и присутствии Бога. Следовательно, «моноидеизм» мистика рационален, а пациента с истерией – заведомо иррационален[619].
Если не считать трудов таких основоположников, как Джеймс, Андерхилл и Стейс, предпринималось мало попыток изучать мистиков. Достаточными считались домыслы о том, как объяснить это явление. С точки зрения науки такие домыслы не относятся к фальсифицируемым; то есть попросту не существует способа узнать, является ли данное утверждение ошибочным или фальсифицированным.
Еще одна проблема состоит в том, что материалисты нередко считают себя достаточно компетентными, чтобы высказываться по поводу мистического опыта, несмотря на отсутствие базовых знаний. К примеру, Эделмен и Тонони пишут:
Парадоксально, но мы, наделенные сознанием человеческие существа, не в состоянии полностью избавиться от сознания высшего порядка, сохранив лишь непрекращающийся и обусловленный событиями поток первичного сознания. В сущности, возможно, что к этому состоянию и направлены устремления мистиков[620].
Первичное сознание, которое имеют в виду Эделмен и Тонони, – сплошной поток мимолетных и неконтролируемых ментальных событий, – возможно, имеется у собак, но едва ли его можно назвать целью мистиков. Мистик пытается приобрести опыт разума, который лежит в основе вселенной или олицетворяет ее. Эделмена и Тонони, по-видимому, сбило с толку то, что людям с трудом удается достичь как высших, так и низших уровней сознания, отличающихся от интеллектуальной нормы. Но эти два направления не эквивалентны, а противоположны.
Оксфордский зоолог Алистер Харди (1896–1985) избрал совершенно иной и более плодотворный подход. Научную известность ему обеспечила разработка способа подсчета численности микроскопических форм жизни в океане, однако он также изучал и собирал сведения об РДМО на протяжении пятидесяти лет. Вопреки бытующей в биологии тенденции низводить РДМО до уровня функции или дисфункции генов или нейронных цепочек, он обратился к новой и перспективной области исследований, задавшись вопросом: кто сталкивается с РДМО? Одинаков ли РДМО во всех культурных средах, что вызывает РДМО и каковы его последствия?