Введении. Значение всего этого не следует обосновывать лишь в рамках логики, а надо уяснить еще до нее.
Но как бы ни были образованы формы, предшествующие понятию, важно, во-вторых, знать, как мыслится отношение к ним понятия. И в обыденном психологическом представлении, и в кантовской трансцендентальной философии это отношение понимается так, что эмпирический материал, многообразное, данное в созерцании и представлении, существует сначала само по себе и что затем рассудок приступает к нему, вносит в него единство и возводит его посредством абстрагирования в форму всеобщности. Рассудок есть, таким образом, сама по себе пустая форма, которая, с одной стороны, приобретает реальность лишь через указанное данное содержание, а с другой – абстрагирует от него, а именно опускает его как нечто непригодное, но непригодное лишь для понятия. В том и другом действии понятие не есть то независимое, существенное и истинное в этом предшествующем ему материале, чтό составляет реальность в себе и для себя, которую-де из понятия выколупать невозможно.
Правда, нужно согласиться с тем, что понятие как таковое еще не полно: оно должно быть возведено в идею, которая одна только и есть единство понятия и реальности, как это должно выясниться по ходу дела из рассмотрения природы самого понятия. Ведь реальность, которую оно сообщает себе, не должна быть принята за нечто внешнее, ее следует выводить, согласно требованию науки, из него самого. Но поистине, не упомянутому выше данному в созерцании и представлении материалу надо придавать значение реального в противоположность понятию. «Это только понятие» – так обычно говорят, противопоставляя понятию как нечто более превосходное не только идею, но и чувственное, пространственное и временнóе осязаемое существование. В этом случае абстрактное считается менее значительным, чем конкретное, потому что из него, дескать, опущено так много указанного рода материала. Абстрагирование получает, согласно этому мнению, тот смысл, что лишь для нашего субъективного употребления из конкретного изымается тот или иной признак так, чтобы с опущением столь многих других качеств и свойств предмета он не утрачивал ничего из своей ценности и своего достоинства, а они по-прежнему оставляются как реальное, лишь находящееся на другой стороне, как сохраняющее по-прежнему полное свое значение, так что лишь неспособность рассудка приводит, согласно этому взгляду, к тому, что он не может усвоить все это богатство и должен довольствоваться скудной абстракцией. Если же данный материал созерцания и многообразное [содержание] представления берутся как реальное в противоположность мыслимому и понятию, то это такой взгляд, отказ от которого есть не только условие философствования, но предполагается уже религией; как возможны потребность в религии и смысл ее, если мимолетное и поверхностное явление чувственного и единичного все еще считается за истинное? Философия же дает нам постигнутое в понятии усмотрение того, как обстоит дело с реальностью чувственного бытия, и предпосылает рассудку указанные выше ступени чувства и созерцания, чувственного сознания и т. п. постольку, поскольку они в его становлении суть его условия, однако лишь в том смысле, что из их диалектики и ничтожности понятие возникает как их основание, а не в том смысле, что оно, мол, обусловлено их реальностью. Поэтому абстрагирующее мышление следует рассматривать не просто как оставление в стороне чувственного материала, который при этом не терпит-де никакого ущерба в своей реальности; оно скорее есть снятие реальности и сведение ее как простого явления к существенному, обнаруживающемуся только в понятии. Конечно, если то, чтó от конкретного материала следует принять, согласно рассматриваемому воззрению, в понятие, должно служить лишь признаком или знаком, то оно в самом деле может быть и каким-то лишь чувственным единичным определением предмета, которое ради какого-то внешнего интереса избирается из числа других и есть того же рода и имеет ту же природу, чтó и прочие.
Одно из главных недоразумений, возникающих здесь, состоит во мнении, будто естественный принцип или начало, которое служит исходным пунктом в естественном развитии или в истории формирующегося индивида, есть истинное и в понятии первое. Созерцание или бытие суть, правда, по природе первое или условие для понятия, но это не значит, что они безусловное в себе и для себя. В понятии скорее снимается их реальность, стало быть, снимается и видимость, которую они имели как обусловливающее реальное. Если дело идет не об истине, а лишь об истории того, как все это происходит в представлении и являющемся мышлении, то можно, конечно, довольствоваться рассказом о том, что мы начинаем с чувств и созерцаний и что рассудок из охватываемого ими многообразного извлекает некоторую всеобщность или нечто абстрактное и, разумеется, нуждается для этого в той основе, которая при этом абстрагировании все еще остается для представления во всей реальности, с какой она показала себя вначале. Но философия должна быть не рассказом о том, чтó происходит, а познанием того, чтó в нем истинно, и из истинного она должна, далее, постичь то, чтó в рассказе выступает как простое событие.
Если при поверхностном представлении о том, чтó такое понятие, всякое многообразие находится вне понятия и понятию присуща лишь форма абстрактной всеобщности или пустого рефлективного тождества, то уже можно напомнить прежде всего то, что и вообще для указания какого-нибудь понятия или для дефиниции непременно требуется, чтобы к роду, который уже сам, собственно говоря, не есть чисто абстрактная всеобщность, была прибавлена и специфическая определенность. Если хоть мало-мальски серьезно поразмыслить над тем, чтó это означает, то окажется, что тем самым различение рассматривается как столь же существенный момент понятия. Кант положил начало такому рассмотрению той в высшей степени важной мыслью, что существуют априорные синтетические суждения. Этот первоначальный синтез апперцепции есть один из глубочайших принципов спекулятивного изложения (Entwicklung); он содержит начало истинного понимания природы понятия и совершенно противоположен упомянутому выше пустому тождеству или абстрактной всеобщности, которая не есть синтез внутри себя. – Однако этому началу мало соответствует дальнейшее изложение (Ausführung). Уже выражение «синтез» легко приводит вновь к представлению о некотором внешнем единстве и простом сочетании таких [моментов], которые сами по себе раздельны. Затем кантовская философия удовольствовалась лишь психологическим аспектом понятия и снова возвратилась к утверждению о постоянной обусловленности понятия многообразным, данным в созерцании. Эта философия объявила рассудочные познания и опыт являющимся содержанием не потому, что сами категории конечны, а потому, что исходила из психологического идеализма, из того, что они только определения, проистекающие из самосознания. К тому же без многообразного, данного в созерцании, понятие, [по Канту], опять-таки бессодержательно и пусто, несмотря на то что оно а priori есть синтез; а ведь будучи синтезом, понятие имеет определенность и различие внутри самого себя. Поскольку эта определенность есть определенность понятия и тем самым абсолютная определенность, единичность, понятие есть основание и источник всякой конечной определенности и всякого многообразия.
Формальное место, которое понятие занимает в качестве рассудка, находит свое завершение в кантовском взгляде на то, чтó такое разум. Можно было бы ожидать, что в разуме, этой наивысшей ступени мышления, понятие утратит ту обусловленность, которую оно еще сохраняет на ступени рассудка, и достигнет полной истины. Но ожидание это не сбывается. Так как Кант определяет отношение разума к категориям как лишь диалектическое и притом понимает результат этой диалектики просто как бесконечное ничто, то бесконечное единство разума утрачивает еще и синтез, а тем самым и упомянутое выше начало спекулятивного, истинно бесконечного понятия; оно становится известным, совершенно формальным, чисто регулятивным единством систематического применения рассудка. Кант считает злоупотреблением со стороны логики то, что логика, которая должна быть только каноном критической оценки, рассматривается как органон для образования объективных взглядов. Понятия разума, в которых следовало бы ожидать более высокой силы и более глубокого содержания, уже не имеют ничего конститутивного, как это еще имело место у категорий; они только идеи; их, правда, вполне дозволительно применять, но под этими умопостигаемыми сущностями, в которых должна была раскрываться вся истина, разумеют не что иное, как гипотезы, приписывать которым истину в себе и для себя было бы полным произволом и безумной дерзостью, так как они не могут встретиться ни в каком опыте. – Можно ли было когда-нибудь подумать, что философия станет отрицать истину умопостигаемых сущностей потому, что они лишены пространственной и временнóй материи чувственности?
С этим непосредственно связана точка зрения, с которой следует вообще рассматривать понятие и назначение логики и которая в философии Канта понимается так же, как это обычно принято, а именно отношение понятия и науки о нем к самой истине. Уже выше было сказано о кантовской дедукции категорий, что, согласно ей, объект, в котором объединяется многообразное, охватываемое созерцанием, есть это единство лишь через единство самосознания. Здесь, следовательно, определенно говорится об