объективности мышления, о тождестве понятия и вещи, которое и есть истина. Подобным образом и вообще признается, что, когда мышление усваивает данный предмет, этот предмет тем самым претерпевает изменение и превращается из чувственного в мыслимый, но что это изменение не только ничего существенного в нем не изменяет, а, напротив, он истинен именно в своем понятии; в непосредственности же, в которой он дан, он лишь явление и случайность; что познание предмета, постигающее его в понятии, есть познание его таким, каков он в себе и для себя, и что понятие и есть сама его объективность. Однако, с другой стороны, опять-таки точно так же утверждается{80}, что мы все же не можем познавать вещей, каковы они в себе и для себя, и что истина недоступна познающему разуму, что та истина, которая состоит в единстве объекта и понятия, есть все же лишь явление и притом опять-таки потому, что содержание-де есть лишь то многообразное, чтó дано в созерцании. По этому поводу было уже отмечено, что, напротив, именно в понятии снимается это многообразие, поскольку оно принадлежит созерцанию в противоположность понятию, и что через понятие предмет возвращают к его неслучайной существенности; эта существенность выступает в явлении, и именно поэтому явление есть не просто нечто лишенное сущности, а проявление сущности. Но ставшее вполне свободным проявление сущности и есть понятие. – Это не значит, что положения, о которых мы здесь напоминаем, суть догматические утверждения, ибо они выводы, вытекающие сами собой из всего изложения сущности. Теперешняя точка зрения, к которой привело это изложение, состоит в том, что понятие есть форма абсолютного, которая выше бытия и сущности. Так как оказалось, что с этой стороны оно подчинило себе бытие и сущность, к которым при других исходных точках принадлежит также чувство, созерцание и представление и которые явились предшествующими ему условиями, и что понятие есть их безусловное основание, то теперь остается еще вторая сторона, рассмотрению которой и посвящена эта третья книга логики, а именно изложение того, каким образом понятие внутри себя и из себя создает ту реальность, которая в нем исчезла. Поэтому мы, конечно, согласились с тем, что дознание, ограничивающееся лишь понятием просто как таковым, еще неполно и дошло еще только до абстрактной истины. Но его неполнота состоит не в том, что оно лишено той мнимой реальности, которая, как полагают, дана в чувстве и созерцании, а в том, что понятие еще не сообщило себе своей собственной, из него самого произведенной реальности. В том-то и состоит абсолютность понятия, выявляемая в противоположность эмпирическому материалу и в нем, а точнее, в его категориях и рефлективных определениях, что материал этот истинен не в том виде, в каком он являет себя вне и до понятия, а исключительно в своей идеальности или в [своем] тождестве с понятием. Выведение из него реального, если угодно называть это выведением, состоит по существу своему прежде всего в том, что понятие в своей формальной абстрактности оказывается незавершенным и через диалектику, имеющую свое основание в нем самом, переходит к реальности так, что производит ее из себя, а не так, что возвращается к некоторой готовой, найденной в противоположность ему реальности и прибегает к помощи чего-то, чтó показало себя несущественным в явлении, потому что, мол, понятие искало лучшего, но не нашло его. – Всегда будет достойным удивления то, что философия Канта признала то отношение мышления к чувственному существованию (Dasein), дальше которого она не пошла, лишь за релятивное отношение простого явления, и хотя она и признала и объявила их высшее единство в идее вообще и, например, в идее созерцающего рассудка, однако не пошла дальше этого релятивного отношения и дальше утверждения, что понятие совершенно отделено и остается отделенным от реальности; тем самым она признала истиной то, чтó сама объявила конечным познанием, а то, чтó она считала истиной и определенное понятие чего она установила, объявила чем-то непомерным, недозволительным и пустым порождением мысли.
Так как здесь речь идет прежде всего об отношении логики (а не науки вообще) к истине, то следует далее согласиться еще и с тем, что логика как формальная наука не может и не должна содержать и ту реальность, которая составляет содержание последующих частей философии – наук о природе и духе. Эти конкретные науки, несомненно, имеют дело с более реальной формой идеи, чем логика, но притом не так, чтобы они возвращались опять к той реальности, от которой уже отказалось сознание, возвысившееся от своего явления до науки, или же к применению таких форм (каковы категории и рефлективные определения), конечность и неистинность которых выявлены в логике. Напротив, логика показывает, как идея поднимается на такую ступень, где она становится творцом природы и переходит к форме конкретной непосредственности, понятие которой, однако, снова разрушает и этот образ, для того чтобы стать самим собой в виде конкретного духа. В отличие от этих конкретных наук, имеющих и сохраняющих, однако, логическое или понятие в качестве внутреннего образующего начала (Bildner) подобно тому как логическое было их прообразом (Vorbildner), сама логика есть, конечно, формальная наука, но наука об абсолютной форме, которая есть внутри себя целокупность и содержит чистую идею самой истины. Эта абсолютная форма имеет в самой себе свое содержание или свою реальность; так как понятие не есть тривиальное, пустое тождество, то оно имеет в моменте своей отрицательности или абсолютного процесса определения различенные определения; содержание есть вообще не что иное, как такие определения абсолютной формы, есть содержание, положенное самой этой формой и потому соответствующее ей. – Эта форма имеет поэтому совершенно иную природу, чем обычно приписываемая логической форме. Она уже сама по себе истина, так как это содержание соответствует своей форме или эта реальность соответствует своему понятию, и притом она чистая истина, потому что определения этого содержания еще не имеют формы абсолютного инобытия или абсолютной непосредственности. – Когда Кант («Критика чистого разума», стр. 83) начинает обсуждать в отношении логики старый и знаменитый вопрос: что есть истина? он прежде всего жалует нам, как нечто тривиальное, номинальное объяснение, гласящее, что истина есть согласие познания сего предметом – дефиницию, имеющую огромную, более того, величайшую ценность. Если вспомнить эту дефиницию при [рассмотрении] основного утверждения трансцендентального идеализма о том, что разумное познание не может постичь вещи в себе, что реальность находится всецело вне понятия, то тотчас же станет ясно, что разум, который не может привести себя в согласие со своим предметом, с вещами в себе, и вещи в себе, которые не согласуются с понятиями разума, понятие, которое не согласуется с реальностью, и реальность, которая не согласуется с понятием, – все это неистинные представления. Если бы Кант, рассматривая идею созерцающего рассудка, не забывал упомянутую дефиницию истины, то он счел бы эту идею, выражающую требуемое согласие [реальности и понятия], не пустым порождением мысли, а скорее истиной.
«То, чтó желают знать, – указывает далее Кант, – это всеобщий и верный критерий истины для всякого познания; он должен был бы быть таким, который был бы применим ко всем знаниям, безразлично, каковы их предметы; но так как, пользуясь таким критерием, мы отвлекаемся от всякого содержания познания (от отношения к его объекту), между тем как истина касается именно этого содержания, то отсюда ясно, что совершенно невозможно и нелепо спрашивать о признаке истинности этого содержания знаний». – Здесь очень определенно выражено обыденное представление о формальной функции логики, и приведенное рассуждение кажется весьма убедительным. Но, во-первых, следует заметить, что подобного рода формальное рассуждение обычно таково, что в своем словесном изложении оно забывает то, чтó оно сделало своей основой и о чем оно говорит. Было бы нелепо, слышим мы, спрашивать о критерии истинности содержания знания; но, согласно приведенной выше дефиниции, истину составляет не содержание, а соответствие его с понятием. Такое содержание, как то, о котором говорится здесь, без понятия есть нечто непонятийное и, стало быть, лишенное сущности; о критерии истинности такого содержания нельзя, конечно, спрашивать, но по противоположной причине, а именно потому, что оно из-за своей непонятийности не есть требуемое соответствие, а может быть лишь чем-то принадлежащим к лишенному истины мнению. – Если мы оставим в стороне упоминание о содержании, вызывающем здесь путаницу, в которую, однако, формализм всякий раз впадает и которая заставляет его, как только он вдается в разъяснения, говорить обратное тому, чтó он хочет сказать, и удовлетворимся лишь абстрактным взглядом, согласно которому логическое есть нечто лишь формальное и, лучше сказать, отвлекается от всякого содержания, то мы получим одностороннее знание, не содержащее никакого предмета, пустую, лишенную определений форму, которая, стало быть, так же не есть соответствие (ибо для соответствия необходимы две [стороны]), как и не есть истина. – Априорным синтезом понятия Кант приобрел более высокий принцип, в котором могла быть познана двойственность в единстве, стало быть, то, чтó требуется для истины; но чувственный материал, многообразное, данное в созерцании, слишком властвовали над ним, чтобы он мог отделаться от них и перейти к рассмотрению понятий и категорий в себе и для себя