Истина бытия есть сущность.
Бытие есть непосредственное. Так как знание хочет познать истину, познать, что такое бытие в себе и для себя, то оно не останавливается на непосредственном и его определениях, а пробирается сквозь него дальше, исходя из предположения, что за этим бытием есть еще нечто другое, чем само бытие, и что этот задний план составляет истину бытия. Это познание есть опосредствованное знание, ибо оно не находится непосредственно при и в сущности, а начинает с некоторого другого, с бытия, и должно пройти предварительный путь, путь выхождения за пределы бытия или, вернее, вхождения внутрь его. Только тогда, когда знание, выходя из непосредственного бытия, углубляется вовнутрь, оно через это опосредствование находит сущность. — Язык (немецкий.— Перев.) сохранил в глаголе «быть» (sein) сущность (das Wesen) в прошедшем времени (gewesen — был); ибо сущность есть прошедшее, но вневременно прошедшее бытие.
Когда мы представляем это шествие, как путь, который проходится знанием, то это начинание с бытия и дальнейшее движение, снимающее это последнее и приходящее к сущности как к некоторому опосредствованному, кажутся нам деятельностью познания, внешней бытию и не имеющей никакого касательства к его собственной природе.
Но это шествие есть движение самого бытия. В самом бытии обнаружилось, что оно благодаря своей природе углубляется вовнутрь и через это ухождение в себя становится сущностью.
Стало быть, если абсолютное было сначала определено как бытие, то теперь оно определено как сущность. Познание не может вообще остановиться на многообразном наличном бытии, но оно не может также остановиться и на бытии, на чистом бытии; здесь нам непосредственно напрашивается соображение, что это чистое бытие, отрицание всякого конечного, предполагает углубление вовнутрь и движение, очистившее непосредственное наличное бытие путем превращения его в чистое бытие. Бытие согласно этому определяется как сущность, как такое бытие, в котором подвергнуто отрицанию все определенное и конечное. Таким образом, оно есть не имеющее определений, простое единство, из которого внешним образом удалили определенное. Этому единству само определенное было чем-то внешним, и указанное определенное еще продолжает стоять наряду с единством также и после этого удаления; ибо оно было снято не в себе, а лишь относительно, лишь по отношению к этому единству. — Выше (73) уже было указано, что если определяют чистую сущность, как совокупность всех реальностей, то эти реальности равным образом покоряются природе определенности и абстрагирующей рефлексии и эта совокупность сводится к пустой простоте. Сущность, таким образом, есть лишь продукт, нечто сделанное. Внешнее отрицание, которое есть абстракция, лишь устраняет определенности бытия из того, что остается как сущность; оно (74) всегда как бы ставит их лишь в другое место, и как до, так и после этого устранения оставляет их как сущие. Но взятая таким образом сущность не есть ни в себе ни для себя самой; она есть через некоторое другое, через внешнюю, абстрагирующую рефлексию, и есть для некоторого другого, а именно, для абстракции и вообще для продолжающего противостоять ей сущего. Она поэтому в своем определении есть мертвенное внутри себя, пустое отсутствие определений.
Но сущность, каковой она стала здесь, есть то, что она есть, не через чуждую ей отрицательность, а через свое собственное, бесконечное движение бытия. Она есть в-себе-и-для-себя-бытие — абсолютное в-себе-бытие, так как она безразлична ко всякой определенности бытия и так как инобытие и соотношение с другим безоговорочно были сняты. Но она есть не только это в-себе-бытие: как голое в-себе-бытие, она была бы лишь абстракцией чистой сущности. Она столь же существенно есть и для-себя-бытие; она сама есть эта отрицательность, самоснятие инобытия и определенности.
Сущность как полное возвращение бытия внутрь себя есть, таким образом, прежде всего неопределенная сущность; определенности бытия в ней сняты: она содержит их в себе, но не так, как они в ней положены. Абсолютная сущность в этом простом единстве с собой не обладает наличным бытием. Но она должна перейти к наличному бытию; ибо она есть в-себе-и-для-себя-бытие, т. е. она различает определения, которые содержатся в ней в себе; так как она есть отталкивание себя от себя самой или, иначе говоря, безразличие в себе, отрицательное соотношение с собою, то она тем самым противополагает себя себе самой и есть лишь постольку бесконечное для-себя-бытие, поскольку она есть единство с собой в этом своем отличии от себя. — Этот процесс определения имеет, значит, другую природу, чем процесс определения в сфере бытия, и определения сущности имеют другой характер, чем определенности бытия. Сущность есть абсолютное единство в-себе-бытия и для-себя-бытия; ее процесс определения остается поэтому внутри этого единства и не есть ни становление, ни переход, равно как самые определения не суть ни некоторое другое как другое, ни соотношения с другим. Они суть самостоятельные, но вместе с тем лишь такие самостоятельные, которые находятся в единстве друг с другом. — Так как сущность есть сначала простая отрицательность, то ей приходится теперь положить в своей сфере ту определенность, которую она содержит лишь в себе, чтобы сообщать себе наличное бытие, а затем — свое для-себя-бытие.
Сущность есть в целом то, чем было количество в сфере бытия: абсолютное безразличие в границе. Но количество есть это безразличие в непосредственном определении, и граница в нем есть непосредственно внешняя определенность, оно переходит в определенное количество; внешняя граница для него необходима и имеет в нем бытие. Напротив, в сущности определенность не имеет бытия: она только положена самой сущностью, положена ею не как свободная, а лишь в соотношении с ее единством. — Отрицательность сущности есть рефлексия, и определения суть рефлектированные, положенные самой сущностью и остающиеся в ней как снятые.
Сущность занимает место между бытием и понятием и составляет их середину, а ее движение — переход от бытия в понятие. Сущность есть в-себе-и-для-себя-бытие, но составляет таковое в определении в-себе-бытия; ибо ее всеобщее определение заключается в том, что она происходит из бытия или, иначе говоря, есть первое отрицание бытия. Ее движение состоит в том, что она полагает в ней [в самой себе] отрицание или определение, сообщает себе этим наличное бытие и становится как бесконечное для-себя-бытие тем, что она есть в себе. Таким образом, она сообщает себе свое наличное бытие, равное ее в-себе-бытию, и становится понятием. Ибо понятие есть абсолютное, как оно абсолютно в своем наличном бытии, или, иначе говоря, как оно есть в себе и для себя. Но то наличное бытие, которое сущность сообщает себе, еще не есть наличное бытие, как оно есть в себе и для себя, а наличное бытие, как его сообщает себе сущность, или, иначе говоря, как его полагают, и оно поэтому еще отлично от наличного бытия понятия.
Сущность, во-первых, сначала светится внутри себя самой, или, иначе говоря, есть рефлексия; во-вторых, она является; в-третьих, она открывается. Она полагает себя в своем движении в следующих определениях:
I. как простую, в-себе-сущую сущность в ее определениях внутри себя;
II. как выступающую в наличное бытие, или, иначе говоря, по ее существованию и явлению;
III. как сущность, которая едина со своим явлением, как действительность.
Первый отдел Сущность Как Рефлексия В Себе Самой
Сущность происходит из бытия; она постольку не есть непосредственно в себе и для себя, а есть некоторый результат указанного движения. Или, если возьмем предварительно сущность как некое непосредственное, то она есть определенное наличное бытие, которому противостоит другое наличное бытие: она есть лишь существенное наличное бытие, противостоящее несущественному. Но сущность есть в себе и для себя снятое бытие; то, что ей противостоит, есть только видимость. Но видимость есть собственное полагание сущности.
Сущность есть, во-первых, рефлексия. Рефлексия определяет себя; ее определения суть некая положенность, которая вместе с тем есть рефлексия в себя;
во-вторых, надлежит рассмотреть эти рефлективные определения или определенные сущности (die Wesenheiten);
в-третьих, сущность как рефлексия процесса определения в себя самого делает себя основанием и переходит в существование и явление.
Первая глава Видимость
Сущность, происходя из бытия, кажется противостоящей последнему; это непосредственное бытие есть ближайшим образом несущественное.
Однако оно, во-вторых, есть нечто большее, чем только несущественное, оно есть бытие, лишенное сущности, — видимость.
В-третьих, эта видимость не есть некоторое внешнее, другое по отношению к сущности, а она есть собственная видимость сущности. Свечение сущности видимостью (das Scheinen des Wesens) внутри ее самой есть рефлексия.
А. Существенное и несущественное
Сущность есть снятое бытие. Она есть простое равенство с самой собой, но постольку, поскольку она есть отрицание сферы бытия вообще. Таким образом, сущности противостоит непосредственность, как нечто такое, из чего она возникла и что сохранилось и удержалось в этом снятии. Сама сущность есть в этом определении сущая, непосредственная сущность, и бытие есть некоторое отрицательное лишь по отношению к сущности, а не само по себе; сущность есть, следовательно, некоторое определенное отрицание. Бытие и сущность, таким образом, снова относятся между собою, как другие вообще, ибо и то и другая обладают некоторым бытием, некоторой непосредственностью, безразличными друг к другу, и имеют одинаковую ценность cо стороны этого бытия.
Но вместе с тем бытие противоположно сущности, есть несущественное; по отношению, к ней оно имеет определение снятого. Однако поскольку оно относится к сущности лишь вообще как некоторое другое, то сущность есть, собственно говоря, не сущность, а лишь некоторое другим образом определенное наличное бытие, существенное.
Различие между существенным и несущественным заставило сущность впасть снова в сферу наличного бытия, ибо сущность, какова она ближайшим образом определена относительно бытия как непосредственное сущее, и тем самым лишь как другое по отношению к бытию. Сфера наличного бытия тем самым положена в основание, и то обстоятельство, что то, что есть бытие в этом наличном бытии, есть в-себе-и-для-себя-бытие, — это обстоятельство представляет собою дальнейшее, самому наличному бытию внешнее определение; равно как и наоборот, сущность есть, правда, в-себе-и-для-себя-бытие, но лишь по отношению к другому, в определенном смысле. — Поэтому, поскольку мы проводим в некотором наличном бытии различие между существенным и несущественным, это различие есть внешнее полагание, не затрагивающее самого наличного бытия отделение одной его части от другой, отделение, имеющее место в некотором третьем. При этом оказывается неопределенным, что принадлежит к существенному и что к несущественному. Это различие создается каким-либо внешним соображением и рассуждением, и потому одно и то же содержание может быть рассматриваемо то как существенное, то как несущественное.
При более точном рассмотрении оказывается, что сущность становится некоторым исключительно только существенным, противостоящим некоторому несущественному, благодаря тому, что сущность берется лить как снятое бытие или наличное бытие. Сущность есть, таким образом, лишь первое отрицание, или, иначе говоря, отрицание, представляющее собой определенность, через которую бытие становится лишь наличным бытием, или наличное бытие — лишь некоторым другим. Но сущность есть абсолютная отрицательность бытия; она есть само бытие, но не только определенное как некоторое другое, а бытие, которое сняло себя и как непосредственное бытие и как непосредственное отрицание (как отрицание, обремененное некоторым инобытием). Бытие или наличное бытие тем самым сохранилось не как другое, чем сущность, и то непосредственное, которое еще отличается от сущности, есть не просто некоторое несущественное наличное бытие, но и само по себе ничтожное непосредственное; оно есть лишь некоторая не-сущность (Unwesen), видимость.
B. Видимость
1. Бытие есть видимость. Бытие видимости состоит единственно только в снятости бытия, в его ничтожности; эту свою ничтожность оно имеет в сущности и вне своей ничтожности, вне сущности ее нет. Она есть отрицательное, положенное как отрицательное.
Видимость есть весь остаток, еще сохранившийся от сферы бытия. Но она кажется еще обладающей независимой от сущности непосредственной стороной и представляющей собой вообще некоторое ее (сущности) другое. В другом содержатся вообще два момента, момент наличного бытия и момент неимения наличного бытия. Так как несущественное уже больше не обладает бытием, то ему остается от инобытия лишь чистый момент неимения наличного бытия; видимость есть это непосредственное неимение наличного бытия, находящееся в определенности бытия таким образом, что оно обладает наличным бытием лишь в соотношении с другим, лишь в своем неимении наличного бытия; она есть несамостоятельное, имеющее бытие лишь в своем отрицании. На долю несущественного остается, следовательно, только чистая определенность непосредственности; оно дано (ist) как рефлектированная непосредственность, т. е. такая непосредственность, которая имеет бытие лишь через посредство своего отрицания и которая по отношению к своему опосредствованию есть не что иное, как пустое определение непосредственности неимения наличного бытия.
Таким образом, видимость есть феномен скептицизма или также явление идеализма, — такая непосредственность, которая не есть некое нечто или некая вещь и вообще не есть такое безразличное бытие, которое существовало бы вне своей определенности и соотношения с субъектом. «Есть» — этого скептицизм не позволял себе сказать; новейший же идеализм не позволял себе рассматривать познание, как некоторое знание о вещи-в-себе; эта видимость, по их воззрению, не имеет вообще основой некоторое бытие, в эти познания не вступает вещь-в-себе. Но вместе с тем скептицизм допускал многообразные определения своей видимости, или, вернее, его видимость имела своим содержанием все многообразное богатство мира. И точно так же явление идеализма охватывает собою весь объем этих многообразных определенностей. Видимость скептиков и явление новейших идеалистов непосредственно определены так многообразно. Пусть, стало быть, не лежит в основании этого содержания никакое бытие, никакая вещь или вещь-в-себе; это содержание само по себе остается таким, каково оно есть; оно лишь перемещено из бытия в видимость, так что видимость обладает внутри самой себя теми многообразными определенностями, которые суть непосредственные, сущие, взаимно другие. Видимость, следовательно, сама есть некое непосредственно определенное. Она может иметь то или другое содержание; но какое бы содержание она ни имела, оно все равно положено не ею самой, а она имеет его непосредственно. Лейбницевский или кантовский, фихтевский идеализм, равно как и другие формы последнего, так же мало, как и скептицизм, вышли за пределы бытия как определенности, за пределы этой непосредственности. Для скептицизма содержание его видимости ему дано; для него является чем-то непосредственным характер того содержания, которым обладает его видимость. Лейбницевская монада развивает из самой себя свои представления; но она не есть порождающая и соединяющая сила, а они возникают в ней, как мыльные пузыри; они безразличны, непосредственны по отношению друг к другу, а также и по отношению к самой монаде. Точно так же и кантовское явление есть некоторое данное содержание восприятия; оно (содержание) предполагает воздействия, определения субъекта, которые по отношению к самим себе и по отношению к последнему суть непосредственные. Бесконечный толчок (75) фихтевского идеализма не имел, правда, в своем основании никакой вещи-в-себе, так что он становится исключительно некоторой определенностью в «я». Но эта определенность есть вместе с тем для «я», делающего ее своей и снимающего ее внешний характер, непосредственная определенность, предел «я», за который «я» может выйти, но который, однако, имеет в себе сторону безразличия, согласно которой он, хотя сам и есть в «я», все же содержит в себе непосредственное небытие последнего. —
2. Видимость, следовательно, содержит в себе некоторую непосредственную предпосылку, сторону, независимую по отношению к сущности. Но поскольку видимость отлична от последней, нельзя показать относительно ее, что она снимает себя и возвращается опять в сущность; ибо бытие целиком возвратилось в сущность; видимость есть ничтожное в себе; следует только показать, что определения, отличающие ее от сущности, суть определения самой сущности, и далее, что та определенность сущности, которую представляет собой видимость, снята в самой сущности.
Непосредственность небытия есть как раз то, что составляет видимость; но это небытие есть не что иное, как отрицательность сущности в ней самой. Бытие есть небытие в сущности. Его ничтожность в себе есть отрицательная природа самой сущности. Непосредственность же или безразличие, которое содержится в этом небытии, есть собственное абсолютное в-себе-бытие сущности. Отрицательность сущности есть равенство последней с самой собой, или, иначе говоря, ее простая непосредственность и безразличие. Бытие сохранилось в сущности, поскольку последняя в лице своей бесконечной отрицательности обладает этим равенством с самой собой; благодаря этому, сущность сама есть бытие. Непосредственность, которой определенность обладает в видимости по отношению к сущности, есть поэтому не что иное, как собственная непосредственность сущности, но не сущая непосредственность, а безоговорочно опосредствованная, или, иначе говоря, рефлектированная непосредственность, которую представляет собой видимость, — бытие не как бытие, а лишь как определенность бытия в противоположность к опосредствованию: бытие, как момент.
Эти два момента, ничтожность, но как устойчивое наличие, и бытие, но как момент, или, иначе говоря, в себе сущая отрицательность и рефлектированная непосредственность, составляющие моменты видимости, суть, стало быть, моменты самой сущности; нет видимости бытия в сущности или видимости сущности в бытии; видимость внутри сущности не есть видимость некоторого другого, а она есть видимость в себе, видимость самой сущности.
Видимость есть сама сущность в определенности бытия. То, вследствие чего сущность имеет некоторую видимость, состоит в том, что сущность определена внутри себя и вследствие этого отличается от своего абсолютного единства. Но эта определенность вместе с тем безоговорочно снята в ней самой. Ибо сущность есть самостоятельное, т. е. опосредствующее себя с собою через свое отрицание, которое есть она же сама; она есть, следовательно, тождественное единство абсолютной отрицательности и непосредственности. — Отрицательность есть отрицательность в себе; она есть свое соотношение с собой; таким образом, она есть в себе непосредственность. Но она есть отрицательное соотношение с собой, отталкивающее отрицание себя самой; таким образом, в-себе-сущая непосредственность есть отрицательное или определенное по отношению к ней. Но эта определенность сама есть абсолютная отрицательность и тот процесс определения, который непосредственно как процесс определения, есть снятие самого себя, возвращение в себя.
Видимость есть отрицательное, обладающее бытием, но в некотором другом, в своем отрицании; она есть та несамостоятельность, которая в самой себе снята и ничтожна. Таким образом, она есть возвращающееся в себя отрицательное, несамостоятельное, как в себе самом несамостоятельное. Это соотношение отрицательного или несамостоятельности с собой есть его непосредственность; это соотношение есть некое другое, чем само это отрицательное; оно есть определенность последнего по отношению к себе; или, иначе говоря, оно есть отрицание по отношению к отрицательному. Но отрицание по отношению к отрицательному есть соотносящаяся лишь с собой отрицательность, абсолютное снятие самой определенности.
Стало быть, та определенность, которую представляет собою видимость внутри сущности, есть бесконечная определенность; она есть лишь сливающееся с собой отрицательное; она есть, таким образом, та определенность, которая, как таковая, есть самостоятельность и не определена. — Обратно, самостоятельность, как соотносящаяся с собой непосредственность, есть столь же безоговорочно определенность и момент и дана (ist) лишь как соотносящаяся с собой отрицательность. — Эта отрицательность, которая тождественна с непосредственностью и, таким образом, и непосредственность, тождественная с отрицательностью, есть сущность. Видимость есть, стало быть, сама сущность, но сущность в некоторой определенности, однако таким образом, что эта определенность есть лишь ее момент, и сущность есть излучение своей видимости внутри самой себя.
В сфере бытия возникает в противоположность бытию, как непосредственному, небытие равным образом, как непосредственное, и их истиной служит становление. В сфере сущности оказываются сначала противопоставленными сущность и несущественное, а затем — сущность и видимость, — несущественное и видимость, как остатки бытия. Но и то, и другая, равно как и отличие сущности от них, состоят не в чем дальше, как в том, что сущность сначала берется как некоторое непосредственное, не так, как она есть в себе, а именно, не как такая непосредственность, которая есть непосредственность как чистое опосредствование или, иначе говоря, как абсолютная отрицательность. Та первая непосредственность есть, следовательно, лишь определенность непосредственности. Снятие этой определенности сущности состоит поэтому не в чем дальше, как в вскрытии того обстоятельства, что несущественное есть лишь видимость и что сущность содержит в самой себе видимость как бесконечное движение внутри себя, которое определяет ее непосредственность как отрицательность, а ее отрицательность как непосредственность, и, таким образом, есть излучение своей видимости внутри самой себя. Сущность в этом своем самодвижении есть рефлексия.
С. Рефлексия
Видимость есть то же самое, что рефлексия; но она есть рефлексия как непосредственная; для видимости, ушедшей в себя и, следовательно, отчудившейся от своей непосредственности, мы имеем иностранное слово «рефлексия».
Сущность есть рефлексия, движение становления и перехода, остающегося внутри себя самого, движение, в котором различенное определено безоговорочно лишь как в себе отрицательное, как видимость.
В становлении бытия лежит в основании определенности бытие, и она есть соотношение с другим. Напротив, рефлектирующее движение есть другое как отрицание в себе, обладающее бытием лишь как соотносящееся с собою отрицание. Или, иначе говоря, так как это соотношение с собой есть как раз указанное подвергание отрицания отрицанию, то перед нами отрицание как отрицание, как нечто такое, что имеет свое бытие в своей отрицаемости, имеет свое бытие как видимость. Другое есть здесь, следовательно, не бытие с отрицанием или границей, а отрицание с отрицанием. Но первое по отношению к этому другому, непосредственное или бытие, есть лишь само это равенство отрицания с собою, подвергшееся отрицанию отрицание, абсолютная отрицательность. Это равенство с собою или непосредственность не есть поэтому некоторое первое, с которого начинают и которое затем перешло бы в свое отрицание; равным образом оно не есть и некоторый сущий субстрат, который двигался бы через рефлексию, проходя сквозь нее, а непосредственность есть лишь само это движение.
Становление в сущности, ее рефлектирующее движение, есть поэтому движение от ничто к ничто и вследствие этого движение назад к самой себе. Переход или становление снимает себя в своем переходе; другое, становящееся в этом переходе, не есть небытие некоторого бытия, а ничто некоторого ничто, и это, т. е. то обстоятельство, что оно есть отрицание некоторого ничто, и составляет здесь бытие. — Бытие дано здесь лишь как движение ничто (des Nichts) к ничто; таким образом, оно есть сущность; и последняя не имеет этого движения внутри себя, а есть это движение как сама абсолютная видимость, чистая отрицательность, не имеющая вне себя ничего такого, что она отрицала бы, а лишь отрицающая само свое отрицательное, которое имеет бытие только в этом отрицании.
Эта чистая абсолютная рефлексия, которая есть движение от ничто к ничто, сама определяет себя далее.
Она есть, во-первых, полагающая рефлексия;
она, во-вторых, начинает с предположенного непосредственного и есть, таким образом, внешняя рефлексия;
но, в-третьих, она снимает это предположение, и так как она в этом снятии предположения вместе с тем сама оказывается предполагающей, то она есть определяющая рефлексия.
1. Полагающая рефлексия
Видимость есть ничтожное или лишенное сущности; но ничтожное или лишенное сущности не имеет своего бытия в некотором другом, в котором оно светится видимостью, а его бытие есть его собственное равенство с собой; это чередование отрицательного с самим собой определилось как абсолютная рефлексия сущности.
Эта соотносящаяся с собой отрицательность есть, следовательно, подвергание отрицанию себя самой. Она тем самым есть вообще настолько же снятая отрицательность, насколько она есть отрицательность. Или, иначе говоря, она сама есть и отрицательное и простое равенство с собой или непосредственность. Она, следовательно, состоит в том, что она есть она сама и не она сама и притом в едином единстве.
Рефлексия есть ближайшим образом движение ничто к ничто и тем самым сливающееся с собой самим отрицание. Это слияние с собой есть вообще простое равенство с собой, непосредственность. Но это совпадение не есть переход отрицания в равенство с собой как переход в свое инобытие, а рефлексия есть переход как снятие перехода; ибо она есть непосредственное совпадение отрицательного с самим собой. Таким образом, это слияние есть, во-первых, равенство с собой или непосредственность; но, во-вторых, эта непосредственность есть равенство отрицательного с собой и тем самым отрицающее само себя равенство; это — такая непосредственность, которая есть в себе отрицательное, отрицательное самой себя, состоящее в том, что она есть то, что она не есть.
Соотношение отрицательного с самим собой есть, следовательно, его возвращение в себя; оно есть непосредственность как снятие отрицательного, но представляет собою непосредственность безоговорочно лишь как это соотношение или как возвращение из чего-либо (aus Einem) и тем самым как снимающую саму себя непосредственность. — Это есть положенность, непосредственность исключительно лишь как определенность или как рефлектирующая себя. Эта непосредственность, имеющая бытие лишь как возвращение отрицательного в себя, есть та непосредственность, которая составляет определенность видимости и с которой, как казалось раньше, рефлектирующее движение начинается. Но на самом деле невозможно начинать с этой непосредственности, и она, наоборот, имеет бытие лишь как возвращение или как сама рефлексия. Рефлексия есть, стало быть, такое движение, которое, будучи возвращением, впервые лишь в этом возвращении есть то, что начинается, или то, что возвращается.
Она есть полагание, поскольку она есть непосредственность как возвращение; а именно, здесь нет никакого другого, ни такого, из которого она возвращалась бы, ни такого, в которое она возвращалась бы; она, следовательно, имеет бытие лишь как возвращение или как отрицательное самой себя. Но, далее, эта непосредственность есть снятое отрицание и снятое возвращение в себя. Как снятие отрицательного рефлексия есть снятие своего другого, непосредственности. Следовательно, так как она есть непосредственность как возвращение, слияние отрицательного с самим собой, то она есть также и отрицание отрицательного как отрицательного. Таким образом, она есть предполагание. — Или, скажем иначе, непосредственность как возвращение есть лишь отрицательное ее самой, состоит лишь в том, что она не есть непосредственность; но рефлексия есть снятие отрицания самого себя, она есть слияние с собой; она, следовательно, снимает свое полагание, и, будучи в своем полагании снятием полагания, она есть предполагание. В предполагании рефлексия определяет возвращение в себя как отрицательное ее самой, как то, снятие чего есть сущность. Оно есть свое отношение к самому себе, но к себе как к отрицательному себя; лишь таким образом оно есть остающаяся внутри себя, соотносящаяся с собой отрицательность. Непосредственность выступает вообще лишь как возвращение и есть то отрицательное, которое есть видимость того начала, которое подвергается отрицанию через возвращение. Возвращение сущности есть, стало быть, ее отталкивание себя от самой себя. Или, иначе говоря, рефлексия в себя есть по существу предполагание того, возвращение из чего она представляет собой.
Именно через снятие своего равенства с собой сущность впервые есть равенство с собой. Она предполагает самоё себя, и снятие этого предположения есть сама же она, и, наоборот, это снятие ее предположения есть само же предположение. — Рефлексия, стало быть, преднаходит некоторое непосредственное, за которое она переходит и возвращение из чего она представляет собой. Но это возвращение впервые и есть предполагание преднайденного. Это преднайденное становится лишь в силу того, что оно покидается; его непосредственность есть снятая непосредственность. — Снятая непосредственность есть, обратно, возвращение в себя, прибытие сущности к себе, простое, равное самому себе бытие. Тем самым это прибытие к себе, есть снятие себя и отталкивающая от самой себя, предполагающая рефлексия, а ее отталкивание от себя есть прибытие к самой себе.
Рефлектирующее движение, стало быть, следует понимать как абсолютный обратный толчок внутрь самого себя. Ибо предполагание возвращения в себя — то, из чего происходит сущность, представляющая собою лишь это возвращение в себя, — имеет бытие лишь в самом возвращении. Выхождение же за непосредственное, которым начинает рефлексия, имеет бытие впервые лишь через это выхождение; и выхождение за непосредственное есть прибытие к нему. Движение как поступательное шествие оборачивается непосредственно в самом себе, и лишь таким образом оно есть самодвижение, движение, исходящее из себя, поскольку полагающая рефлексия есть предполагающая, но как предполагающая рефлексия есть безоговорочно полагающая.
Таким образом, рефлексия есть и она сама и ее небытие, и она есть она сама, лишь будучи отрицательным себя, ибо только таким образом снятие отрицательного есть вместе с тем слияние с собою.
То непосредственное, которое она, как снятие, предполагает себе (sich voraussetzt), имеет бытие безоговорочно лишь как положенность, как снятое в себе, которое не разнится от возвращения в себя и само есть только это возвращение. Но оно вместе с тем определено как отрицательное, как непосредственно противостоящее чему-либо (gegen eines) и, следовательно, как противостоящее некоторому другому. Таким образом, рефлексия определена; поскольку она по этой определенности имеет некоторое предположение и начинает с непосредственного, как с ее другого, постольку она есть внешняя рефлексия.
2. Внешняя рефлексия
Рефлексия как абсолютная рефлексия есть сущность, светящаяся видимостью в себе самой, и предполагает себе только видимость, положенность; она, как пред-полагающая, есть непосредственно лишь полагающая рефлексия. Но внешняя или реальная рефлексия предполагает себя как снятую, как отрицательное себя. Она в этом определении двояка: во-первых, как предполагаемое или, иначе говоря, как рефлексия в себя, которая есть непосредственное; во-вторых, как отрицательно соотносящаяся с собой рефлексия; она соотносится с собой, как с тем своим небытием.
Внешняя рефлексия, следовательно, предполагает некоторое бытие, во-первых, не в том смысле, что его непосредственность есть только положенность или момент, а вернее в том смысле, что эта непосредственность есть соотношение с собой, и определенность имеет бытие лишь как момент. Она соотносится со своим пред-положением таким образом, что последнее есть отрицательное рефлексии, но таким образом, что это отрицательное, как отрицательное, снято. — Рефлексия в своем полагании непосредственно снимает свое полагание; таким образом, она имеет некоторое непосредственное предположение. Она, следовательно, преднаходит это полагание как нечто такое, с чего она начинает, и, лишь исходя из него, она есть возвращение в себя, отрицание этого своего отрицательного. Но то обстоятельство, что это предположенное есть отрицательное или полагаемое, не касается предположенного; эта определенность принадлежит только полагающей рефлексии, но в предполагании положенность имеет бытие лишь как снятая. Постольку то, что внешняя рефлексия определяет и полагает в непосредственном, представляет собой внешние последнему определения. — Она была в сфере бытия бесконечным, — конечное признается первым, реальным, с чего, как с лежащего и продолжающего лежать в основании, начинают, а бесконечное есть противостоящая рефлексия в себя.
Эта внешняя рефлексия есть силлогизм, в котором двумя крайними терминами служат непосредственное и рефлексия в себя; его средним термином служит соотношение этих двух крайних терминов, определенное непосредственное, так что одна часть этого определенного непосредственного, непосредственность, присуща лишь одному крайнему термину, а другая, определенность или отрицание, лишь другому.
Но при ближайшем рассмотрении того, что делает внешняя рефлексия, оказывается, что она есть, во-вторых, полагание непосредственного, которое (непосредственное) постольку становится отрицательным или определенным; но она есть непосредственно также и снятие этого своего полагания; ибо она предполагает непосредственное; она есть в подвергании отрицанию подвергание отрицанию этого своего подвергания отрицанию. Но тем самым она есть непосредственно также и полагание, снятие отрицательного по отношению к ней непосредственного, и это последнее, с которого, казалось, она начинала, как с некоторого чуждого, имеет бытие впервые только в этом ее начинании. Непосредственное есть, таким образом, то же самое, что рефлексия, не только в себе (что означало бы для нас или во внешней рефлексии), но и положено, что оно есть то же самое. А именно, оно определено рефлексией как ее отрицательное, или, иначе говоря, как ее другое, но она же сама и подвергает отрицанию этот процесс определения. — Тем самым внешность рефлексии по отношению к непосредственному снята, ее отрицающее само себя полагание есть слияние ее с ее отрицательным, с непосредственным, и это слияние есть сама же существенная непосредственность. — Выходит, следовательно, что внешняя рефлексия есть не внешняя, а в такой же степени и имманентная рефлексия самой непосредственности, или, что то, что имеет бытие через полагающую рефлексию, есть в-себе-и-для-себя-сущая сущность. Таким образом, она есть определяющая рефлексия.
Примечание
Рефлексия обычно понимается в субъективном смысле, а именно, как движение силы суждения, выходящей за пределы некоторого данного определенного представления и ищущей для него или сравнивающей с ним всеобщие определения. Кант противополагает рефлектирующую силу суждения определяющей («Kritik der Urteilskraft», Введение, стр. XXIII и сл.) (76). Он определяет силу суждения вообще, как способность мыслить особенное как содержащееся под всеобщим. Если всеобщее (правило, принцип, закон) дано, то сила суждения, подводящая под него особенное, есть определяющая. Если же дано лишь особенное, к которому она должна подыскивать всеобщее, то сила суждения есть лишь рефлектирующая (77). — Рефлексия, стало быть, есть здесь равным образом выхождение за пределы некоторого непосредственного к всеобщему. Непосредственное определяется, как особенное, отчасти только благодаря этому своему соотношению со своим всеобщим; само же по себе оно есть лишь некоторое единичное или некоторое непосредственное сущее. Отчасти же то, с чем его соотносят, есть его всеобщее, его правило, принцип, закон — вообще рефлектированное в себя, соотносящееся с самим собой, сущность или существенное.
Но здесь не идет речь ни о рефлексии сознания, ни о более определенной рефлексии рассудка, имеющей своими определениями особенное и всеобщее, а говорится о рефлексии вообще. Та рефлексия, которой Кант приписывает подыскивание всеобщего для данного особенного, есть, как явствует, равным образом только внешняя рефлексия, соотносящаяся с непосредственным, как с некоторым данным. — Но в ней заключается также и понятие абсолютной рефлексии; ибо всеобщее, принцип или правило и закон, к которому она далее переходит в своем процессе определения, признается сущностью того непосредственного, с которого начинают, а тем самым последнее признается ничтожным, и только возвращение из него, процесс определения, совершаемый рефлексией, признается полаганием непосредственного по его истинному бытию; следовательно, то, что рефлексия делает с ним, и определения, которые исходят от нее, признаются не чем-то внешним этому непосредственному, а его настоящим бытием.
Внешняя рефлексия имелась также в виду, когда рефлексии, как это некоторое время было хорошим тоном в новейшей философии, приписывалось вообще все дурное, и она с ее приемом определения (ihrem Bestimmen) рассматривалась, как антипод и вечный враг абсолютного способа рассмотрения (78). И в самом деле, и мыслительная рефлексия, поскольку она ведет себя как внешняя, равным образом безоговорочно исходит из некоторого данного, чуждого ей непосредственного и рассматривает себя как лишь формальное действие, которое получает содержание и материю извне, а само по себе есть лишь обусловленное последней движение. — Далее, как мы в этом тотчас убедимся ближе при рассмотрении определяющей рефлексии, рефлектированные определения суть другого рода, чем чисто непосредственные определения бытия. Относительно последних легче соглашаются рассматривать их как преходящие, только относительные, находящиеся в соотношении с другим; рефлектированные же определения имеют форму в-себе-и-для-себя-бытия; они поэтому притязают на то, что они суть существенное, и вместо того чтобы быть переходящими в свою противоположность, они представляются, наоборот, абсолютными, свободными и безразличными друг к другу. Они поэтому упорно сопротивляются своему движению; их бытие есть их тождество с собой в их определенности, по которой они хотя и взаимно предполагают друг друга, сохраняются в этом соотношении безоговорочно раздельными.
3. Определяющая рефлексия
Определяющая рефлексия есть вообще единство полагающей и внешней рефлексии. Мы должны это рассмотреть ближе.
1. Внешняя рефлексия начинает с непосредственного бытия, полагающая же — с ничто. Внешняя рефлексия, становящаяся определяющей, полагает некоторое другое, но это другое есть сущность, которую рефлексия полагает на место снятого бытия; полагание полагает свое определение не вместо другого определения, оно не имеет никакого предположения. Но это не означает, что оно есть завершенная, определяющая рефлексия; определение, которое оно полагает, есть поэтому только некоторое положенное; оно есть непосредственное, но не как равное самому себе, а как отрицающее себя; оно находится в абсолютном соотношении с возвращением в себя; оно имеет бытие только в рефлексии внутрь себя, но оно не есть сама эта рефлексия.
Положенное есть поэтому некоторое другое, но таким образом, что равенство рефлексии с собой безоговорочно сохраняется; ибо положенное имеет бытие лишь как снятое, как соотношение с возвращением в себя само. — В сфере бытия наличное бытие было бытием, имевшим отрицание в себе самом, и бытие было непосредственной почвой и стихией этого отрицания, которое поэтому само было непосредственным. В сфере сущности наличному бытию соответствует положенность. Она также есть некоторое наличное бытие, но ее почвой служит бытие как сущность, как чистая отрицательность; она есть некоторая определенность или отрицание не как сущая, а непосредственно как снятая. Наличное бытие есть лишь положенность, таково суждение (der Satz) сущности о наличном бытии. Положенность противостоит, с одной стороны, наличному бытию, а, с другой — сущности и должна быть рассматриваема как средний термин, смыкающий наличное бытие с сущностью и обратно — сущность с наличным бытием. — Поэтому, когда говорят, что то или другое определение есть только некоторая положенность, то это может иметь двоякий смысл; оно таково или в противоположность наличному бытию или в противоположность сущности. В первом смысле наличное бытие принимается за нечто более высокое, чем положенность, и последняя приписывается внешней рефлексии, субъективному. На самом же деле положенность выше, ибо как положенность наличное бытие (как то, что оно есть в себе, как отрицательное) есть нечто всецело соотнесенное только с возвращением в себя. Поэтому положенность является положенностью только по отношению в сущности, как отрицание возвращенности в себя самое.
2. Положенность еще не есть определение рефлексии; она есть лишь определенность как отрицание вообще. Но полагание достигло теперь единства с внешней рефлексией; последняя есть в этом единстве абсолютное предполагание, т. е. отталкивание рефлексии от себя самой или, иначе говоря, полагание определенности как ее самой. Положенность есть поэтому как таковая отрицание; но как предположенное оно (отрицание) есть рефлектированное в себя. Таким образом, положенность есть определение рефлексии.
Определение рефлексии отлично от определенности бытия, от качества; последнее есть непосредственное соотношение с другим вообще; равным образом, и положенность есть соотношение с другим, но с рефлектированностью в себя. Отрицание как качество есть отрицание как сущее; бытие составляет его основание и стихию. Напротив, определение рефлексии имеет этим основанием рефлектированность в себя само. Положенность фиксируется в определение именно потому, что рефлексия есть равенство с самой собой в своей отрицаемости; ее отрицаемость поэтому сама есть рефлексия в себя. Определение устойчиво налично здесь не через бытие, а через свое равенство с собой. Так как бытие, носящее качество, есть неравное отрицанию, то качество неравно в самом себе и поэтому представляет собою преходящий, исчезающий в другом момент. Напротив, определение рефлексии есть положенность как отрицание, отрицание, имеющее своим основанием подвергнутость отрицанию и, следовательно, не неравное себе в самом себе, а тем самым оно есть существенная, а не преходящая определенность. Саморавенство рефлексии, в которой отрицательное содержится только как отрицательное, как снятое или положенное, именно и есть то, что сообщает этому, отрицательному устойчивое наличие.
В силу этой рефлексии в себя определения рефлексии представляются свободными, витающими в пустоте, не притягивающими и не отталкивающими друг друга определенными сущностями (Wesenheiten). В них определенность укрепилась и бесконечно фиксировалась через соотношение с собой. Это — определенное, подчинившее себе свой переход и свою голую положенность, или, иначе говоря, обернувшее свою рефлексию в другое так, что она стала рефлексией в себя. Указанные определения образуют вследствие этого определенную видимость, как она имеет бытие в сущности, — существенную видимость. Поэтому определяющая рефлексия есть рефлексия, перешедшая вовне себя; равенство сущности с самой собой исчезло в отрицание, которое теперь господствует.
В определении рефлексии имеются, следовательно, две стороны, которые вначале различаются между собой. Во-первых, оно есть положенность, отрицание как таковое; во-вторых, оно есть рефлексия в себя. Со стороны положенности оно есть отрицание как отрицание; это, стало быть, уже есть его единство с собой самим. Но оно таково пока что лишь в себе; или, иначе говоря, оно есть непосредственное, как снимающее себя в себе самом, как другое себя самого. — Постольку рефлексия есть остающийся внутри себя процесс определения. В ней сущность не выходит вне себя; различия безоговорочно положены, вобраны обратно в сущность. Но, с другой стороны, они суть не положенные, а рефлектированные в себя самих; отрицание как отрицание рефлектировало в свое равенство с самим собой, а не в свое другое, не в свое небытие.
3. Если определение рефлексии есть как соотношение рефлектированное в себя само, так и положенность, то отсюда непосредственно уясняется ближе его природа. А именно, как положенность оно есть отрицание, как таковое, некоторое небытие, противостоящее некоторому другому, а именно противостоящее абсолютной рефлексии в себя или сущности. Но как соотношение с собой оно рефлектировано в себя.— Эта его рефлексия и та его положенность разны; его положенность есть, наоборот, его снятость; его же рефлектированность в себя есть его устойчивое наличие. Следовательно, поскольку именно положенность и есть вместе с тем рефлексия в себя самое, постольку определенность рефлексии есть соотношение со своим инобытием в себе самой. — Она имеет бытие не как некоторая сущая, покоящаяся определенность, которую соотносили бы с некоторым другим, так что соотнесенное и его соотношение оказались бы отличными друг от друга, причем первое было бы некоторым внутри-себя-сущим, некоторым нечто, исключающим из себя свое другое и свое соотношение с этим другим. Дело обстоит не так, а так, что определение рефлексии есть в себе самом определенная сторона и соотношение этой определенной стороны, как определенной, т. е. соотношение с ее отрицанием. — Вследствие своего соотношения качество переходит в другое; в его соотношении начинается его изменение. Напротив, определение рефлексии вобрало в себя обратно свое инобытие. Оно есть положенность, отрицание, которое, однако, поворачивает соотношение с другим обратно внутрь себя, такое отрицание, которое равно самому себе, представляет собою единство самого себя и своего другого, и только через это есть определенная сущность (Wesenheit). Оно есть, следовательно, положенность, отрицание, но как рефлексия в себя оно есть вместе с тем снятость этой положенности, бесконечное соотношение с собой.
Вторая глава Определенные Сущности или Определения Рефлексии
Рефлексия есть определенная рефлексия; тем самым сущность есть определенная сущность — Wesenheit.
Рефлексия есть свечение сущности в себе самой. Сущность как бесконечное возвращение в себя есть не непосредственная, а отрицательная простота; она есть движение через различенные моменты, абсолютное опосредствование с собой. Но она светит в эти свои моменты; они поэтому сами суть рефлектированные в себя определения.
Сущность есть, во-первых, простое соотношение с собой самой, чистое тождество. Это есть то ее определение, со стороны которого она скорее есть отсутствие определений.
Во-вторых, подлинным определением служит различие, и притом отчасти как внешнее или безразличное различие, разность вообще, отчасти же как противоположная разность или как противоположность.
В-третьих, как противоречие, противоположность рефлектируется в самое себя и переходит обратно в свое основание.
Примечание [Определения рефлексии в форме предложений]
Определения рефлексии обыкновенно брались ранее в форме предложений, в которых о них высказывалось, что они значимы относительно всего. Эти предложения считались всеобщими законами мышления, которые, дескать, лежат в основании всякого мышления, в себе самих абсолютны и недоказуемы, но признаются и принимаются непосредственно и без возражения за истинные всяким мышлением, как только оно поймет их смысл.
Так например, существенное определение тождества получает выражение в предложении: «все равно себе самому»; А = А. Или отрицательно: «А не может быть одновременно А и не-А».
Прежде всего нельзя усмотреть, почему лишь эти простые определения рефлексии должны быть облечены в эту особенную форму, а не также и другие категории, как например все определенности сферы бытия. Тогда получились бы, например, следующие предложения: всё есть, всё обладает наличным бытием и т. д.; или: всё обладает некоторым качеством, количеством и т. д. Ибо бытие, наличное бытие и т. д., как логические определения, суть вообще предикаты всего. Категория согласно этимологии этого слова и согласно дефиниции, данной Аристотелем, есть то, что говорится, утверждается о сущем. — Однако всякая определенность бытия есть по существу переход в противоположное; отрицательное всякой определенности столь же необходимо, как и она сама; как непосредственным определенностям, каждой из них непосредственно противостоит другая. Поэтому если эти категории облекаются в такие предложения, то появляются также и противоположные предложения; и те и другие предложения выступают с одинаковой необходимостью и, как непосредственные утверждения, по меньшей мере одинаково правомерны. Одно предложение требовало бы тогда доказательства своей истинности вопреки другому, и потому указанным утверждениям уже не мог бы быть присущ характер непосредственно истинных и неопровержимых законов (Sätze) мышления.
Напротив, определения рефлексии не имеют качественного характера. Они суть определения, соотносящиеся с собой и тем самым вместе с тем не имеющие определенности по отношению к другому. Далее, так как это — такие определенности, которые в самих себе суть соотношения, то в них постольку уже содержится форма предложения. Ибо предложение отличается от суждения главным образом тем, что в первом содержанием служит само соотношение или, иначе говоря, содержание есть некое определенное соотношение. Напротив, суждение помещает содержание в предикат, как некую всеобщую определенность, которая стоит особо и отлична от своего соотношения, от простой связки. Если нам нужно превратить предложение в суждение, то мы превращаем определенное содержание, когда оно, например, заключается в каком-нибудь глаголе, в причастие, чтобы таким образом отделить друг от друга само определение и его соотношение с субъектом. Напротив, для рефлективного определения как рефлектированной в себя положенности подходит форма самого предложения. —Однако, так как они высказываются как всеобщие законы мышления, то они нуждаются еще в некотором субъекте своего соотношения, и этим субъектом служит «все» или «А», которое означает то же самое, что и «всякое бытие».
С одной стороны, эта форма предложения есть нечто излишнее; рефлективные определения должны быть рассмотрены сами по себе. Далее, в этих предложениях есть та превратная сторона, что они имеют субъектом «бытие», «всякое нечто». Они этим снова возрождают бытие и высказывают рефлективные определения — тождество и т. д. — о некотором нечто, как имеющееся в нем качество, они высказывают это не в спекулятивном смысле, но в том смысле, что нечто как субъект остается в некотором таком качестве как сущее, а не в том смысле, что оно перешло в тождество и т. д. как в свою истину и свою сущность.
Наконец, хотя рефлективные определения и имеют форму равенства самим себе и поэтому форму несоотнесенности с другим и свободы от противоположения, тем не менее, как это выяснится из их ближайшего рассмотрения, — или, скажем иначе, как это непосредственно явствует из них самих, как тождества, различия, противоположения, — они суть определенные по отношению друг к другу; они, следовательно, не освобождены этой своей формой от рефлексии, перехода и противоречия. Те несколько предложений, которые устанавливаются как абсолютные законы мышления, оказываются поэтому при ближайшем рассмотрении противоположными друг другу; они противоречат друг другу и взаимно упраздняют одно другое. — Если все тождественно с собой, то оно не разно, не противоположно, не имеет основания. Или, если принимается, что нет двух одинаковых вещей, т. е. что все разнится друг от друга, то А не равно А, то А также и не противоположно и т. д. Принятие каждого из этих предложений не допускает принятия других. — При чуждом мысли рассмотрении этих предложений они просто перечисляются одно за другим, так что они представляются не имеющими никакого соотношения друг с другом; это рассмотрение имеет в виду лишь их рефлектированность в себя, не принимая во внимание их другого момента, положенности или их определенности как таковой, которая увлекает их в переход и в их отрицание.
А. Тождество
1. Сущность есть простая непосредственность, как снятая непосредственность. Ее отрицательность есть ее бытие; она равна самой себе в своей абсолютной отрицательности, в силу которой инобытие и соотношение с другим сами в себе безоговорочно исчезли в чистое саморавенство. Сущность есть, следовательно, простое тождество с собой.
Это тождество с собой есть непосредственность рефлексии. Оно ость не такое равенство с собой, как бытие или также и ничто, а то равенство с собой, которое устанавливает себя к единству, причем это установление не есть восстановление из некоторого другого, а чистое установление из себя самого и в себе самом; существенное тождество. Постольку оно не есть абстрактное тождество, или, иначе говоря, не возникло через относительное подвергание отрицанию, происшедшее вне его самого и лишь отделившее от него то, что от него отлично, в остальном же оставившее это отличное попрежнему, как нечто сущее. Дело обстоит не так, а так, что бытие и всякая определенность бытия сняли себя не относительно, а в самих себе, и эта простая отрицательность, отрицательность бытия в себе, и есть само тождество.
Постольку последнее есть еще вообще то же самое, что и сущность.
Примечание 1 [Абстрактное тождество]
Мышление, держащееся в рамках внешней рефлексии и не знающее ни о каком другом мышлении, кроме как о внешней рефлексии, не доходит до познания тождества в том понимании, которое мы только что дали, или, что то же самое, до познания сущности. Такое мышление всегда имеет в виду лишь абстрактное тождество, и кроме него и рядом с ним — различие. Оно полагает, что разум есть не более, как ткацкий станок, на котором основа — скажем, тождество — и уток — различие — внешним образом соединяются и переплетаются между собой; или что разум, подвергая анализу получившуюся таким путем ткань, сперва выделяет особо тождество, а затем опять-таки сохраняет рядом с ним также и различие, так что он представляет собой то установление равенства, то опять-таки также и установление неравенства — он есть установление равенства, поскольку абстрагируются от различия, и установление неравенства, поскольку абстрагируются от установления равенства. — Нужно оставить совершенно в стороне эти заверения и мнения о том, что делает разум, так как они в некоторой мере лишь историчны, и рассмотрение всего, что есть, в нем самом показывает, наоборот, что оно в своем равенстве с собой неравно себе и противоречиво, а в своем различии, в своем противоречии тождественно с собой, и что в нем самом совершается это движение перехода одного из этих определений в другое; и это — так именно потому, что каждое из них есть в самом себе противоположность самого себя. Понятие тождества, заключающееся в том, чтобы быть простой соотносящейся с собой отрицательностью, не есть продукт внешней рефлексии, а получилось на самом бытии, тогда как, напротив, то тождество, которое находится вне различия, и то различие, которое находится вне тождества, суть продукты внешней рефлексии и абстракции, произвольно задерживающейся на этой точке зрения безразличной разности.
2. Это тождество есть ближайшим образом сама сущность, а еще не ее определение, есть вся рефлексия, а не различенный ее момент. Как абсолютное отрицание оно есть то отрицание, которое непосредственно отрицает себя само; некоторое небытие и различие, которое исчезает в своем возникновении, или, иначе говоря, некоторое различение, которым ничего не различается и которое непосредственно разрушается в себе самом. Различение есть полагание небытия как небытия другого. Но небытие другого есть снятие другого и, стало быть, самого различения. Но различение, таким образом, здесь имеется, как соотносящаяся с ююбой отрицательность, как некое небытие, которое есть небытие самого себя, есть такое небытие, которое имеет свое небытие не в некотором другом, а в самом себе. Имеется, следовательно, соотносящееся с собой, рефлектированное различие, или чистое, абсолютное различие.
Или, иначе сказать, тождество есть рефлексия в себя самого, которая представляет собою такую рефлексию в себя лишь как внутреннее отталкивание, а это отталкивание есть отталкивание лишь как рефлексия в себя, — оно (тождество) есть отталкивание, непосредственно вбирающее себя обратно в себя. Оно тем самым есть тождество как тождественное с собой различие. Но различие тождественно с собой лишь постольку, поскольку оно есть не тождество, а абсолютное нетождество. Но нетождество абсолютно постольку, поскольку оно не содержит в себе ничего из своего другого, а содержит только само себя, т. е. поскольку оно есть абсолютное тождество с собой.
Тождество есть, следовательно, в себе самом абсолютное нетождество. Но оно есть также и определение тождества в противоположность нетождеству. Ибо как рефлексия в себя оно полагает себя как свое собственное небытие; оно есть целое, но как рефлексия оно полагает себя, как свой собственный момент, как положенность, возвращение из которой в себя оно представляет собой. Лишь таким образом, лишь как момент, оно впервые есть тождество как таковое, как определение простого равенства с самим собой, противостоящее абсолютному различию.
Примечание 2 [Первый первоначальный закон мышления: начало тождества]
Я рассмотрю ближе в этом примечании тождество, как предложение о тождестве, которое обыкновенно приводится, как первый закон мышления.
Это предложение в его положительном выражении А = А есть, скажем прежде всего, не более, как выражение пустой тавтологии. Было поэтому правильно замечено, что этот закон мышления бессодержателен и никуда далее не ведет. Таково то пустое тождество, за которое продолжают крепко держаться те, которые принимают его, как таковое, за нечто истинное, и всегда поучительно сообщают: тождество не есть разность, тождество и разность разны. Они не видят, что уже этим они сами говорят, что тождество есть некоторая разность; ибо они говорят, что тождество разнится от разности; так как вместе с тем они необходимо должны согласиться, что природа тождества именно такова, то из этого вытекает, что тождество не внешним образом, а в нем самом, в своей природе таково, что оно разно. — Но далее, так как они крепко держатся за это неподвижное тождество, имеющее свою противоположность в разности, то они не видят, что они тем самым делают его односторонней определенностью, которая, как таковая, не имеет истинности. Они соглашаются, что предложение о тождестве выражает лишь одностороннюю определенность, содержит в себе лишь формальную, некую абстрактную, неполную истину. — Но из этого правильного суждения непосредственно вытекает, что истина достигает полноты лишь в единстве тождества с разностью и тем самым состоит только в этом единстве. Так как они утверждают, что указанное неподвижное тождество несовершенно, то это означает, что их мысли предносится, как нечто совершенное, та целостность, в сравнении с которой тождество несовершенно. Но так как, с другой стороны, тождество фиксируется, как абсолютно отделенное от разности, и принимается в этой отделенности за некое существенное, значимое, истинное, то в этих сталкивающихся утверждениях нельзя усмотреть ничего другого, кроме неспособности свести вместе эти две мысли — мысль о том, что тождество, как абстрактное тождество, существенно, и мысль о том, что оно, как таковое, также и несовершенно, — нельзя усмотреть ничего другого, кроме отсутствия сознания о том отрицательном движении, каковым в этих утверждениях изображается само тождество. — Или, иначе говоря, поскольку они выражаются так, что тождество есть существенное тождество как отделенность от разности или в отделенности от разности, то это выражение непосредственно представляет собой высказанную истину его (тождества), а именно, что оно состоит в том, чтобы быть отделенностью как таковой, или иметь бытие по существу в отделенности, т. е., что оно есть не нечто самостоятельное (für sich), а момент отделенности.
Что же касается дальнейшего удостоверения абсолютной истинности предложения о тождестве, то это удостоверение основывается на опыте постольку, поскольку ссылаются на опыт каждого сознания, которое, дескать, как только ему высказывают это предложение — А есть А, дерево есть дерево, — непосредственно соглашается с ним и удовлетворяется тем, что это предложение, как непосредственно ясное само по себе, не нуждается ни в каком другом обосновании и доказательстве.
С одной стороны, эта ссылка на опыт, что-де всякое сознание всегда признает это предложение, есть просто фраза. Ибо этим конечно не хотят сказать, что проделали эксперимент с абстрактным предложением А = А, обращаясь к каждому сознанию. Постольку эта ссылка на действительно произведенный опыт несерьезна, и она есть лишь уверение, что если бы произвели этот опыт, то его результатом оказалось бы всеобщее признание. — Если же оказалось бы, что имеют в виду не абстрактное предложение как таковое, а это предложение в конкретном применении, из которого абстрактное предложение должно еще быть развито, то указанное утверждение о его всеобщности и непосредственности состояло бы в том, что всякое сознание и притом в каждом своем высказывании кладет его в основание или, иначе говоря, что оно скрыто содержится в каждом высказывании. Однако конкретное и применение ведь именно и состоит в соотношении простого тождественного с некоторым отличным от него многообразием. Выраженное, как предложение, конкретное было бы ближайшим образом синтетическим предложением. Из самого конкретного или из выражающего его синтетического предложения абстракция могла бы, правда, добыть посредством анализа предложение о тождестве; но на самом деле она не оставила бы опыт таким, каков он есть, а изменила бы его; ибо опыт, наоборот, содержал в себе тождество в единстве с разностью и есть непосредственное опровержение утверждения, будто абстрактное тождество, как таковое, есть нечто истинное, ибо во всяком опыте мы встречаем прямую противоположность этому, а именно, тождество, лишь соединенное с разностью.
Но, с другой стороны, опыт с чистым предложением о тождестве проделывается даже весьма и весьма, часто, и в этом опыте достаточно ясно обнаруживается, как смотрят на истину, которую оно в себе содержит. А именно, если например, на вопрос: что такое растение? дают ответ: растение есть растение, то все общество, на котором испытывается истинность такого рода предложения, одновременно и признает ее и столь же единогласно заявляет, что этим ничего не сказано. Если кто-нибудь открывает рот и обещает указать, что такое бог, а затем говорит: бог есть бог, то слушатели оказываются обманутыми в своих ожиданиях, ибо они надеялись услышать некоторое разнящееся определение; и если это предложение есть абсолютная истина, то нужно сказать, что такая абсолютная болтовня ценится весьма низко; ничто не считается более скучным и несносным, чем беседа, пережевывающая лишь одно и то же, — чем такого рода речь, которая, однако, якобы есть истина.
При более близком рассмотрении этой скуки, вызываемой такой истиной, мы видим, что начало: «растение есть», делает приготовления к тому, чтобы что-то сказать, сообщить какое-то дальнейшее определение. Но так как затем лишь повторяется то же самое, то произошло, наоборот, нечто противоположное этим приготовлениям: ничего не было сказано. Такая тождественная речь противоречит, следовательно, самой себе. Тождество, вместо того, чтобы быть в самом себе истиной и абсолютной истиной, есть, поэтому, наоборот, нечто противоположное; вместо того чтобы быть неподвижным простым, оно есть выхождение вне себя к разложению самого себя.
В той форме предложения, в которой выражено тождество, заключается, следовательно, более чем простое, абстрактное тождество. В ней заключается то чистое движение рефлексии, в котором другое выступает лишь как видимость, как непосредственное исчезание. «А есть» представляет собою начало, при котором уму предносится некое разное, к которому должен быть совершен выход; но до разного не доходят; А есть А, разность есть лишь исчезание; движение возвращается в само себя. — На форму предложения можно смотреть, как на скрытую необходимость присоединить к абстрактному тождеству еще и тот прибавок, который состоит в указанном движении. — Таким образом, присоединяется также некоторое А или растение или какой-нибудь другой субстрат, который, как бесполезное содержание, не имеет никакого значения; но это содержание составляет ту разность, которая — так кажется — случайно сюда присоединилась. Если вместо А и всякого другого субстрата берут само тождество — «тождество есть тождество», — то и в этом случае признано, что вместо него можно равным образом брать всякий другой субстрат. Поэтому, если уже ссылаться на то, что показывает явление, то оно показывает, что в выражении тождества непосредственно встречается также и разность, — или выразим его, согласно предыдущему, определеннее: оно показывает, что это тождество есть ничто, что оно есть отрицательность, абсолютное различие от самого себя.
Другое выражение начала тождества: А не может быть одновременно А и не-А, имеет отрицательную форму; оно называется началом противоречия. Обычно не дают никакого оправдания относительно того, каким образом присоединяется к тождеству форма отрицания, которой это предложение отличается от предыдущего. — Но эта форма получается оттого, что тождество, как чистое движение рефлексии, есть простая отрицательность, которую приведенное второе выражение предложения содержит в себе в более развитом виде. Высказывается А и не-А, чисто другое того А; но это не-А появляется только для того, чтобы исчезнуть. Тождество, следовательно, выражено в этом предложении как отрицание отрицания. А и не-А различны; эти различные соотнесены с одним и тем же А. Тождество, следовательно, изображается здесь как эта различенность в одном соотношении или как простое различие в них же самих.
Из этого явствует, что само начало тождества, а еще больше — начало противоречия, имеют не только аналитическую, но и синтетическую природу. Ибо последнее содержит в своем выражении не только пустое, простое равенство с собой и не только вообще другое этого равенства, но даже абсолютное неравенство, противоречие в себе. Само же начало тождества содержит в себе, как мы обнаружили относительно него, рефлективное движение, тождество, как исчезание инобытия.
Вывод, получающийся из этого рассмотрения, заключается, стало быть, в том, что, во-первых, начало тождества или противоречия, взятое в том смысле, что оно должно выражать как истину, лишь абстрактное тождество в противоположность различию, не есть закон мышления, а есть, наоборот, противоположность такого закона; и что, во-вторых, эти начала содержат в себе более, чем ими хотят сказать, а именно, эту противоположность, само абсолютное различие.
В. Различие
1. Абсолютное различие
Различие есть та отрицательность, которая присуща рефлексии в себя; ничто, высказываемое посредством тождественной речи; существенный момент самого тождества, которое в одно и то же время определяет себя как отрицательность самого себя и различено от различия.
1. Это различие есть различие в себе и для себя, абсолютное различие, различие сущности. — Оно есть различие в себе и для себя, не различие через нечто внешнее, а соотносящееся с собой и, следовательно, простое различие. — Существенно важно понимать абсолютное различие как простое. В абсолютном различии между А и не-А именно простое «не», как таковое, и составляет это различие. Самое различие есть простое понятие. Две вещи, как говорится, различны между собою тем, что они и т. д. «Тем» это означает: в одном и том же отношении, на почве того же самого определения. Это различие есть различие рефлексии, а не инобытие наличного бытия. Одно наличное бытие и другое наличное бытие положены, как находящиеся друг вне друга; каждое из определенных одно но отношению к другому наличных бытий обладает самостоятельным непосредственным бытием. Напротив, другое сущности есть другое в себе и для себя, а не другое, как другое некоторого находящегося вне его другого, простая определенность в себе. Равным образом в сфере наличного бытия инобытие и определенность оказались по своей природе простой определенностью, тождественной противоположностью; но это тождество оказалось лишь переходом одной определенности в другую. Здесь же, в сфере рефлексии, различие выступает, как рефлектированное различие, положенное так, как оно есть в себе.
2. Различие в себе есть соотносящееся с собою различие; таким образом, оно есть отрицательность самого себя, различие не от некоторого другого, а себя от самого себя; оно есть не оно само, а свое другое. Различное же от различия есть тождество. Различие, следовательно, есть само же оно и тождество. Оба вместе составляют различие; оно есть целое и его момент. — Можно также сказать, что различие как простое не есть различие; оно впервые таково лишь в соотношении с тождеством; но вернее будет сказать, что оно как различие содержит в себе и тождество и само это соотношение. — Различие есть целое и свой собственный момент; и тождество точно так же есть свое целое и свой момент. — Это должно быть рассматриваемо, как существенная природа рефлексии и как определенная первооснова всякой деятельности и самодвижения. — Различие, равно как и тождество, делают себя моментами или положенностью, потому что они как рефлексия суть отрицательное соотношение с самим собою.
Различие, взятое, таким образом, как единство себя и тождества, есть в самом себе определенное различие. Оно не есть переход в некоторое другое, не есть соотношение с другим, находящимся вне его; оно имеет свое другое, тождество, в себе самом, точно так же как и тождество, вступив в определение различия, не потеряло себя в нем как в своем другом, а сохраняется в нем, есть его рефлексия в себя и его момент.
3. Различие имеет оба момента, тождество и различие; оба суть, таким образом, некоторая положенность, определенность. Но в этой положенности каждый момент есть соотношение с самим собою. Один момент, тождество, сам, есть непосредственно момент рефлексии в себя; но точно так же и другой момент, различие, есть различие в себе, рефлектированное различие. Различие, поскольку оно имеет два таких момента, которые сами суть рефлексии в себя, есть разность.
2. Разность
1. Тождество распадается в самом себе на разность, так как оно, как абсолютное различие в самом себе, полагает себя как отрицательное себя, и эти его моменты, само оно и отрицательное его, суть рефлексии в себя, тождественны с собой; или, иначе говоря, именно потому, что оно непосредственно само снимает свой процесс отрицания и в своем определении рефлектировано в себя. Различное пребывает (besteht) как безразличное друг к другу разное, так как оно тождественно с собою, так как тождество составляет его почву и стихию; или, иначе говоря, разное есть то, что оно есть, именно лишь в своей противоположности, в тождестве.
Разность составляет инобытие как инобытие рефлексии. Другое наличного бытия имеет непосредственное бытие своим основанием, в котором пребывает отрицательное. В рефлексии же тождество с собою, рефлектированная непосредственность, составляет пребывание отрицательного и его безразличие.
Моментами различия служат тождество и само различие. Они разные, как рефлектированные в самих себя, соотносящиеся с собою; таким образом, в определении тождества они суть соотношения лишь с собой; тождество не соотнесено с различием и различие не соотнесено с тождеством; поскольку, таким образом, каждый из этих моментов соотнесен лишь с собой, они не определены по отношению друг в другу. — Так как они, таким образом, не суть различные в себе же самих, то различие им внешне. Разные, следовательно, относятся друг к другу, не как тождество и различие, а лишь как разные вообще, которые безразличны по отношению друг к другу и к своей определенности.
2. В разности как безразличии различия рефлексия стала вообще внешней себе; различие есть лишь некоторая положенность или снятое различие, но оно само есть вся рефлексия. — При ближайшем рассмотрении оказывается, что оба, тождество и различие, как только что определилось, суть рефлексии; каждое из них есть единство самого себя и своего другого; каждое из них есть целое. Но тем самым определенность, заключающаяся в том, что каждое из них есть только тождество или только различие, снята. Они не суть качества, потому что их определенность через рефлексию в себя дана (ist) вместе с тем только как отрицание. Имеется, следовательно, такое двоякое: рефлексия в себя, как таковая, и определенность как отрицание или положенность. Положенность есть внешняя себе рефлексия; она есть отрицание как отрицание; следовательно, в себе она, правда, есть соотносящееся с собой отрицание и рефлексия в себя, но лишь в себе; она есть соотношение с собой как с некиим внешним.
Рефлексия в себе и внешняя рефлексия суть тем самым те два определения, в виде которых положили себя моменты различия, тождество и различие. Они суть самые эти моменты, поскольку они теперь определились. — Рефлексия в себе есть тождество, но определенное так, что оно безразлично к различию, т. е. не совершенно лишено различия, а относится к нему, как тождественное с собою; она есть разность. Тождество так рефлектировалось в себя, что оно, собственно говоря, есть единая рефлексия в себя обоих моментов; оба суть рефлексии в себя. Тождество есть эта единая рефлексия обоих, которая содержит в себе различие, лишь как безразличное различие, и которая есть разность вообще. — Напротив, внешняя рефлексия есть их определенное различие, не как абсолютная рефлексия в себя, а как такое определение, к которому сущая в себе рефлексия безразлична; оба его момента, тождество и само различие, суть, таким образом, внешне положенные, а не в себе и для себя сущие определения.
Это-то внешнее тождество есть одинаковость, а внешнее различие — неодинаковость.— Одинаковость есть, правда, тождество, но лишь как некоторая положенность, тождество, которое не есть в себе и для себя. — Точно так же неодинаковость есть, правда, различие, но как некоторое внешнее различие, которое не есть в себе и для себя различие самого неодинакового. Одинаково ли какое-нибудь нечто с другим нечто или нет, — это не касается ни того, ни другого нечто; каждое из них соотнесено лишь с собою, есть само по себе то, что оно есть. Тождество или нетождество, как одинаковость и неодинаковость, есть соображение некоторого третьего, имеющее место вне их.
3. Внешняя рефлексия соотносит разное с одинаковостью и неодинаковостью. Это соотнесение, сравнение, переходит туда и обратно от одинаковости к неодинаковости и от последней к первой. Но это перемежающееся соотнесение одинаковости и неодинаковости внешне самим этим определениям; да их и соотносят не друг с другом, а каждое самое по себе лишь с некоторым третьим. В этом чередовании каждая выступает непосредственно сама по себе. — Внешняя рефлексия как таковая внешня самой себе; определенное различие есть подвергшееся отрицанию абсолютное различие; оно, стало быть, не просто, не есть рефлексия в себя, а имеет последнюю вне себя; его моменты поэтому распадаются и соотносятся с противостоящей им рефлексией в себя тоже как внешние друг другу.
В отчужденной от себя рефлексии одинаковость и неодинаковость появляются, стало быть, как такие определения, которые сами не соотнесены друг с другом, и она разлучает их, соотнося их с одним и тем же посредством выражений «постольку», «с этой стороны» и «в таком-то отношении». Следовательно, разные, представляющие собой то одно и то же, с чем соотносят оба определения — одинаковость и неодинаковость, — с одной стороны одинаковы между собой, а с другой стороны неодинаковы и, поскольку они одинаковы, постольку они не неодинаковы. Одинаковость соотносится лишь с собою, и неодинаковость есть также лишь неодинаковость.
Но этим своим отделением друг от друга они только упраздняются. Как раз то, что должно было не подпускать к ним противоречие и разложение, а именно то обстоятельство, что нечто в одном отношении одинаково с каким-либо другим нечто, в другом же отношении неодинаково с ним, — как раз это недопускание соединения одинаковости и неодинаковости есть их разрушение. Ибо оба они суть определения различия; они суть соотношения друг с другом, соотношения, состоящие в том, что одно есть то, что другое не есть; одинаковое не есть неодинаковое, и неодинаковое не есть одинаковое; обоим им существенно это соотношение, и вне его они не имеют никакого значения; как определения различия каждое из них есть то, что оно есть, как различенное от своего другого. Но в силу их безразличия друг к другу одинаковость соотнесена лишь с собою и неодинаковость равным образом есть сама по себе свое собственное «в таком-то отношении» (eigene Rücksicht) и самостоятельная рефлексия; каждая, стало быть, одинакова с самой собою; различие исчезло, так как они не имеют никакой определенности по отношению друг к другу; или, иначе говоря, каждая есть тем самым только одинаковость.
Это безразличное «в таком-то отношении» (Rücksicht) или внешнее различие упраздняет, стало быть, само себя и есть своя отрицательность в самом себе. Внешнее различие есть та отрицательность, которая в процессе сравнения принадлежит сравнивающему. Сравнивающее переходит от одинаковости к неодинаковости и от этой последней обратно к первой, заставляет, следовательно, одну исчезать в другой и есть на деле отрицательное единство обоих. Это единство находится ближайшим образом по ту сторону сравниваемого, равно как и по ту сторону моментов сравнения, как некоторое субъективное, совершающееся вне их действие. Но это отрицательное единство, как оказалось, есть на самом деле природа самих одинаковости и неодинаковости. Как раз то самостоятельное «в таком-то отношении» (Rücksicht), каким оказывается каждая из них, и есть, наоборот, их соотношение с собою, упраздняющее их различность и, стало быть, их самих.
С этой стороны одинаковость и неодинаковость, как моменты внешней рефлексии и как внешние самим себе, исчезают вместе в свою одинаковость. Но это их отрицательное единство, далее, также и положено в них; а именно, они имеют сущую в себе рефлексию вне их, или, иначе говоря, суть одинаковость и неодинаковость некоторого третьего, некоторого другого, чем они сами. Таким образом, одинаковое не есть одинаковое с самим собой; и неодинаковое, как неодинаковое не с самим собой, а с некоторым неодинаковым с ним, само есть одинаковое. Одинаковое и неодинаковое есть, следовательно, неодинаковое с самим собой. Каждое из них есть, стало быть, рефлексия, заключающаяся в том, что одинаковость есть и она сама, и неодинаковость, а неодинаковость есть и она сама, и одинаковость.
Одинаковость и неодинаковость составляли сторону положенности по отношению к сравниваемому или разному, которое определилось по отношению к ним, как в-себе-сущая рефлексия. Но это разное тем самым также потеряло свою определенность по отношению к ним. Как раз одинаковость и неодинаковость, определения внешней рефлексии, суть та лишь в-себе-сущая рефлексия, которой должно было быть разное как таковое, его (разного) лишь неопределенное различие. В-себе-сущая рефлексия есть соотношение с собой без отрицания, абстрактное тождество с собой и стало быть как раз сама положенность. — То, что только разно, переходит, следовательно, в силу положенности в отрицательную рефлексию. Разное есть такое различие, которое только положено, следовательно, различие, которое не есть различие, следовательно, отрицание себя в самом себе. Таким образом, сами одинаковость и неодинаковость, положенность, возвращаются через безразличие или в-себе-сущую рефлексию обратно в отрицательное единство с собой, в такую рефлексию, которая в самой себе есть различие одинаковости и неодинаковости. Разность, безразличные стороны которой вместе с тем суть безоговорочно лишь моменты, как моменты одного отрицательного единства, есть противоположность.
Примечание [Начало разности]
Разность, как и тождество, выражается в особом предложении. Впрочем, эти два предложения удерживаются в безразличной разности по отношению друг к другу, так что каждое предложение признается верным само по себе безотносительно к другому.
Все вещи разны или: нет двух вещей, которые были бы одинаковы. — Это предложение на самом деле противоположно предложению о тождестве, ибо оно высказывает: А есть некоторое разное, следовательно, А также и не есть А; или выражая это иначе: А неодинаково с некоторым другим; таким образом, оно есть не А вообще, а, наоборот, некоторое определенное А. В тождественном предложении вместо А можно поставить всякий другой субстрат, но А, как неодинаковое, уже больше не может быть заменено всяким другим. Оно, правда, есть по смыслу предложения некоторое отличное не от себя, а лишь от другого; но эта отличность, эта разность есть его собственное определение. Как тождественное с собой А, оно есть неопределенное; но как определенное, оно есть противоположность этого; оно уже содержит в себе не исключительно только тождество с собою, а также и некоторое отрицание, тем самым некоторую отличность (разность) самого себя от себя.
Что все вещи разнятся друг от друга, есть совершенно излишнее предложение; ибо во множественном числе слова «вещи» уже непосредственно подразумевается множественность и совершенно неопределенная разность. — Но предложение: нет двух вещей, которые были бы вполне одинаковы, выражает больше, а именно определенную разность. Две вещи суть не только две (нумерическая множественность есть только однородность), а они разны через некоторое определение. Предложение, гласящее, что нет двух вещей одинаковых между собой, поражает представление и, согласно известному анекдоту, поразила его также при одном дворе, где Лейбниц его изложил и тем побудил дам искать среди листьев дерева, не найдут ли они два одинаковых. — Блаженные времена для метафизики, когда ею занимались при дворе и когда не требовалось никаких других усилий для исследования ее положений, кроме сравнивания листьев на дереве! — Причина, почему это положение представляется удивительным, лежит в сказанном выше, а именно в том обстоятельстве, что два или нумерическая множественность еще не заключает в себе определенной разности, и что разность, как таковая, в ее абстрактности ближайшим образом безразлична к одинаковости и неодинаковости. Представление, переходя также и к процессу определения, берет самые эти моменты, как безразличные друг к другу, полагая, что для определения достаточно одного из них без другого, достаточно голой одинаковости вещей без неодинаковости или что вещи разны, хотя бы они были только нумерически множественными, разными вообще, а не неодинаковыми. Напротив, предложение о разности гласит, что вещи разнятся между собою через неодинаковость, что им настолько же присуще определение неодинаковости, насколько и определение одинаковости, ибо лишь оба эти определения вместе впервые составляют определенное различие.
Это предложение, провозглашающее, что всем вещам присуще определение неодинаковости, нуждалось бы в доказательстве; оно не может быть выставлено, как непосредственное положение, ибо даже обычный способ познания для связывания разных определений в одном синтетическом предложении требует, чтобы привели доказательство или показали некоторое третье, в котором они опосредствованы. Это доказательство должно было бы показать переход тождества в разность, а затем переход последней в определенную разность, в неодинаковость. Но этого доказательства обычно не дают; оно получилось у нас тем, что мы показали, что разность или внешнее различие есть на самом деле рефлектированное в себя различие, различие в нем же самом, что безразличное пребывание разного есть голая положенность и тем самым не внешнее, безразличное различие, а единое соотношение обоих моментов.
В этом заключается также разложение и ничтожность предложения о разности. Две вещи не могут быть вполне одинаковы; таким образом, они одновременно и одинаковы и неодинаковы; одинаковы уже тем, что они суть вещи или вообще две, ибо каждая есть, как и другая, некоторая вещь и некоторое одно, каждая, следовательно, есть то же самое, что другая; неодинаковы же они по предположению. Тем самым имеется определение, что оба момента, одинаковость и неодинаковость, разны в одном и том же, или, иначе говоря, что распадающееся различие есть вместе с тем одно и то же соотношение. Тем самым это определение перешло в противоположение.
Правда, «вместе», утверждаемое относительно этих двух предикатов, не сливает их в одно благодаря прибавлению слова «поскольку», — благодаря утверждению, что две вещи, поскольку они одинаковы, постольку не неодинаковы, или: с одной стороны и в одном отношении одинаковы, а с другой стороны и в другом отношении неодинаковы. Этим из вещи удаляют единство одинаковости и неодинаковости; и то, что было бы ее собственной рефлексией и рефлексией одинаковости и неодинаковости в себе, фиксируется, как некоторая внешняя самой вещи рефлексия. Но ведь это означает, что последняя-то именно и различает в одной и той же деятельности эти две стороны, одинаковость и неодинаковость, и стало быть, содержит их обе в одной деятельности, заставляет светиться и рефлектирует одну в другую. — Обычное же нежничание с вещами, заботящееся лишь о том, чтобы они не противоречили себе, забывает здесь, как и в других случаях, что этим противоречие не разрешается, а лишь отодвигается куда-то в другое место, в субъективную или вообще внешнюю рефлексию, и что последняя на самом деле заключает в себе в одном единстве, как снятые и соотнесенные друг с другом, оба момента, которые этим удалением и перемещением провозглашаются как исключительно только положенность.
3. Противоположность
В противоположности определенная рефлексия (различие) завершена. Противоположность есть единство тождества и разности; его моменты суть в едином тождестве разные; таким образом, они суть противоположные.
Тождество и различие суть моменты различия, заключенные внутри него самого; они суть рефлектированные моменты его единства. Одинаковость же и неодинаковость суть ставшая внешней рефлексия; тождество этих моментов с собой есть безразличие каждого из них не только к различающемуся от него, но и к в-себе-и-для-себя-бытию как таковому — есть тождество с собой, противостоящее рефлектированному в себя тождеству; оно есть, следовательно, не рефлектированная в себя непосредственность. Положенность сторон внешней рефлексии есть поэтому некоторое бытие, равно как и их неположенность есть некоторое небытие.
При более близком рассмотрении моментов противоположности оказывается, что они представляют собою рефлектированную в себя положенность или определение вообще. Положенность есть одинаковость и неодинаковость; обе они, рефлектированные в себя, составляют определения противоположности. Их рефлексия в себя состоит в том, что каждый из них есть в себе же самом единство одинаковости и неодинаковости. Одинаковость имеет бытие лишь в рефлексии, сравнивающей со стороны неодинаковости, и тем самым одинаковость опосредствована ее другим безразличным моментом; и точно так же неодинаковость имеет бытие лишь в том же рефлектирующем соотнесении, в котором имеет бытие одинаковость. — Каждый из этих моментов есть, следовательно, в своей определенности целое. Он есть целое, поскольку он содержит также и свой другой момент; но это его другое есть некоторое безразлично сущее; таким образом, каждый момент содержит в себе соотношение со своим небытием и есть лишь рефлексия в себя или целое, как существенно соотносящееся со своим небытием.
Эта рефлектированная в себя одинаковость с собою, содержащая в самой себе соотношение с неодинаковостью, есть положительное; равным образом неодинаковость, содержащая в себе самой соотношение со своим небытием, с одинаковостью, есть отрицательное. — Или, скажем иначе, оба эти определения суть положенность; и поскольку различенная определенность берется, как различенное определенное соотношение положенности с собой, противоположность есть, с одной стороны, положенность, рефлектированная в свою одинаковость с собой, а, с другой стороны, положенность, рефлектированная в свою неодинаковость с собой, — положительное и отрицательное. — Положительное есть положенность, как рефлектированная в одинаковость с собой; но рефлектированное есть положенность, т. е. отрицание, как отрицание; таким образом, эта рефлексия в себя имеет своим определением соотношение с другим. Отрицательное есть положенность, как рефлектированная в неодинаковость. Но положенность есть сама же неодинаковость. Эта рефлексия есть, стало быть, тождество неодинаковости с собой самой и абсолютное соотношение с собой. — Обоим, следовательно, присущи: положенности рефлектированной в одинаковость с собой — неодинаковость, а положенности рефлектированной в неодинаковость с собой — одинаковость.
Положительное и отрицательное суть, таким образом, ставшие самостоятельными стороны противоположности. Они самостоятельны, так как они суть рефлексия целого в себя, и они принадлежат к противоположности, поскольку именно определенность-то и рефлектирована, как целое, в себя. В силу своей самостоятельности они составляют определенную в себе противоположность. Каждое из них есть оно же само и свое другое; и потому каждое имеет свою определенность не в чем-либо другом, а в себе самом. — Каждое соотносится с самим собою, лишь соотносясь со своим другим. Это имеет двоякий аспект; каждое есть соотношение со своим небытием, как снятие внутри себя этого инобытия; таким образом, его небытие есть лишь момент внутри его. Но, с другой стороны, положенность стала здесь бытием, безразличным пребыванием; содержащееся в каждом из них его другое есть поэтому также и небытие того, в чем оно, как сказано, содержится лишь как момент. Каждое имеется поэтому лишь постольку, поскольку имеется его небытие, и притом в тождественном соотношении.
Определения, образующие положительное и отрицательное, состоят, следовательно, в том, что положительное и отрицательное суть, во-первых, абсолютные моменты противоположности; их пребывание есть нераздельно единая рефлексия; в едином опосредствовании каждое есть через небытие своего другого, следовательно, через свое другое или через свое собственное небытие. — Таким образом, они суть противоположные вообще; или, иначе сказать, каждое есть лишь противоположное другого; первое еще не есть положительное, а второе еще не есть отрицательное, но оба они суть отрицательные друг относительно друга. Каждое, таким образом, есть вообще, во-первых, постольку, поскольку есть другое; оно есть то, что оно есть, через другое, через свое собственное небытие; оно есть лишь положенность; во-вторых, оно есть постольку, поскольку другого нет; оно есть то, что оно есть, через небытие другого; оно есть рефлексия в себя. — Но и та и другая обусловленность суть единое опосредствование противоположности вообще, в котором они суть вообще лишь положенные.
Но, далее, эта голая положенность рефлектирована вообще в себя; положительное и отрицательное по этому моменту внешней рефлексии безразличны к тому первому тождеству, в котором они суть лишь моменты; или, иначе говоря, поскольку эта первая рефлексия есть собственная рефлексия положительного и отрицательного в самое себя, и каждое есть своя положенность в нем же самом, то каждое из них безразлично к этой своей рефлексий в свое небытие, к своей собственной положенности. Обе стороны суть, таким образом, только разные, и поскольку их определенность, заключающаяся в том, что они положительны и отрицательны, образует их положенность друг относительно друга, то каждая из этих сторон определена так не в ней самой, а есть лишь определенность вообще; поэтому, хотя каждой стороне присуща одна из определенностей — положительного или отрицательного, но они могут быть переставляемы, и каждая сторона носит такой характер, что ее можно одинаково принимать как за положительную, так и за отрицательную.
Но положительное и отрицательное не есть, в-третьих, ни только некоторое положенное, ни просто безразличное, а дело обстоит так, что их положенность или соотношение с другим в некотором единстве, которым не являются они сами, вобрана обратно в каждое из них. Каждое из них в нем самом положительно и отрицательно; положительное и отрицательное есть рефлективное определение в себе и для себя; лишь в этой рефлексии противоположного внутрь себя оно положительно и отрицательно. Положительное содержит в себе самом то соотношение с другим, которое составляет определенность положительного; равным образом и отрицательное не есть отрицательное по отношению к некоторому другому, а тоже имеет в себе самом ту определенность, в силу которой оно отрицательно.
Таким образом, каждое из них есть самостоятельное, сущее особо единство с собой. Положительное есть, правда, положенность, но так, что для него положенность есть лишь положенность, как снятая. Оно есть непротивоположное, есть снятая противоположность, но как сторона самой противоположности. — Как положительное, нечто, правда, определено в соотношении с некоторым инобытием, но так, что его природа состоит в том, чтобы не быть положенным; оно есть рефлексия в себя, отрицающая инобытие. Но и его другое, отрицательное, само уже больше не есть положенность или момент, а есть самостоятельное бытие; таким образом, отрицающая рефлексия положительного внутрь себя определена, как исключающая из себя это свое небытие.
Точно так же и отрицательное, как абсолютная рефлексия, есть не непосредственное отрицательное, а отрицательное, как снятая положенность; оно есть отрицательное в себе и для себя, положительно покоящееся на самом себе. Как рефлексия в себя, оно отрицает свое соотношение с другим; его другое есть положительное, некоторое самостоятельное бытие; его отрицательное соотношение с последним состоит поэтому в том, что оно исключает его из себя. Отрицательное есть пребывающее особо противоположное, в противоположность положительному, которое есть определение снятой противоположности. Отрицательное есть покоящаяся на себе вся противоположность, противоположная тождественной с собой положенности.
Положительное и отрицательное суть, стало быть, положительное и отрицательное не только в себе, но в себе и для себя. В себе они таковы, поскольку абстрагируются от их исключающего соотношения с другим, в берут их лишь по их определению. Нечто положительно или отрицательно в себе, когда оно должно быть определяемо так не только относительно другого. Но когда берут положительное или отрицательное не как положенность и тем самым не как противоположное, тогда каждое есть непосредственное, бытие и небытие. Но положительное и отрицательное суть моменты противоположности; их в-себе-бытие составляет лишь форму их рефлектированности в себя. Нечто есть положительное в себе, вне соотношения с отрицательным; и нечто есть отрицательное в себе, вне соотношения с положительным (79); в этом определении держатся лишь абстрактного момента этой рефлектированности. Но в-себе-сущее положительное или отрицательное означает по существу, что быть противоположным не есть ни только момент, ни нечто принадлежащее области сравнений, а есть собственное определение сторон противоположности. Они, следовательно, положительны или отрицательны в себе не вне соотношения с другим, но так, что это соотношение, и притом, как исключающее, составляет их определение или в-себе-бытие; здесь, стало быть, они суть положительные и отрицательные также в себе и для себя.
Примечание [Противоположные величины арифметики]
Здесь нужно кое-что сказать о понятии положительного и отрицательного, как оно встречается нам в арифметике. Оно предполагается там известным; но так как его понимают не в его определенном различии, то оно не свободно от неразрешимых затруднений и запутанности. Только что получились оба реальных определения положительного и отрицательного — помимо простого понятия их противоположения,— состоящие в том, что, во-первых, в основании лежит лишь разное, непосредственное наличное бытие, простую рефлексию которого внутрь себя различают от его положенности, от самого противоположения. Последнее поэтому имеет силу только как не в-себя-и-для-себя-сущее, и хотя оно принадлежит разному, так, что каждое из разных есть противоположное вообще, однако, вместе с тем это разное остается самостоятельным и безразличным к противоположению, и все равно, какое из обоих противоположных разных считать положительным или отрицательным.— Но, во-вторых, положительное есть положительное в себе самом, а отрицательное — отрицательное в себе самом, так что разное не безразлично к противоположению, а последнее есть его определение в себе и для себя. — Обе эти формы положительного и отрицательного встречаются сразу уже в первых определениях, в которых они употребляются в арифметике.
Во-первых, + a и – a суть противоположные величины вообще: а есть лежащая в основании обоих в-себе-сущая единица, которая безразлична к самому противоположению и служит здесь без всякого дальнейшего понятия мертвой основой. Правда, – a означает отрицательное, + a — положительное, но каждое из них есть столь же противоположное, как и другое.
Далее, а есть не только простая, лежащая в основании единица, но как + а и – а, она есть рефлексия этих противоположных в себя; имеются два разных а, и безразлично, какую из них обозначают, как положительное или отрицательное; оба обладают самостоятельным устойчивым наличием и положительны.
Взятые с той первой стороны ; или в – 8 + 3 три единицы положительные в 3, отрицательны в 8. Противоположные упраздняются в своем соединении. Если проделан час пути на восток, и точно такой же путь обратно на запад, то последний путь упраздняет первый; сколько есть долгов, на столько меньше имущества и сколько есть имущества, столько вычеркивается долгов. Вместе с тем ни час пути на восток не есть сам по себе положительный путь, ни путь на запад не есть сам по себе отрицательный путь; а эти направления безразличны к сказанной определенности противоположности; лишь некоторое третье, имеющее место вне их соображение делает одно из этих направлений положительным, а другое отрицательным. Равным образом и долги не суть отрицательное сами по себе; они таковы лишь по отношению к должнику; для заимодавца они суть его положительное имущество; это — некоторая сумма денег (или чего бы то ни было, обладающего известной ценностью), которая становится долгом или имуществом по соображениям, имеющим место вне ее.
Противоположные, правда, упраздняют себя в своем соотношении, так что результат равен нулю; но в них имеется равным образом и их тождественное соотношение, безразличное в самой противоположности; таким образом, они составляют одно. Как было упомянуто о сумме денег, она есть лишь одна сумма, или а есть лишь одно а и в + а и в – а; равным образом, упомянутый выше путь есть лишь один отрезок пути, а не два пути, — один на восток, а другой на запад. Точно так же и ордината у—одна и та. же, на какой бы стороне оси мы ее ни взяли; в этом смысле ; она только ордината как таковая; имеется только одно определение и один закон ординаты.
Но, далее, два противоположных суть не одно безразличное, а два безразличных. А именно, они, как противоположные, суть также и рефлектированные в себя, и таким образом остаются разными.
Так, в выражении дано вообще 11 единиц; + y и – у суть ординаты на противоположных сторонах оси, на которых каждая есть наличное бытие, безразличное к этой границе и в своей противоположности; таким образом, .— Равным образом, путь, проделанный на восток и на запад, есть сумма двойного усилия или сумма двух периодов времени. Точно так же в политической экономии определенное количество денег или ценностей есть как средство существования не только это одно количество, а оно удвоено; оно есть средство существования и для заимодавца, и для должника. Государственное имущество исчисляется не только, как сумма наличных денег и других недвижимых и движимых ценностей, имеющихся в государстве, и тем паче, не как сумма, остающаяся свободной после вычитания пассивного имущества из активного; а капитал, хотя бы его активное и пассивное определение сводились к нулю, остается, во-первых, положительным капиталом, как ; во-вторых же, поскольку он самым различным образом является пассивным капиталом, дается и снова дается в заем, он оказывается благодаря этому, весьма многообразным средством.
Но противоположные величины суть не только, с одной стороны, просто противоположные вообще, а, с другой, реальные или безразличные. Дело обстоит так, что хотя само определенное количество есть безразлично ограниченное бытие, мы все же встречаем в нем также и положительное в себе и отрицательное в себе. Например, а, поскольку оно не имеет знака, считается за положительное, если перед ним требуется поставить знак. Если бы оно должно было посредством знака стать лишь противоположным вообще, то его одинаково можно было бы принять и за – а. Но положительный знак дается ему непосредственно, так как положительное само по себе имеет своеобразное значение непосредственного, как тождественного с собой, в отличие от противоположения.
Далее, когда положительные и отрицательные величины складываются или вычитаются, то они принимаются за сами по себе положительные и отрицательные, а не за становящиеся такими лишь внешним образом через отношение сложения и вычитания. В выражении 8 – (– 3) первый минус противополагается восьми, а второй минус (– 3) есть противоположный в себе, вне этого отношения.
Ближе обнаруживается это в умножении и делении; здесь положительное следует брать по существу, как непротивоположное, отрицательное же, как противоположное, а не принимать обоих определений одинаково лишь за противоположные вообще. Так как учебники при доказательстве правил о знаках в обоих этих действиях не идут дальше понятия противоположных величин вообще, то эти доказательства страдают неполнотой и запутываются в противоречиях. — Но плюс и минус в умножении и делении получают более определенное значение положительного и отрицательного в себе, так как взаимное отношение множителей, заключающееся в том, что они суть по отношению друг к другу единица и численность, не есть просто отношение увеличения и уменьшения, как при сложении и вычитании, а имеет качественный характер, вследствие чего плюс и минус тоже получают качественное значение положительного и отрицательного. — Если не принимать во внимание этого определения и исходить только из понятия противоположных величин, легко можно вывести ложное заключение, что если , то наоборот . Так как один из множителей означает численность, а другой—единицу, причем за первую принимается обыкновенно первый множитель, то оба выражения и различаются тем, что в первом + а есть единица и – а численность, а во втором наоборот. По поводу первого обыкновенно говорят, что если + а должно быть взято – а раз, то я беру + а не просто а раз, а вместе с тем противоположным ему образом, т. е. раз (80) поэтому, так как мы имеем тут + а, то его следует брать отрицательно, и произведение есть . Если же во втором случае – а должно быть взято + а раз, то это – а равным образом следовало бы брать не – а раз, а в противоположном ему определении, именно + а раз. Следовательно, рассуждая, как и в первом случае, произведение должно было бы быть . — То же самое должно было бы иметь место и при делении.
Это заключение необходимо, поскольку плюс и минус берутся лишь как противоположные величины вообще; минусу в первом случае приписывается сила изменять плюс; во втором же случае плюс не должен был бы иметь такой силы над минусом, несмотря на то, что он так же, как и последний, есть противоположное определение величины. И в самом деле, плюс не обладает такой силой, потому что он должен быть взят здесь по своему качественному определению относительно минуса, поскольку множители относятся между собою качественно. Постольку, следовательно, отрицательное есть здесь противоположное в себе, противоположное, как таковое, а положительное есть неопределенное, безразличное вообще; правда, оно есть также и отрицательное, но отрицательное другого, а не в себе самом. — Определение, как отрицание, получается, стало быть, лишь через отрицательное, а не через положительное.
Точно так же и потому, что отрицательное а должно быть взято не просто противоположным образом (а ведь именно так оно должно было бы быть взято при умножении на – а), а отрицательным образом. Отрицание же отрицания есть положительное.
С. Противоречие
1. Различие вообще содержит в себе обе свои стороны как моменты; в разности они равнодушно распадаются врозь; в противоположности как таковой они суть стороны различия, определенные лишь одна через другую, — суть, стало быть, лишь моменты; но они вместе с тем также и определены в самих себе, как безразличные по отношению друг к другу и взаимно исключающие: они суть самостоятельные определения рефлексии.
Одна сторона есть положительное, другая же — отрицательное, но первая есть положительное в самом себе, а последняя — отрицательное в самом себе. Безразличной самостоятельностью каждое в отдельности обладает благодаря тому, что оно содержит в самом себе соотношение со своим другим моментом; таким образом, оно есть вся целиком, замкнутая внутри себя противоположность. — Как такое целое каждое опосредствовано с собой своим другим и содержит в себе это другое. Но оно, далее, опосредствовано с собою небытием своего другого; таким образом оно есть особо сущее единство и исключает из себя другое.
Так как самостоятельное определение рефлексии исключает другое в том же самом отношении, в котором оно содержит в себе это другое и благодаря этому самостоятельно, то оно в своей самостоятельности исключает из себя свою собственную самостоятельность; ибо последняя состоит в том, что она содержит в себе свое другое определение и единственно только благодаря этому не есть соотношение с некоторым внешним; но столь же непосредственно эта самостоятельность состоит также и в том, что она есть она же сама и исключает из себя отрицательное по отношению к себе определение. Самостоятельное определение рефлексии есть, таким образом, противоречие.
Различие вообще есть уже противоречие в себе; ибо оно есть единство таких, которые суть лишь постольку, поскольку они не суть одно, и разъединение таких, которые суть лишь как разъединенные в одном и том же отношении. Но положительное и отрицательное суть положенное противоречие, так как они как отрицательные единства сами суть полагание самих себя, и в этом полагании каждое есть упразднение себя и полагание своей противоположности. — Они составляют определяющую рефлексию, как исключающую; так как исключение есть единое различение и каждое из различенных, как исключающее, само есть все исключение, то каждое исключает себя в себе самом.
Если будем рассматривать каждое из этих двух самостоятельных определений рефлексии в отдельности, то положительное есть положенность, как рефлектированное в равенство с собой, — положенность, которая не есть соотношение с некоторым другим, стало быть, устойчивое наличие, поскольку положенность снята и исключена. Но тем самым положительное обращает себя в соотношение некоторого небытия, в некоторую положенность. — Таким образом, оно есть то противоречие, что оно, как полагание тождества с собой, обращает само себя через исключение отрицательного в отрицательное чего-то (von einem) и, следовательно, в то другое, которое оно из себя исключает. Последнее, как исключенное, положено свободным от исключающего и, стало быть, — рефлектированным в себя и тем, что само исключает. Таким образом, исключающая рефлексия есть полагание положительного, как исключающего другое, так что это полагание есть непосредственно полагание того своего другого, которое исключает его.
В этом состоит абсолютное противоречие положительного; но это противоречие есть непосредственно и абсолютное противоречие отрицательного; полагание их обоих есть единая рефлексия. — Отрицательное, рассматриваемое особо, наряду с положительным, есть положенность, как рефлектированная в неравенство с собой, отрицательное, как отрицательное. Но отрицательное само есть неравное, небытие некоторого другого; следовательно, рефлексия в его неравенство есть скорее его соотношение с самим собой. — Отрицание вообще есть отрицательное, как качество, или, иначе говоря, непосредственная определенность; но отрицательное, как отрицательное, соотнесено со своим отрицательным, со своим другим. Если берут это отрицательное лишь как тождественное с первым, то оно, равно как и первое, лишь непосредственно; они, таким образом, понимаются не как другие по отношению друг к другу, стало быть, не как отрицательные; отрицательное есть вообще не непосредственное. — Но далее, так как каждое есть вместе с тем то же самое, что и другое, то это соотношение неравных есть вместе с тем их тождественное соотношение.
Тут, следовательно, получается то же самое противоречие, которым раньше оказалось положительное, а именно, положенность или отрицание как соотношение с собой. Но положительное есть лишь в себе это противоречие; напротив, отрицательное есть положенное противоречие; ибо в своей рефлексии в себя, заключающейся в том, что оно есть в себе и для себя отрицательное или, иначе говоря, что оно, как отрицательное, тождественно с собой, — в этой рефлексии в себя оно имеет то определение, что оно есть не-тождественное, исключение тождества. Оно состоит в том, чтобы быть тождественным с собой вопреки тождеству и тем самым исключать через свою исключающую рефлексию само себя из себя.
Отрицательное есть, следовательно, целое (как противоположение, самодовлеющее) противоположение, есть абсолютное, не соотносящееся с другим различие; это различие как противоположение исключает из себя тождество; но том самым оно исключает само себя, ибо, как соотношение с собой, оно определяет себя, как то самое тождество, которое оно исключает.
2. Противоречие разрешается.
В исключающей самоё себя рефлексии, которую мы рассматривали раньше, положительное и отрицательное снимают в своей самостоятельности самих себя; каждое из них есть безоговорочно переход или, вернее, перемещение себя в свою противоположность. Это безостановочное исчезание противоположных в них самих есть ближайшее единство, получающееся через противоречие; это единство есть нуль.
Но противоречие содержит в себе не только отрицательное, но также и положительное; или, иначе говоря, исключающая самоё себя рефлексия есть вместе с тем полагающая рефлексия. Результат противоречия представляет собой не только нуль. — Положительное и отрицательное составляют положенность самостоятельности; отрицание их ими же самими снимает положенность самостоятельности. Это-то и есть то, что поистине идет ко дну в противоречии, погружается в основание. (На немецком языке непереводимая игра слов. Zu Grunde geht: идет ко дну, погибает, а буквально: идет к основанию, погружается в основание. В дальнейшем Гегель употребляет это и аналогичные выражения то в одном, то в другом из этих смыслов, а чаще в обоих смыслах вместе. Перевод этого выражения двумя выражениями «идет ко дну, погружается в основание» передает, насколько возможно, оба смысла. — Перев.) (81).
Рефлексия в себя, через которую стороны противоположности обращают себя в самостоятельные соотношения с собой, есть ближайшим образом их самостоятельность как различенных моментов; они, таким образом, суть лишь в себе эта самостоятельность, ибо они суть еще противоположные; и то обстоятельство, что они таковы в себе, составляете их положенность. Но их исключающая рефлексия снимает эту положенность, делает их для-себя-сущими самостоятельными, такими самостоятельными, которые самостоятельны не только в себе, а через их отрицательное соотношение с их другим; их самостоятельность, таким образом, также и положена. Но, далее, через это свое полагание они делают себя некоторой положенностью. Они пускают себя ко дну, в основание, определяя себя, как тождественное с собой, но в этом тождественном скорее как отрицательное, как такое тождественное с собой, которое есть соотношение с другим.
Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что эта исключающая рефлексия есть не только такое формальное определение. Она есть в-себе-сущая самостоятельность и представляет собою снятие этой положенности, и лишь через это снятие — для-себя-сущее и в самом деле самостоятельное единство. Через снятие инобытия или положенности оказывается, правда, снова наличной положенность, отрицательное некоторого другого. Но на самом деле это отрицание не есть снова лишь первое, непосредственное соотношение с другим, не есть положенность, как снятая непосредственность, а как снятая положенность. Исключающая рефлексия самостоятельности, будучи исключающей, делает себя положенностью, но есть вместе с тем также и снятие своей положенности. Она есть снимающее соотношение с собой; в этом соотношении она, во-первых, снимает отрицательное и, во-вторых, полагает себя как отрицательное; и это-то и есть впервые то отрицательное, которое она снимает; в снимании отрицательного она одновременно и полагает и снимает его. Само исключающее определение есть для себя, таким образом, то другое, отрицание которого она есть; снятие этой положенности не есть поэтому снова положенность, как отрицательное некоторого другого, а есть слияние с самим собою, положительное единство с собою. Самостоятельность, таким образом, есть через свое собственное отрицание возвращающееся в себя единство, так как она возвращается в себя через отрицание своей положенности. Она есть единство сущности, заключающееся в том, что она тождественна с собою не через отрицание некоторого другого, а через отрицание самой себя.
3. С этой положительной стороны, с которой самостоятельность в противоположении, как исключающая рефлексия, делает себя положенностью и вместе с тем снимает ее, противоположность не только погрузилась в основание, но и возвратилась в свое основание. — Исключающая рефлексия самостоятельной противоположности делает последнюю некоторым отрицательным, лишь положенным; она этим понижает в ранге свои сначала самостоятельные определения, положительное и отрицательное, превращает их в такие определения, которые суть лишь определения; и когда, таким образом, положенность делается положенностью, она (положенность) вообще возвратилась в свое единство с собой; она есть простая сущность, но сущность как основание. Через снятие противоречащих себе в самих себе определений сущности последняя восстановлена, однако, с тем определением, что она есть исключающее единство рефлексии, есть простое единство, которое определяет само себя как отрицательное, но в этой положенности непосредственно равно самому себе и слилось с собой.
Следовательно, самостоятельная противоположность возвращается сначала через свое противоречие в основание; она есть то первое, непосредственное, с которого начинают, и снятая противоположность или снятая положенность сама есть некоторая положенность. Тем самым сущность пак основание есть некоторая положенность, некоторое ставшее. Но и наоборот, оказалось положенным лишь то, что противоположность или положенность есть некоторое снятое, имеет бытие лишь как положенность. Сущность как основание есть, следовательно, исключающая рефлексия таким образом, что она делает самоё себя положенностью, что противоположность, с которой раньше начали и которая была непосредственным, есть лишь положенная, определенная самостоятельность сущности, и что она есть лить нечто снимающее себя в самом себе, сущность же есть нечто рефлектированное в своей определенности внутрь себя. Сущность как основание исключает себя из самой себя, она полагает себя; ее положенность — которая есть исключенное, — имеет бытие лишь как положенность, как тождество отрицательного с самим собой. Это самостоятельное есть отрицательное, положенное как отрицательное, есть некое противоречащее самому себе, которое поэтому непосредственно остается в сущности как в своем основании.
Разрешенное противоречие есть, следовательно, основание, сущность как единство положительного и отрицательного. В противоположности определение доросло до самостоятельности; основание же есть эта завершенная самостоятельность; отрицательное есть в нем самостоятельная сущность, но как отрицательное; таким образом, оно есть в такой же степени положительное, как и тождественное с собой в этой отрицательности. Поэтому в основании противоположность и ее противоречие столь же упразднены, как и сохранены. Основание есть сущность как положительное тождество с собой, однако, такое тождество, которое вместе с тем соотносится с собой как отрицательность, следовательно, определяет и делает себя исключенной положенностью; но эта положенность есть вся самостоятельная сущность, и сущность есть основание как тождественная с самой собою и положительная в этом своем отрицании. Противоречащая себе самостоятельная противоположность была уже, следовательно, сама основанием; прибавилось лишь определение единства с самим собой, которое появляется благодаря тому, что самостоятельные противоположные снимают каждое само себя и превращают себя в свое другое, следовательно, идут ко дну, погружаются в основание, но в этом погружении сливаются вместе с тем лишь с самими собой, следовательно, в своей гибели, т. е. в своей положенности или в отрицании, скорее впервые представляют собою рефлектировавшую в себя, тождественную с собой сущность.
Примечание 1 [Единство положительного и отрицательного]
Положительное и отрицательное есть одно и то же. Это выражение принадлежит внешней рефлексии, поскольку она производит сравнение этих двух определений. Но следует не только производить внешнее сравнение между этими определениями, равно как и между другими категориями, а их надлежит рассматривать в них же самих, т. е. нужно рассмотреть, в чем состоит их собственная рефлексия. Относительно последней же оказалось, что каждое из них есть по существу просвечивание себя в другом и даже полагание себя как другого.
Но представлению, поскольку оно не рассматривает положительного и отрицательного так, как они суть в себе и для себя, можно во всяком случае рекомендовать произвести сравнение для того, чтобы обратить его внимание на несостоятельность этих различенных, которые оно признает прочно противостоящими друг другу. Ничтожного опыта в рефлектирующем мышлении будет достаточно, чтобы увидеть, что если нечто было определено, как положительное, то, когда идут от этой основы дальше, это положительное непосредственно под руками превращается в отрицательное, и, наоборот, определенное, как отрицательное, превращается в положительное, и чтобы убедиться в том, что рефлектирующее мышление запутывается в этих определениях и становится самопротиворечивым. Те, которые незнакомы с природой этих определений, придерживаются того мнения, что эта путаница есть нечто неправомерное, которого не должно быть, и приписывают ее субъективной погрешности. Этот переход и на самом деле остается голой путаницей, поскольку нет сознания необходимости этого превращения. — Но и внешняя рефлексия легко может сообразить, что, во-первых, положительное есть не некоторое непосредственно тождественное, а отчасти некоторое противоположное по отношению к отрицательному, и что оно лишь в этом соотношении обладает значением, следовательно, отрицательное само заключено в его понятии, отчасти же, что оно в себе самом есть соотносящееся с собой отрицание голой положенности или отрицательного, и, следовательно, само есть внутри себя абсолютное отрицание. — Равным образом отрицательное, противостоящее положительному, имеет смысл лишь в указанном соотношении с этим своим другим; оно, следовательно, содержит последнее в своем понятии. Но отрицательное обладает и без соотношения с положительным некоторым собственным устойчивым наличием; оно тождественно с собой; но таким образом оно само есть то, чем должно было быть положительное.
Противоположность между положительным и отрицательным понимается преимущественно в том смысле, что первое (хотя оно по своему названию выражает положенность) есть некоторое объективное, а последнее — нечто субъективное, принадлежащее лишь некоторой внешней рефлексии, ничуть не касающееся в-себе-и-для-себя-сущего объективного и совершенно не существующее для последнего. И в самом деле, если отрицательное есть не что иное, как абстракция, созданная субъективным произволом, или определение, являющееся продуктом некоторого внешнего сравнения, то оно, разумеется, не существует для объективного положительного, т. е. последнее не соотнесено в самом себе с такой пустой абстракцией; но в таком случае определение, что оно есть некоторое положительное, также лишь внешне ему. — Так, чтобы привести пример неподвижной противоположности этих определений рефлексии, мы укажем, что свет принимается вообще за нечто лишь положительное, а тьма за нечто лишь отрицательное. Но свет в своем бесконечном распространении и силе своей раскрывающей и животворяющей деятельности обладает по существу природой абсолютной отрицательности. Напротив, тьма, как нечто немногообразное или, иначе говоря, как не различающее само себя внутри себя лоно порождения, есть простое тождественное с собой, положительное. Ее принимают за исключительно лишь отрицательное в том смысле, что она, как голое отсутствие света, совершенно не существует для последнего, так что этот последний, соотносясь с нею, соотносится не с некоторым другим, а чисто с самим собой, и, следовательно, она лишь исчезает перед ним. Но, как известно, свет помутняется тьмой, сереет; и помимо этого чисто количественного изменения он претерпевает также и качественное изменение, состоящее в том, что благодаря соотношению с нею он определяется в цвет. — Подобным же образом, например, и добродетель также не существует без борьбы; она скорее представляет собой высшую, завершенную борьбу; таким образом, она есть не только положительное, но и абсолютная отрицательность; она также есть добродетель не только в сравнении с пороком, а есть в самой себе противоположение и борьба с ее противоположностью. Или, наоборот, порок не есть только отсутствие добродетели — ведь и невинность есть такое отсутствие — и отличается от добродетели не только для внешней рефлексии, а в самом себе противоположен ей, он есть нравственное зло. Нравственное зло состоит в самодовлении, в сопротивлении добру; оно есть положительная отрицательность. Невинность же, как отсутствие и добра и зла, безразлична к обоим определениям, не есть ни положительное, ни отрицательное. Но вместе с тем это отсутствие надлежит также брать как определенность, и, с одной стороны, ее следует рассматривать, как положительную природу чего-то, а, с другой стороны, она соотносится с некоторым противоположным, и все существа выходят из своего состояния невинности, из своего безразличного тождества с собой, соотносятся через самих себя со своим другим и вследствие этого пускают себя ко дну или, в положительном смысле, возвращаются в свое основание. — Истина также есть нечто положительное, как соответствующее объекту знание; но она есть это равенство с собой лишь постольку, поскольку знание отнеслось отрицательно к другому, пронизало собою объект и сняло отрицание, которым он является. Заблуждение есть нечто положительное, как мнение касательно того, что не есть само по себе сущее, — мнение, знающее и отстаивающее себя. Неведение же есть либо нечто безразличное к истине и заблуждению и, стало быть, не определенное ни как положительное, ни как отрицательное, так что определение его, как некоторого отсутствия, принадлежит внешней рефлексии, либо же, как объективное, как собственное определение некоторого существа, оно есть влечение, направленное против себя, некоторое отрицательное, содержащее в себе положительное направление. — Одно из важнейших познаний состоит в усмотрении и удержании того взгляда на эту природу рассмотренных определений рефлексии, что их истина состоит лишь в их соотношении друг с другом, и тем самым состоит в том, что каждое из них в самом своем понятии содержит другое; без этого познания нельзя, собственно говоря, сделать и шагу в философии.
Примечание 2 [Начало исключенного третьего]
Определение противоположения также было превращено в некоторое предложение, в так называемое начало исключенного третьего.
Нечто есть либо А либо не-А, нет третьего.
Это предложение означает, во-первых, что все есть некоторое противоположное, нечто определенное либо как положительное, либо как отрицательное. — Это — важное положение, имеющее свою необходимость в том, что тождество переходит в разность, а последняя в противоположение. Однако это предложение обыкновенно понимают не в указанном смысле, а оно якобы должно означать, что из всех возможных предикатов вещи присущ либо сам данный предикат, либо его небытие. Противоположное означает здесь лишь отсутствие или, вернее, неопределенность, в предложение так незначительно, что не стоит труда высказывать его. Если мы берем определения «сладкое», «зеленое», «четырехугольное», — а нам говорят, что мы должны брать все предикаты, — и затем высказываем о духе, что он либо сладок, либо несладок, либо зеленый, либо незеленый и т. д., то это тривиальность, которая ни к чему не приводит. Определенность, предикат соотносится с чем-то; нечто определено, — так высказывает наше предложение; последнее должно было бы затем содержать в себе по существу требование, чтобы определенность определилась ближе, чтобы она стала определенностью в себе, противоположением. Но вместо этого предложение лишь переходит в вышеуказанном тривиальном смысле от определенности к ее небытию вообще, возвращается назад к неопределенности.
Предложение об исключенном третьем отличается, далее, от рассмотренного выше предложения о тождестве или противоречии, которое гласило так: же существует ничего такого, что было бы вместе и А и не-А. Предложение об исключенном третьем утверждает, что нет ничего такого, что не было бы ни А, ни не-А, что нет такого третьего, которое было бы безразлично к противоположности. На самом же деле имеется в самом этом предложении третье, которое безразлично к противоположности, а именно, в нем имеется само А. Это А не есть ни + А ни – А, но вместе с тем оно есть и + А и – А. — Нечто, которое якобы должно быть либо + А либо не-А, соотнесено, стало быть, как с + А, так и с не-А; и опять-таки утверждают, что, будучи соотнесено с А, оно не соотнесено с не-А, равно как оно якобы не соотнесено с А, если оно соотнесено с не-А. Само нечто есть, следовательно, то третье, которое якобы исключено. Так как противоположные определения как положены в нечто, так и суть в этом полагании снятые, то третье, которое здесь имеет образ какого-то мертвенного нечто, есть, если его взять поглубже, то единство рефлексии, в которое, как в основание, возвращается противоположение.
Примечание 3 [Начало противоречия]
Если первые определения рефлексии — тождество, разность и противоположение — нашли каждое свое выражение в особом предложении, то тем паче должно было бы быть сформулировано в виде предложения то определение, в которое они переходят, как в свою истину, а именно, противоречие. Так что надо было бы сказать: все вещи противоречивы в самих себе; и притом в том смысле, что это предложение выражает по сравнению с прочими истину и сущность вещей. — Противоречие, выступающее в противоположении, есть лишь развитое ничто, ничто, содержащееся в тождестве и встретившееся нам в выражении, что предложение о тождестве ничего не говорит. Это отрицание определяет себя в дальнейшем в разность и в противоположение, которое теперь представляет собою положенное противоречие.
Но одним из основных предрассудков прежней логики и обычного представления является взгляд, будто противоречие не есть такое же существенное и имманентное определение, как тождество; больше того, если уже речь идет о иерархии и оба определения мы должны фиксировать, как раздельные, то следовало бы признать противоречие более глубоким и более существенным. Ибо по сравнению с ним тождество есть лишь определение простого непосредственного, определение мертвенного бытия; противоречие же есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в самом себе противоречие, оно движется, обладает импульсом и деятельностью.
Противоречие обыкновенно, во-первых, устраняют из вещей, из сущего и истинного вообще, утверждая, что нет ничего противоречивого. Во-вторых, противоречие, напротив того, выталкивается в субъективную рефлексию, которая своим соотнесением и сравниванием его якобы впервые создает. Но и в этой рефлексии его тоже нет по-настоящему; ибо противоречивого, как уверяют, нельзя ни представить себе, ни помыслить. Противоречие признается вообще, будь это противоречие в действительном или в мыслящей рефлексии, случайностью, как бы аномалией и преходящим пароксизмом болезни.
Что касается утверждения, что противоречия нет, что оно не есть нечто существующее, то такого рода заверение не должно причинять нам забот; абсолютное определение сущности должно оказаться во всяком опыте, во всяком действительном, равно как во всяком понятии. Выше, говоря о бесконечном, представляющем собою противоречие, как оно обнаруживается в сфере бытия, мы уже указали на нечто подобное. Но обыденный опыт сам высказывает, что существует по меньшей мере множество противоречивых вещей, противоречивых учреждений и т. д., противоречие которых находится не только в некоторой внешней рефлексии, а в них самих. Но, далее, противоречие не следует принимать только за какую-то аномалию, встречающуюся лишь кое-где: оно есть отрицательное в его существенном определении, принцип всякого самодвижения, состоящего не в чем ином, как в некотором изображении противоречия. Само внешнее чувственное движение есть его непосредственное наличное бытие. Нечто движется не поскольку оно в этом «теперь» находится здесь, а в другом «теперь» там, а лишь поскольку оно в одном и том же «теперь» находится здесь и не здесь, поскольку оно в этом «здесь» одновременно и находится и не находится. Надлежит согласиться с древними диалектиками, что противоречия, которые они нашли в движении, действительно существуют; но из этого не следует, что движения нет, а наоборот, что движение есть само существующее противоречие.
Равным образом внутреннее, подлинное самодвижение, импульс вообще (устремление или напряжение монады, энтелехия абсолютно простого существа) состоит не в чем ином, как в том, что в одном и том же отношении существуют нечто в самом себе и его отсутствие, отрицательное его самого. Абстрактное тождество с собой еще не есть жизненность; но в силу того, что положительное есть в самом себе отрицательность, оно выходит вне себя и начинает изменяться. Нечто, следовательно, жизненно лишь постольку, поскольку оно содержит в себе противоречие и притом есть та сила, которая в состоянии вмещать в себе это противоречие и выдерживать его. Но если нечто существующее не способно в своем положительном определении вместе с тем охватывать свое отрицательное определение и удерживать одно в другом, если оно не способно иметь в самом себе противоречие, то оно не есть само живое единство, не есть основание, а идет в противоречии ко дну. — Спекулятивное мышление состоит лишь в том, что мышление удерживает противоречие и в нем—само себя, а не в том, что оно допускает, как это происходит с представлением, чтобы это противоречие господствовало над ним и растворяло его определения лишь в другие или в ничто.
Если в движении, импульсе и т. п. противоречие скрыто для представления за простотой этих определений, то, напротив, в определениях отношения противоречие выступает непосредственно. Если взять какие угодно тривиальнейшие примеры: верх и низ, правое и левое, отец и сын и т. д. до бесконечности, то все они содержат противоположность в одном определении. Верх есть то, что не есть низ; верх определен лишь так, чтобы не быть низом, и есть лишь постольку, поскольку есть низ, и наоборот; в одном определении заключается его противоположность. Отец есть другое сына, а сын — другое отца, и каждый имеет бытие лишь как это другое другого; и вместе с тем одно определение имеется лишь в соотношении с другим; их бытие есть единое наличие. Отец есть нечто особое также и вне соотношения с сыном; но при этом он не отец, а мужчина вообще; равным образом верх и низ, правое и левое суть также и рефлектированное в себя, суть нечто и вне соотношения, но в таком случае они суть лишь места вообще. — Противоположные постольку содержат в себе противоречие, поскольку они в одном и том же отношении суть — а) соотносящиеся друг с другом отрицательно или взаимно упраздняющие друг друга и b) безразличные друг к другу. Представление, переходя к моменту безразличия этих определений, забывает в нем их отрицательное единство, и тем самым сохраняет их лишь как разные вообще, в каковом определении правое уже не есть правое, левое уже больше не есть левое и т. д. Но поскольку представление имеет перед собою в самом деле правое и левое, оно имеет перед собой эти определения, как отрицающие себя одно в другом, и вместе с тем и как не отрицающие себя в этом единстве, а каждое, как безразличное сущее особо.
Поэтому представление имеет, правда, повсюду своим содержанием противоречие, но не доходит до его осознания; оно (представление) остается внешней рефлексией, переходящей от одинаковости к неодинаковости или от отрицательного соотношения к рефлектированности различенных определений внутрь себя. Внешняя рефлексия сопоставляет эти два определения внешним образом и имеет в виду лишь их, а не переход, который существенен и содержит в себе противоречие. — Остроумная рефлексия — скажем здесь и о ней — состоит, напротив, в улавливании и высказывании противоречия. Хотя она не выражает понятия вещей и их отношений, а имеет своим материалом и содержанием лишь определения представления, она все же приводит их в такое соотношение, которое содержит в себе их противоречие и дает тем самым их понятию просвечивать сквозь это последнее. — Но мыслящий разум заостряет, так сказать, притупившееся различие разного, голое многообразие представления, до существенного различия, до противоположности. Лишь доведенные до заостренности противоречия, многообразные впервые становятся подвижными и живыми по отношению друг к другу и получают в нем ту отрицательность, которая есть имманентная пульсация самодвижения и жизненности.
Относительно онтологического доказательства бытия божия мы уже указали, что положенное в нем в основание определение есть «совокупность всех реальностей». Относительно этого определения обыкновенно прежде всего показывают, что оно возможно, так как оно, мол, не содержит в себе противоречия, потому что реальность берется в этом доказательстве, лишь как беспредельная реальность. Мы заметили выше, что этим указанная совокупность превращается в простое неопределенное бытие или, если реальности берутся на самом деле, как многие определенные реальности, в совокупность всех отрицаний. Если мы возьмем более определенно различие реальности, то оно превращается из разности в противоположность, и тем самым в противоречие, а совокупность всех реальностей вообще в абсолютное противоречие внутри самого себя. Обычный horror (страх), который представляющее, не-спекулятивное мышление испытывает перед противоречием, как природа перед vacuum (пустотой), отвергает это следствие; ибо это мышление останавливается на одностороннем рассмотрении разрешения противоречия в ничто и не познает его положительной стороны, по которой оно становится абсолютной деятельностью и абсолютным основанием.
Из рассмотрения природы противоречия получился вообще тот вывод, что если в той или иной вещи можно обнаружить некоторое противоречие, то это само по себе еще не есть, так сказать, изъян, дефект или погрешность этой вещи. Наоборот, каждое определение, каждое конкретное, каждое понятие есть по существу единство различных и могущих быть различенными моментов, которые через определенное, существенное различие переходят в противоречащие. Это противоречивое во всяком случае разрешается в ничто, оно возвращается в свое отрицательное единство. Вещь, субъект, понятие оказываются теперь самим этим отрицательным единством; оно есть нечто в себе самом противоречивое, но вместе с тем также и разрешенное противоречие: оно есть основание, содержащее в себе и носящее свои определения. Вещь, субъект или понятие, будучи рефлектированы в своей сфере внутрь себя, суть свое разрешенное противоречие, но вся их сфера есть опять-таки некоторая определенная, разная; таким образом, она есть конечная, а это означает противоречивая. Не она сама есть разрешение этого более высокого противоречия, а она имеет своим отрицательным единством, своим основанием некоторую более высокую сферу. Конечные вещи в их безразличном многообразии состоят поэтому вообще в том, что они противоречивы в самих себе, надломлены внутри себя и возвращаются в свое основание. — Как это будет выяснено далее, истинное умозаключение от конечного и случайного к абсолютно необходимому существу состоит не в том, чтобы умозаключать от конечного и случайного, как от лежащего и остающегося лежать в основании бытия, а в том, что (как это даже непосредственно подразумевается в понятии «случайности») умозаключают от лишь преходящего, противоречащего себе в самом себе бытия к абсолютно необходимому бытию, или, лучше сказать, состоит скорее в том, что показывают, что случайное бытие возвращается в самом себе в свое основание, в котором оно снимает себя, и что, далее, оно через это возвращение полагает основание лишь так, что оно скорее делает само себя положенным. В обычном умозаключении бытие конечного выступает, как основание абсолютного; именно потому, что есть конечное, есть и абсолютное. Но истина состоит в том, что именно потому, что конечное есть в самой себе противоречивая противоположность, потому, что оно не есть, есть абсолютное. В первом смысле умозаключение гласит так: бытие конечного есть бытие абсолютного; в последнем же смысле оно гласит: небытие конечного есть бытие абсолютного.
Третья глава Основание
Сущность определяет самоё себя как основание.
Подобно тому, как ничто сначала находится в простом непосредственном единстве с бытием, так и здесь простое тождество сущности сначала находится в непосредственном единстве с ее абсолютной отрицательностью. Сущность есть только эта ее отрицательность, которая есть чистая рефлексия. Она есть эта чистая отрицательность, как возвращение бытия в себя; таким образом, она определена в себе или для нас как основание, в котором разрешается бытие. Но эта определенность не положена ею же самой; или иначе говоря, сущность не есть основание, именно поскольку она не положила сама эту свою определенность. Но ее рефлексия состоит в том, чтобы положить себя как то, что она есть в себе, положить, как отрицательное, и определить себя. Положительное и отрицательное составляют то существенное определение, в которое она исчезла как в свое отрицание. Эти самостоятельные рефлексивные определения снимают себя, и погрузившееся в основание определение есть истинное определение сущности.
Поэтому основание само есть одно из рефлексивных определений сущности. Однако — последнее из них, правильнее говоря, лишь то определение, что оно есть снятое определение. Рефлексивное определение, погружаясь в основание, получает свое истинное значение, состоящее в том, что оно есть абсолютное самоотталкивание себя в само себя, а именно, что та положенность, которая присуща сущности, имеет бытие лишь как снятая положенность, и что, наоборот, лишь снимающая себя положенность есть положенность сущности. Сущность, определяя себя как основание, определяет себя как не-определенное, и лишь снятие ее определенности есть ее процесс определения. — В этой определенности, как снимающей самоё себя, она есть не сущность, проистекающая из другого, а такая сущность, которая в своей отрицательности тождественна с собой.
Поскольку от определения, как первого, непосредственного, идут дальше к основанию (через природу самого определения, которое через себя погружается в основание), то основание есть ближайшим образом определенное через то первое. Однако этот процесс определения, с одной стороны, как снятие процесса определения, есть лишь восстановленное, очищенное или обнаружившееся тождество сущности, которое рефлексивное определение есть в себе; с другой же стороны, это отрицающее движение, как процесс определения, и есть впервые полагание той рефлексивной определенности, которая представлялась непосредственной, но которая на самом деле лишь положена исключающей самоё себя рефлексией основания, и притом положена лишь как нечто положенное или снятое. — Таким образом, сущность, определяя себя как основание, приходит лишь из себя. Следовательно, как основание, она полагает себя как сущность, и ее процесс определения в том именно и состоит, что она полагает себя как сущность. Это полагание есть рефлексия сущности, каковая рефлексия в своем процессе определения снимает самое себя и есть, с первой стороны, полагание, а, с последней, полагание сущности, тем самым и то и другое в одном действии.
Рефлексия есть чистое опосредствование вообще, основание есть реальное опосредствование сущности с собой. Первая, движение ничто через ничто обратно к самому себе, есть свечение себя в некотором другом; но так как противоположность в этой рефлексии еще не обладает никакой самостоятельностью, то ни то первое, просвечивающее, не есть некоторое положительное, ни то другое, в котором оно просвечивает, не есть некоторое отрицательное. Оба суть, собственно говоря, субстраты только силы воображения; они еще не суть соотносящиеся; с самими собою. Чистое опосредствование есть лишь чистое соотношение без соотносящихся. Хотя определяющая рефлексия полагает такие определения, которые тождественны с собой, однако эти определения вместе с тем суть только определенные соотношения. Напротив, основание есть реальное опосредствование, потому что оно содержит в себе рефлексию, как снятую рефлексию; оно есть возвращающаяся в себя через свое небытие и полагающая себя сущность. По этому моменту снятой рефлексии положенное получает определение непосредственности, чего-то такого, что вне соотношения или своей видимости тождественно с собой. Это непосредственное есть восстановленное через сущность бытие, — то небытие рефлексии, через которое сущность опосредствует себя. В себя сущность возвращается обратно как отрицающая; она, таким образом, в своем возвращении в себя сообщает себе определенность, которая именно поэтому есть тождественное с собою отрицательное, снятая положенность, и тем самым вместе с тем также нечто сущее как тождество сущности с собой, как основание.
Основание есть, во-первых, абсолютное основание, в котором сущность ближайшим образом есть вообще основа для того соотношения, которое конституируется категорией основания; но ближе оно определяет себя как форму и материю и сообщает себе некоторое содержание.
Во-вторых, оно есть определенное основание как основание некоторого определенного содержания; поскольку соотношение основания в своей реализации становится вообще внешним себе, оно переходит в обусловливающее опосредствование.
В-третьих, основание предполагает условие; но условие в такой же степени предполагает основание; безусловное есть их единство, суть в себе (die Sache an sich), которая через опосредствование обусловливающего соотношения переходит в существование.
Примечание [Начало основания]
Основание получило выражение, подобно другим рефлексивным определениям, в особом предложении: все имеет свое достаточное основание. — Смысл этого предложения состоит вообще не в чем ином, как в том, что то, что есть, следует рассматривать не как сущее непосредственное, а как положенное; нельзя останавливаться на непосредственном наличном бытии или на определенности вообще, а следует от этого наличного бытия итти назад к его основанию, в каковой рефлексии оно имеется как снятое и в своем в-себе-и-для-себя-бытии. В предложении об основании высказывается, следовательно, существенность рефлексии в себя в противоположность голому бытию. — Что основание достаточно — добавлять это, собственно говоря, совершенно излишне, ибо это разумеется само собой; то, для чего основание было бы недостаточным, не имело бы никакого основания, а между тем ведь все должно иметь свое основание. Но Лейбниц, сердцу которого был особенно близок принцип достаточного основания и который даже сделал его основоположением всей своей философии, соединял с ним более глубокий смысл и более важное понятие, чем это обыкновенно делают, когда останавливаются лишь на непосредственном выражении, хотя предложение следует признать важным также и в этом смысле, а именно потому, что бытие как таковое в его непосредственности объявляется здесь неистинным и по существу некоторым положенным, основание же признается истинным непосредственным. Но Лейбниц преимущественно противопоставлял достаточность основания причинности в ее строгом смысле как механическому способу действия. Так как последний есть вообще внешняя, по своему содержанию ограниченная одной определенностью деятельность, то положенные им определения вступают в соединение внешне и случайно; частичные определения постигаются через свои причины, но соотношение этих частичных определений, составляющее существенное содержание какого-либо существования, не содержится в механических причинах. Это соотношение, целое, как существенное единство, заключается лишь в понятии, в цели. Для этого единства механические причины недостаточны, так как в основании их не лежит цель как единство определений. Лейбниц поэтому понимал под достаточным основанием такое основание, которое было бы достаточно также и для этого единства и поэтому обнимало бы собою не просто причины, но и целевые причины. Однако это определение основания сюда еще не относится; телеологическое основание есть достояние понятия и опосредствования через понятие, каковое опосредствование есть разум.
А. Абсолютное основание
а) Форма и сущность
Рефлексивное определение, поскольку оно возвращается в основание, есть некоторое первое, некоторое непосредственное наличное бытие вообще, с которого начинают. Но наличное бытие еще имеет лишь значение положенности и по существу предполагает некоторое основание в том смысле, что оно его скорее не полагает, что это полагание есть снятие самого себя, а непосредственное есть скорее положенное, основание же — неположенное. Как оказалось, это предполагание представляет собою полагание, бьющее рикошетом по полагающему; как снятая определенность, основание есть не нечто неопределенное, а определенная через самоё себя сущность, однако определенная как неопределенная или как снятая положенность. Оно есть сущность, которая в своей отрицательности тождественна с собою.
Определенность сущности как основание становится тем самым двоякой — определенностью основания и определенностью обоснованного. Она есть, во-первых, сущность как основание определенная быть сущностью, противостоящей положенности как неположенность. Во-вторых, она есть обоснованное, непосредственное, которое, однако, не есть в себе и для себя, — положенность как положенность. Последняя тем самым равным образом тождественна с собою, но она есть тождественность отрицательного с собою. Тождественное с собою отрицательное и тождественное с собою положительное есть теперь одно и то же тождество. Ибо основание есть тождество с собой положительного или даже положенности; обоснованное есть положенность как положенность, но эта его рефлексия в себя есть тождество основания. — Это простое тождество, следовательно, само не есть основание, ибо основание есть сущность, положенная как неположенное, противостоящее положенности. Оно есть, как единство этого определенного тождества (основания) и отрицательного тождества (обоснованного), сущность вообще, отличная от ее опосредствования.
Это опосредствование, сравненное с предшествующими рефлексиями, из которых оно проистекает, не есть, во-первых, чистая рефлексия, каковая не отлична от сущности и еще не заключает в себе отрицательного и тем самым также и самостоятельности определений. В основании же, как снятой рефлексии, эти определения имеют устойчивое наличие. — Оно не есть также и определяющая рефлексия, определения которой обладают существенной самостоятельностью; ибо эта последняя пошла ко дну в основании, в единстве которого они суть лишь положенные. — Это опосредствование основания есть поэтому единство чистой и определяющей рефлексии; определения этого опосредствования или положенное имеет устойчивое наличие, и наоборот, устойчивое наличие этих определений есть некоторое положенное. Так как это их устойчивое наличие само есть некоторое положенное или обладает определенностью, то они тем самым отличны от их простого тождества и составляют форму, противостоящую сущности.
Сущность обладает некоторой формой и ее определениями. Лишь как основание, она впервые обладает прочной непосредственностью или есть субстрат. Сущность как таковая едина со своей рефлексией и есть неразличимо само движение рефлексии. Поэтому нельзя сказать, что это движение рефлексии проделывается сущностью; она также и не есть то, с чего рефлексия начинает, как с первого. Это обстоятельство затрудняет вообще изложение рефлексии; ибо нельзя собственно сказать, что сущность возвращается сама в себя, что сущность светит в себя, так как она не существует до своего движения или в последнем, и это движение не имеет основы, на (an) которой оно протекало бы. Некое соотнесенное выступает впервые лишь в основании по моменту снятой рефлексии. Сущность же, как соотнесенный субстрат, есть определенная сущность; в силу этой положенности она по существу имеет в себе форму. — Напротив, определения формы суть теперь такие определения, которые находятся как бы на сущности; последняя лежит в их основании, как нечто неопределенное, которое в своем определении безразлично к ним; они имеют в ней свою рефлексию в себя. Рефлексивные определения должны были иметь свое устойчивое наличие в них самих и быть самостоятельными; но их самостоятельность есть их разложение; таким образом, они обладают этой самостоятельностью в чем-то другом; но это разложение само есть это тождество с собой или то основание устойчивого наличия, которое они себе сообщают.
К форме принадлежит вообще все определенное; оно есть определение формы, поскольку оно есть некоторое положенное и тем самым отличное от того, формой чего оно служит (определенность как качество едина со своим субстратом, бытием; бытие есть то непосредственно определенное, которое еще не отлично от своей определенности или, иначе говоря, которое в ней еще не рефлектировано в себя, равно как последняя есть поэтому некоторое сущее, еще не некоторое положенное). — Формальными определениями сущности, по своей более детальной определенности, служат далее, как рефлексивные определенности, рассмотренные выше моменты рефлексии — тождество и различие; последнее отчасти как разность, отчасти как противоположность. Но, далее, сюда принадлежит также и соотношение основания, поскольку хотя оно и есть снятое рефлексивное определение, но благодаря ему сущность вместе с тем выступает как нечто положенное. Напротив, к форме не относится то тождество, которое основание имеет внутри себя, а именно не относится то обстоятельство, что положенность, как снятая, и положенность как таковая, — основание и обоснованное — есть единая рефлексия, составляющая сущность как простую основу, которая есть устойчивое наличие формы. Но это устойчивое наличие положено в основании; или, иначе говоря, эта сущность сама по существу выступает как определенная; тем самым она также опять-таки есть момент соотношения основания и формы. — В том-то и состоит абсолютное взаимоотношение формы и сущности, что последняя есть простое единство основания и обоснованного, но в этом единстве как раз сама является определенной или есть отрицательное и отличает себя как основу от формы, но таким образом сама становится вместе с тем основанием и моментом формы.
Поэтому форма есть завершенное целое рефлексии; она содержит в себе также и то определение этой рефлексии, которое состоит в том, что она есть снятая; поэтому она, будучи единством своего процесса определения, вместе с тем также соотнесена со своей снятостью, соотнесена с некоторым другим, которое само не есть форма, но на котором она находится. Как существенная, соотносящаяся с самой собой отрицательность, противостоящая этому простому отрицательному, она есть нечто полагающее и определяющее; напротив, простая сущность есть неопределенная и недеятельная основа, в которой определения формы имеют устойчивое наличие или рефлексию в себя. — Внешняя рефлексия обыкновенно застревает в этом различении сущности и формы; различение это необходимо, но само это различение есть их единство, равно как это основное единство есть отталкивающая себя от себя и обращающая себя в положенность сущность. Форма есть та самая абсолютная отрицательность или то самое отрицательное абсолютное тождество с собой, в силу которого как раз сущность есть не бытие, а сущность. Это тождество, взятое абстрактно, есть сущность, противостоящая форме; равно как отрицательность, взятая абстрактно как положенность, есть отдельное определение формы. Но определение, как оно обнаружилось, есть в своей истине тотальная, соотносящаяся с собой отрицательность, которая тем самым как такое тождество, есть в себе самой простая сущность. Поэтому форма имеет в своем собственном тождестве сущность, равно как сущность имеет в своей отрицательной природе абсолютную форму. Нельзя, стало быть, задавать вопрос, каким образом форма привходит к сущности, ибо она есть лишь свечение последней в себя самоё, ее собственная, имманентная ей рефлексия. Точно так же и форма в ней самой есть возвращающаяся в себя рефлексия или тождественная сущность; в своем процессе определения она обращает определение в положенность как положенность. — Она, следовательно, не определяет сущность, как будто бы она была поистине чем-то предположенным, отдельным от сущности; ибо таким образом она есть несущественное, безостановочно идущее ко дну рефлексивное определение; тем самым она, таким образом, сама есть скорее основание своего снятия или тождественное соотношение своих определений. «Форма определяет сущность» означает, следовательно, что форма в ее различении сама снимает это различение и есть тождество с собой, которое есть сущность как устойчивое наличие определения; она есть то противоречие, что она в своей положенности снята и в этой снятости имеет устойчивое наличие, — и тем самым она есть основание, как тождественная с собой в своей определяемости или отрицаемости сущность.
Эти различия формы и сущности суть поэтому лишь моменты самого простого соотношения формы. Но мы должны их рассмотреть ближе и фиксировать. Определяющая форма соотносится с собой как снятая положенность; тем самым она соотносится со своим тождеством как с некоторым другим. Она полагает себя как снятую; тем самым она предполагает свое тождество; сущность есть по этому моменту то неопределенное, для которого форма есть некоторое другое. Таким образом, она не есть сущность, которая в ней самой есть абсолютная рефлексия, а она определена как бесформенное тождество; она есть материя.
b) Форма и материя
1. Сущность становится материей, когда ее рефлексия определяет себя так, что она относится к сущности, как к бесформенному неопределенному. Материя есть, следовательно, простое лишенное различий тождество, которое есть сущность, с тем определением, что она есть другое формы. Она поэтому есть собственная основа или субстрат формы, так как она составляет рефлексию в себя определений формы или то самостоятельное, с которым они соотносятся как со своим положительным устойчивым наличием.
Если абстрагироваться от всех определений, от всякой формы какого-нибудь нечто, то в результате остается неопределенная материя. Материя есть некое безоговорочно абстрактное. (— Материю нельзя ни видеть, ни ощупывать и т. д. — то, что мы видим или ощупываем, есть некоторая определенная материя, т. е. некоторое единство материи и формы). Однако это абстрагирование, из которого проистекает материя, не есть лишь внешнее устранение и упразднение формы, но, как было показано, форма через самоё себя низводит себя к этому простому тождеству.
Далее, форма предполагает некоторую материю, с которой она соотносится. Но это не значит, что обе они оказываются рядом одна с другой внешне и случайно; ни материя, ни форма не самобытны или, говоря другим языком, не вечны. Материя есть нечто безразличное к форме, но это безразличие есть определенность тождества с собой, в которую форма возвращается как в свою основу. Форма предполагает материю именно потому, что она полагает себя, как снятое, и тем самым соотносится с этим своим тождеством как с чем-то другим. Равным образом, и наоборот, форма предполагается материей; ибо последняя не есть простая сущность, которая сама непосредственно есть абсолютная рефлексия, но сущность, определенная как положительное, а именно, как то, что имеет бытие лишь как снятое отрицание. — Но, с другой стороны, так как форма полагает себя как материю лишь поскольку она сама себя снимает и тем самым предполагает материю, то материя также определена, как лишенное основания устойчивое наличие. Равным образом, материя не определена как основание формы; но так как материя полагает себя как абстрактное тождество снятого определения формы, то материя не есть тождество в смысле основания, и постольку форма по отношению к ней лишена основания. Тем самым форма и материя определены, и та и другая, не быть положенными друг другом, не быть основанием друг друга. Материя есть скорее тождество основания и обоснованного как основа, противостоящая этому соотношению формы. Это их общее определение безразличия есть определение материи как таковой, и составляет также и взаимоотношение их обеих. Равным образом, и определение формы, состоящее в том, что она есть соотношение их, как различенных, есть также и другой момент их взаимного отношения. — Материя как то, что определено быть безразличным, есть пассивное, в противоположность форме как деятельному. Последняя, как соотносящее с собою отрицательное, есть противоречие внутри себя самого, есть нечто разлагающееся, отталкивающее себя от себя и определяющее себя. Она соотносится с материей и положена так, чтобы соотноситься с этим своим устойчивым наличием как с чем-то другим. Материя, напротив, положена так, чтобы соотноситься только с собой самой и быть безразличной к другому; но в себе она соотносится с формой, ибо она содержит в себе снятую отрицательность и есть материя лишь через это определение. Она соотносится с формой, как с некоторым другим лишь потому, что форма в ней не положена, что она есть форма лишь в себе. Она заключает в себе форму в скрытом виде и есть абсолютная восприимчивость к форме лишь потому, что абсолютно обладает внутри себя последней, что это есть ее в-себе-сущее определение. Поэтому материя должна иметь форму, а форма должна материализоваться, сообщить себе в материи тождество с собой, или, иначе говоря, устойчивое наличие.
2. Поэтому форма определяет материю, а материя определяется формой. — Так как форма сама есть абсолютное тождество с собой и, следовательно, содержит в себе материю и так как равным образом материя в ее чистой абстрактности или абсолютной отрицательности обладает формой в себе самой, то действие формы на материю и определяемость последней первою есть скорее лишь снятие видимости их безразличия и различенности. Это соотношение процесса определения есть, таким образом, опосредствование каждой из них с собой через ее собственное небытие; но оба эти опосредствования суть одно и то же движение и восстановление их первоначального тождества: овнутренение их отчуждения (die Erinnerung ihrer Entäusserung).
Во-первых, форма и материя взаимно предполагают одна другую. Как выяснилось, это значит, что единое существенное единство есть отрицательное соотношение с собою самим; поэтому оно раздваивается на существенное тождество, определенное как безразличная основа, и на существенное различие или отрицательность, как определяющую форму. Это единство сущности и формы, противополагающихся друг другу как форма и материя, есть абсолютное основание, которое определяет себя. Поскольку оно делает себя некоторым разным, соотношение, в силу лежащего в основании тождества разных, становится взаимным предположением.
Во-вторых, форма как самостоятельная есть помимо этого снимающее само себя противоречие; но она также и положена как таковое; ибо она одновременно и самостоятельна и существенно соотнесена с некоторым другим; тем самым она снимает себя. Так как она сама двустороння, то и это ее снятие имеет две стороны. Во-первых, она снимает свою самостоятельность, обращает себя во что-то положенное, во что-то такое, что находится на некотором другом, и это ее другое есть материя. Во-вторых, она снимает свою определенность по отношению к материи, свое соотношение с последней, тем самым свою положенность, и этим сообщает себе устойчивое наличие. Так как она снимает свою положенность, то эта ее рефлексия есть ее собственное тождество, в которое она переходит; но так как она вместе с тем отчуждает это тождество и противополагает его себе как материю, то сказанная рефлексия положенности в себя выступает как соединение с материей, в которой она получает устойчивое наличие; она, следовательно, сливается в этом соединении и с материей как с некоторым другим (по той своей первой стороне, по которой она обращает себя во что-то положенное), и в этой материи также и со своим собственным тождеством.
Итак, та деятельность формы, через которую определяется материя, состоит в отрицательном отношении формы к самой себе. Но и наоборот, она тем самым относится отрицательно также и к материи; однако эта определяемость материи есть в той же мере собственное движение самой формы. Последняя свободна от материи, но она снимает эту свою самостоятельность; но ее самостоятельность и есть сама материя, ибо в последней она имеет свое существенное тождество. Поскольку она, таким образом, обращает себя в положенность, то это равносильно тому, что она обращает материю в нечто определенное. — Но, рассматриваемое с другой стороны, собственное тождество формы вместе с тем отчуждает себя, и материя есть ее другое; постольку материя оказывается также и не определенной, в результате того, что форма снимает свою собственную самостоятельность. Но материя самостоятельна лишь по отношению к форме; поскольку отрицательное снимает себя, снимается также и положительное. Следовательно, так как форма снимает себя, то отпадает также и определенность материи, которой она обладает по отношению к форме, определенность, состоящая в том, чтобы быть неопределенным устойчивым наличием.
То, что выступает как деятельность формы, есть, далее, в такой же мере также и собственное движение самой материи. В-себе-сущее определение или долженствование материи есть ее абсолютная отрицательность. Через последнюю материя соотносится безоговорочно не только с формой как с некоторым другим, но это внешнее есть та форма, которую сама материя содержит в себе, как скрытую. Материя есть то же самое противоречие в себе, какое содержится и в форме, и это их противоречие, как и его разрешение, есть лишь одно противоречие. Но материя противоречива внутри себя самой, так как она как неопределенное тождество с собой есть вместе с тем абсолютная отрицательность; она поэтому снимает себя в себе самой, и ее тождество распадается в ее отрицательности, а последняя получает в нем свое устойчивое наличие. Следовательно, так как материя определяется формой, как чем-то внешним, то первая этим достигает своего определения, и внешний характер отношения состоит как для формы, так и для материи, в том, что каждая из них или, правильнее, их первоначальное единство есть в своем полагании вместе с тем нечто предполагающее, вследствие чего соотношение с собой есть вместе с тем соотношение с собой, как со снятым, или соотношение со своим другим.
В-третьих, через это движение формы и материи их первоначальное единство, с одной стороны, восстановлено, а, с другой, есть теперь положенное. Материя столь же определяет сама себя, сколь этот процесс определения есть для нее внешнее действие формы; и наоборот, форма столь же определяет лишь себя или имеет определяемую ею материю в ней самой, сколь в своем процессе определения относится к некоторому другому; и то, и другое (действие формы и движение материи) есть одно и то же, только первое есть действие, т. е. отрицательность, как положенная, а второе — движение или становление, отрицательность как в-себе-сущее определение. В результате получается поэтому единство в-себе-бытия и положенности. Материя как таковая определена или необходимо имеет некоторую форму, а форма есть безоговорочно материальная, устойчиво наличная форма.
3. Форма, поскольку она предполагает некоторую материю как свое другое, конечна. Она есть не основание, но лишь нечто деятельное. Равным образом, и материя, поскольку она предполагает форму как свое небытие, есть конечная материя; она столь же мало есть основание своего единства с формой, а есть лишь основа для формы. Но как эта конечная материя, так и конечная форма не имеют истины; каждая соотносится с другой или, иначе говоря, лишь их единство есть их истина. В это единство возвращаются оба эти определения и снимают в нем свою самостоятельность; тем самым оно оказывается их основанием. Материя есть поэтому лишь постольку основание определения своей формы, поскольку она есть не материя как материя, а абсолютное единство сущности и формы; равным образом, форма есть основание устойчивого наличия своих определений лишь постольку, поскольку она есть то же самое единое единство. Но это единое единство как абсолютная отрицательность, и, определеннее, как исключающее единство, есть в своей рефлексии предполагающее; иначе говоря, в процессе полагания одним и тем же действием оказывается сохранение в единстве себя, как положенного, и отталкивание себя от самого себя; — одним и тем же действием оказывается соотнесение себя с собою как с собою и соотнесение себя с собою как с некоторым другим. Или, иными словами, определяемость материи формой есть опосредствование сущности как основания с собой в некотором единстве через себя само и через отрицание себя самого.
Оформленная материя или обладающая устойчивым наличием форма есть теперь не только вышеуказанное абсолютное единство основания с собой, но также и положенное единство. Именно в рассмотренном движении абсолютное основание изобразило свои моменты вместе с тем, как снимающие себя и тем самым как положенные. Или, иначе говоря, восстановленное вновь единство в своем слиянии с собой вместе с тем также и оттолкнуло себя от самого себя и определило себя; ибо их единство, как получившееся через отрицание, есть также и отрицательное единство. Поэтому оно есть единство формы и материи как их основа, но как их определенная основа, которая есть оформленная материя, но которая вместе с тем безразлична к форме и материи как к снятым и несущественным. Оно есть содержание.
с) Форма и содержание
Форма, во-первых, противостоит сущности; таким образом, она есть вообще соотношение основания, и ее определениями служат основание и обоснованное. Затем она противостоит материи; таким образом, она есть определяющая рефлексия, и ее определениями служат само рефлексивное определение и его устойчивое наличие. Наконец, она противостоит содержанию; таким образом, ее определениями служат опять-таки она сама и материя. То, что было раньше тождественным с собой (сперва основание, затем устойчивое наличие вообще и, наконец, материя), вступает под власть формы и есть снова одно из ее определений.
Содержание имеет, во-первых, некоторую форму и некоторую материю, принадлежащие ему и существенные для него; оно есть их единство. Но так как это единство есть вместе с тем определенное или положенное единство, то содержание противостоит форме; последняя составляет положенность и есть по отношению к содержанию несущественное. Поэтому содержание безразлично в форме; последняя объемлет собою как форму как таковую, так и материю; и содержание имеет, стало быть, форму и материю, основу которых оно составляет и которые суть для него голая положенность.
Содержание, во-вторых, есть то, что тождественно в форме и материи, так что последние суть как бы лишь безразличные внешние определения. Они суть положенность вообще, которая однако в содержании возвратилась в свое единство или в свое основание. Тождество содержания с самим собой есть поэтому, с одной стороны, указанное безразличное к форме тождество, а с другой, оно есть тождество основания. Основание ближайшим образом исчезло в содержании; но содержание есть вместе с тем отрицательная рефлексия определений формы внутрь себя; его единство, которое ближайшим образом лишь безразлично к форме, есть поэтому также и формальное единство или соотношение основания как таковое. Поэтому содержание имеет последнее своей существенной формой и, наоборот, основание имеет некоторое содержание.
Содержанием основания, следовательно, служит возвратившееся в свое единство с собой основание; основание есть ближайшим образом сущность, которая тождественна с собой в своей положенности; как разная и безразличная к своей положенности она есть неопределенная материя; но как содержание она есть вместе с тем оформленное тождество, и эта форма становится соотношением основания потому, что определения ее противоположности положены в содержании также и как подвергшиеся отрицанию. — Содержание, далее, определено в себе самом не только подобно материи, как безразличное вообще, но и как оформленная материя, так что определения формы обладают материальным, безразличным устойчивым наличием. С одной стороны, содержание есть существенное тождество основания с собой в его положенности, а с другой стороны, оно есть положенное тождество в противоположность соотношению основания; эта положенность, которая имеется в этом тождестве, как определение формы, противостоит свободной положенности, т. е. форме, как целому соотношению основания и обоснованного; последняя форма есть тотальная возвращающаяся в себя положенность; первая же есть поэтому лишь положенность как непосредственная, — определенность как таковая.
Основание тем самым вообще обратило себя в определенное основание, и сама определенность теперь двояка: она есть, во-первых, определенность формы и, во-вторых, определенность содержания. Первая есть определенность основания, состоящая в том, что оно вообще внешне содержанию, которое безразлично к этому соотношению. Вторая есть определенность того содержания, которым обладает основание.
В. Определенное основание
а) Формальное основание
Основание имеет некоторое определенное содержание. Определенность содержания есть, как выяснилось, основа для формы, простая непосредственность, противостоящая опосредствованию формы. Основание есть отрицательно соотносящееся с собою тождество, которое этим делает себя положенностью; тождество это соотносится отрицательно с собой, будучи в этой своей отрицательности тождественным с собою; это тождество есть основа или содержание, которое, таким образом, составляет безразличное или положительное единство соотношения основания и есть его опосредствующее.
В этом содержании исчезла ближайшим образом определенность основания и обоснованного по отношению друг к другу. Но опосредствование есть, далее, отрицательное единство. Отрицательное, как имеющее место в этой безразличной основе, есть ее непосредственная определенность, через которую основание имеет определенное содержание. Но затем отрицательное есть отрицательное соотношение формы с самой собой. Положенное, с одной стороны, снимает само себя и возвращается в свое основание; основание же, как существенная самостоятельность, соотносится отрицательно с самим собой и обращает себя в положенное. Это отрицательное опосредствование основания и обоснованного есть своеобразное опосредствование формы как таковой, формальное опосредствование. Обе стороны формы, так как одна переходит в другую, тем самым полагают себя теперь сообща в одном и том же тождестве как снятые; этим они его (это тождество) вместе с тем предполагают. Оно есть определенное содержание, с которым, следовательно, формальное опосредствование соотносится через себя само как с положительным опосредствующим. Это содержание есть тождественное в них обеих, и, поскольку они различны, но при этом каждая в своем различии есть соотношение с другой, это содержание есть их устойчивое наличие, устойчивое наличие каждой как само целое.
Отсюда следует, что в определенном основании имеется следующее: во-первых, некоторое определенное содержание рассматривается с двух сторон, один раз, поскольку оно положено как основание, и другой раз, поскольку оно положено как обоснованное. Само содержание безразлично к этой форме; в обоих случаях оно есть вообще лишь одно определение. Во-вторых, само основание есть в такой же мере момент формы, как и положенное им; это есть их тождество по форме. Безразлично, какое из этих двух определений делают первым, безразлично, переходить ли от одного как положенного к другому как к основанию или от одного как основания к другому как к положенному. Обоснованное, рассматриваемое само по себе, есть снятие себя самого; тем самым оно делает себя, с одной стороны, положенным и есть вместе с тем полагание основания. То же самое движение есть и основание как таковое; оно делает себя положенным и благодаря этому становится основанием чего-то, т. е. она имеется в этом движении и как положенное и как основание, и притом лишь в этом движении оно впервые становится основанием. Основанием того факта, что есть основание, служит положенное, и, наоборот, этим самым основание оказывается чем-то положенным. Опосредствование начинается столько же от одного, сколько и от другого; каждая сторона есть столь же основание, сколь и положенное, и каждая есть все опосредствование или вся форма. — Эта вся форма сама, далее, есть как нечто тождественное с собою, основа тех определений, которые составляют обе стороны, — основание и обоснованное; форма и содержание сами суть, таким образом, одно и то же тождество.
В силу этого тождества основания и обоснованного как по содержанию, так и по форме, основание есть достаточное (при ограничении достаточности этим отношением); нет ничего в основании, чего нет в обоснованном, точно так же, как нет ничего в обоснованном, чего нет в основании. Когда спрашивают, что служит основанием, то желают получить то же самое определение, которое составляет собою содержание, вдвойне: во-первых, в форме положенного и, во-вторых, в форме рефлектированного в себя наличного бытия, существенности.
Итак, поскольку в определенном основании основание и обоснованное суть вся форма, и их содержание, хотя и определенное, есть одно и то же, то основание в обеих его сторонах еще не определено реально, они не имеют разного содержания; определенность есть пока что лишь простая, еще не перешедшая на эти стороны определенность; определенное основание имеется пока что лишь в своей чистой форме, имеется лишь формальное основание. — Так как содержание есть лишь эта простая определенность, не имеющая в самой себе формы соотношения основания, то она есть тождественное с собой содержание, безразличное к форме, и последняя для него внешня; оно есть некое другое, чем она.
Примечание [Формальный способ объяснения из тавтологических оснований]
Если рефлексия об определенных основаниях придерживается той формы основания, которая получилась здесь, то указание основания остается голым формализмом и пустой тавтологией, выражающей в форме рефлексии в себя, существенности, то же самое содержание, которое уже имеется в форме непосредственного, наличного бытия, рассматриваемого как положенное. Такое указание оснований сопровождается поэтому такой же пустотой, как и высказывания, делаемые сообразно предложению о тождестве. Науки, особенно физические, преисполнены этого рода тавтологиями, которые как бы составляют прерогативу науки. — Например, как на основание движения планет вокруг солнца, указывается на силу взаимного притяжения земли и солнца. Этим не высказывается по содержанию ничего другого, кроме того, что уже заключается в феномене, т. е. в соотношении этих тел друг с другом в их движении, но только это высказывается в форме рефлектированного в себя определения — силы. Если затем задают вопрос, что за силу представляет собою эта притягивающая сила, то получается ответ, что она есть сила, производящая движение земли вокруг солнца, т. е. она имеет совершенно то же самое содержание, как и то наличное бытие, основанием которого она должна быть; соотношение земли и солнца в их движении есть тождественная основа основания и обоснованного. — Если какая-либо форма кристаллизации объясняется тем, что основанием ее служит особое взаимное расположение молекул, то ведь налично-сущая кристаллизация и есть именно само то расположение, которое объявляется основанием. В обычной жизни эти этиологии (82), которые составляют привилегию наук, считаются тем, что они суть, — тавтологическими пустыми речами. Если на вопрос, почему такой-то человек едет в город, указывается то основание, что в городе находится влекущая его туда притягательная сила, то этого рода ответ, санкционированный в науках, считается нелепой пошлостью. — Лейбниц упрекал ньютонову силу притяжения в том, что она есть такое же скрытое качество, как те, которыми пользовались для объяснения схоластики. Ей следовало бы сделать скорее противоположный упрек, а именно, что она есть слишком известное качество, ибо в ней нет никакого другого содержания, кроме самого явления. — Этот способ объяснения нравится именно своей большой ясностью и понятностью, ибо что может быть яснее и понятнее указания, например, на то, что растение имеет свое основание в некоторой растительной, т. е. производящей растения силе. — Скрытым качеством эта сила могла бы быть названа лишь в том смысле, что основание должно было бы иметь иное содержание, чем объясняемое им, а между тем этого содержания не дают; служащая для объяснения сила есть, конечно, скрытое основание постольку, поскольку требуемое основание не указывается. Посредством такого формализма нечто объясняется столь же мало, как мало познается природа какого-нибудь растения, если я скажу, что оно есть растение; при всей ясности такого предложения или того предложения, что растение имеет свое основание в производящей растения силе (83), этот способ объяснения в силу изложенного может быть назван весьма скрытым.
Во-вторых, что касается формы, то при этом способе объяснения встречаются оба противоположные направления соотношения основания, не приводя к познанию их определенного отношения. Основание есть, с одной стороны, основание, как рефлектированное в себя определение содержания того наличного бытия, которое оно обосновывает, а с другой стороны, оно есть положенное. Оно есть то, из чего должно быть понято наличное бытие; но на самом деле, наоборот, от последнего умозаключают к первому, и основание понимается из наличного бытия. А именно, главная задача этой рефлексии состоит в том, чтобы из наличного бытия найти основания, т. е. превратить непосредственное наличное бытие в форму рефлектированности: основание, вместо того чтобы быть в себе и для себя и самостоятельным, оказывается тем самым скорее чем-то положенным и производным. А так как оно посредством такого способа объяснения прилаживается к явлению, в его определения основываются на последнем, то последнее, конечно, совершенно гладко и по попутному ветру вытекает из своего основания. Но познание от этого не движется с места; оно продолжает вращаться в формальном различии, которое перевертывается наоборот и упраздняется самим этим приемом объяснения. Поэтому одно из главных затруднений при погружении в науки, в которых господствует этот прием, обусловливается именно этим извращением ситуации, состоящим в том, что предпосылается как основание то, что в действительности есть производное, и, переходя к следствиям, впервые находят в них в действительности основание того, что должно было бы быть их основанием. Изложение начинается с оснований, их выставляют наобум, как принципы и первые понятия; они суть простые определения, сами по себе не обладающие никакой необходимостью; последующее должно быть основано на них. Поэтому, если кто желает проникнуть в такого рода науки, тот должен начать с того, чтобы вбить себе в голову эти основания; для разума это — тягостная задача, так как он должен при этом признать основой то, что лишено основания. Лучше всех преуспевает в этом деле тот, кто, не долго раздумывая, соглашается признать принципы как данные и отныне пользуется ими как основными правилами своего рассудка. Без этого метода нельзя найти начал, и столь же мало возможно без него дальнейшее продвижение. Однако последнее затрудняется тем, что в нем обнаруживается обратный толчок метода, который в последующем хочет обнаружить производное, между тем как на самом деле это производное содержит в себе впервые основания для тех предпосылок. Далее, так как последующее оказывается тем наличным бытием, из которого было выведено основание, то это отношение, в котором здесь выступает явление, создает недоверие к его изображению; ибо явление оказывается выраженным не в своей непосредственности, а как доказательство основания. Но так как последнее опять-таки выводится из первого, то является требование увидеть явление в его непосредственности, чтобы получить возможность, исходя из него, дать оценку основания. Поэтому при таком изложении, в котором собственно обосновывающее выступает как производное, остается неизвестным, как обстоит дело и с основанием и с явлением. Эта неизвестность увеличивается еще вследствие того, — в особенности, если изложение не строго последовательно, а более добросовестно, — что в явлении повсюду обнаруживаются следы и обстоятельства, указывающие на многое и часто совсем другое, чем то, что содержится в принципах. Наконец, путаница получается еще бóльшая, когда смешивают рефлектированные и лишь гипотетические определения с непосредственными определениями самого явления, когда их излагают так, как будто они взяты из непосредственного опыта. Таким образом, многие, приступающие к этим наукам с искренней верой, могут держаться того мнения, будто молекулы, пустые промежутки, центробежная сила, эфир, отдельные световые лучи, электрическая, магнетическая материя и еще множество тому подобного суть вещи или отношения, которые, судя по тому, что о них говорится, как о непосредственных определениях наличного бытия, на самом деле даны в восприятии. Они служат первыми основаниями для другого; о них говорят, как о действительности, и их применяют с полным доверием; их добросовестно признают действительностью раньше, чем начинают сознавать, что они суть, собственно говоря, определения, полученные путем умозаключения из того, что они должны обосновать, — выведенные некритической рефлексией гипотезы и измышления. На самом деле те, кто так поступает, оказываются вращающимися в каком-то заколдованном круге, в котором определения наличного бытия и определения рефлексии, основание и обоснованное, феномены и фантомы перемешаны вместе в нераздельном сообществе и пользуются одинаковым почетом.
При формальном характере этого способа объяснения из оснований мы вместе с тем опять, несмотря на все эти объяснения при помощи хорошо известных сил и материй, слышим разговоры о том, что мы не знаем внутренней сущности самих этих сил и материй. В этом можно усмотреть лишь признание того обстоятельства, что такое обоснование само совершенно не удовлетворено собой, что оно само требует чего-то совсем иного, чем таких оснований. Но в таком случае не видать только, к чему служит этот труд такого «объяснения», почему не ищут этого иного или по крайней мере не оставляют в стороне того «объяснения» и не останавливаются на констатировании простых фактов.
b) Реальное основание
Определенность основания, как оказалось, есть, с одной стороны, определенность основы или определение содержания, а с другой стороны, она есть инобытие в самом соотношении основания, а именно различность его содержания и формы; соотношение основания и обоснованного проходит как внешняя форма по содержанию, безразличному к этим определениям. — Но на самом деле оба они не внешни друг другу; ибо содержание состоит в том, что оно есть тождество основания с самим собой в обоснованном и обоснованного в основании. Оказалось, что сторона основания сама есть положенное, а сторона обоснованного сама есть основание: каждая в ней самой есть это тождество целого. Но так как они вместе с тем принадлежат к форме и составляют ее определенное различие, то тождеством целого с собою каждая оказывается в своей собственной определенности (84). Каждая, стало быть, имеет разнящееся от другой содержание. — Или, если рассматривать их со стороны содержания, так как оно оказывается тождеством с собою обеих сторон, как сторон соотношения основания, то содержание оказывается по существу, имеющим в нем самом это различие формы, и как основание оно представляет собою некое другое, чем как обоснованное.
Но тем, что основание и обоснованное имеют разное содержание, соотношение основания перестало быть формальным: возвращение в основание и выхождение из него к положенному уже не есть тавтология; основание реализовано. Поэтому, когда спрашивают об основании, то в качестве основания требуют, собственно говоря, некоторого другого определения содержания, чем то, об основании которого спрашивают.
Это соотношение определяет себя теперь далее. А именно, поскольку две его стороны представляют собою разное содержание, они безразличны друг к другу; каждая есть непосредственное, тождественное с собой определение. Далее, будучи соотнесены друг с другом как основание и обоснованное, основание есть рефлектированное внутрь себя в другом как в своей положенности; таким образом, то содержание, которым обладает сторона основания, имеется также и в обоснованном; последнее как положенное имеет лишь в основании свое тождество с собой и свое устойчивое наличие. Но кроме этого содержания основания, обоснованное отныне имеет еще также и свое своеобразное содержание и, значит, есть единство двоякого содержания. Это единство как единство разных есть, правда, их отрицательное единство, но так как они суть взаимно безразличные определения содержания, то оно есть лишь их пустое, в себе самом бессодержательное соотношение, а не их опосредствование — некоторое одно или нечто, как их внешнее сочетание.
Таким образом, в реальном соотношении основания имеется двоякое: во-первых, то определение содержания, которое есть основание и которое непрерывно продолжает себя само в положенности, так что оно составляет то, что просто тождественно в основании и в обоснованном; таким образом, обоснованное содержит основание полностью внутри себя; их соотношение есть лишенная различий существенная сплошность (Gediegenheit). Поэтому то, что в обоснованном еще присоединяется к этой простой сущности, есть лишь некоторая несущественная форма, внешние определения содержания, которые как таковые свободны от основания и составляют непосредственное многообразие. Для этого несущественного то существенное не есть, стало быть, основание, равно как оно не есть основание для соотношения обоих в обоснованном. Это — некоторое положительно тождественное, которое имманентно обоснованному, но не полагает себя в нем ни в каком различии формы, а как соотносящееся с собою самим содержание есть безразличная положительная основа. Во-вторых, то, что в данном нечто сочетается с этой основой, есть некоторое безразличное содержание, но как несущественная сторона. Главным является соотношение основы и несущественного многообразия. Но это соотношение, так как соотносящиеся определения суть безразличное содержание, также не есть основание; правда, одна сторона этого соотношения определена как существенное, а другая — лишь как несущественное или положенное содержание, но как соотносящееся с собой содержание эта форма внешня обеим им. То одно в данном нечто, которое составляет их соотношение, есть поэтому не соотношение формы, а лишь некоторая внешняя связь, которая не содержит в себе несущественного многообразного содержания как положенного; оно, следовательно, есть равным образом лишь основа.
Таким образом, основание, поскольку оно определяет себя как реальное, распадается из-за разности содержания, составляющей его реальность, на внешние определения. Оба соотношения — существенное содержание как простое непосредственное тождество основания и обоснованного, а затем нечто как соотношение различного содержания суть две равные основы; тождественная с собой форма основания, заключающаяся в том, что одно и то же имеется один раз как существенное, а другой раз как положенное, исчезла; соотношение основания стало, таким образом, внешним самому себе.
Поэтому теперь оказывается, что некоторое внешнее обоснование приводит в связь разные содержания в определяет, какое из них есть основание и какое то, что положено последним; в самих же этих содержаниях указанного определения нет. Реальное основание есть поэтому соотношение с другим — с одной стороны, соотношение содержания с другим содержанием, а, с другой стороны, соотношение самого соотношения основания (формы) с другим, а именно с некоторым непосредственным, не положенным им.
Примечание [Формальный способ объяснения из некоторого, отличного от обоснованного, основания]
Формальное соотношение основания заключает в себе лишь одно содержание и для основания и для обоснованного; в этом тождестве заключается его необходимость, но вместе с тем и его тавтологичность. Реальное основание заключает в себе различные содержания; но при этом появляется случайный и внешний характер соотношения основания. С одной стороны, то, что рассматривается как существенное и потому как определение основания, не есть основание для других, связанных с ним определений. С другой стороны, остается также неопределенным, какое из многих определений содержания некоторой конкретной вещи должно быть принято за существенное и за основание; поэтому выбор между ними оказывается свободным. Так, что касается первого замечания, то основанием, например, дома служит его фундамент; то, что делает последний основанием, есть присущая чувственной материи тяжесть, которая совершенно тождественна как в основании, так и в обоснованном им доме. То обстоятельство, что в тяжелой материи имеется такое различие, как различие между фундаментом и отличной от него модификацией, вследствие которой она образует жилище, совершенно безразлично для самой тяжелой материи; соотношение ее с другими определениями содержания дома—с целью, устройством последнего и т. д. — ей внешне; поэтому она есть, правда, их основа, но не их основание. Тяжесть есть настолько же основание того, что дом стоит, насколько и того, что камень падает; камень имеет внутри себя это основание, тяжесть; но то обстоятельство, что он имеет то дальнейшее определение содержания, вследствие которого он не только есть нечто тяжелое, но и камень, — это внешне для тяжести; далее, что его сначала отдалили от того тела, на которое он падает, это положено через некоторое другое, равно как время и пространство и их соотношение, движение, суть некоторое другое содержание, чем тяжесть, и их (как обыкновенно говорят) можно представлять себе без нее; они, следовательно, не положены ею по существу. — Тяжесть также есть основание того, что брошенное тело совершает движение, противоположное падению. — Из разности определений, основанием которых служит тяжесть, явствует, что требуется вместе с тем нечто другое, делающее ее основанием того или другого определения.
Если о природе говорится, что она есть основание мира, то, что называется природой, е одной стороны, есть то же самое, что и мир, и мир есть не что иное, как сама природа. Но они также и разны, так что природа есть в большей мере неопределенная или, по крайней мере, определенная лишь в общих различиях, которые суть законы, тождественная с собой сущность мира; и для того чтобы природа стала миром, к ней извне присоединяются еще многообразные определения. Но последние имеют свое основание не в природе как таковой; она, напротив, безразлична к ним, как к случайностям. — Так же обстоит дело, когда определяют бога, как основание природы. Как основание он есть ее сущность, природа содержит ее в себе и тождественна с нею; но она обладает еще дальнейшим многообразием, которое отличается от самого основания; она есть то третье, в котором связаны оба эти разные; сказанное основание не есть основание ни разнящегося от него многообразия, ни своей связи с ним. Поэтому природа не познается из бога как из основания, ибо при указанном понимании он был бы лишь ее всеобщей сущностью, не содержащей ее как определенной сущности и природы.
Вследствие этой разности содержания основания или, собственно говоря, основы и того, что связано с нею в обоснованием, указание реальных оснований становится, следовательно, таким же формализмом, как и формальное основание. В последнем тождественное с собой содержание безразлично к форме; в реальном основании имеет место то же самое. Вследствие этого оказывается далее, что оно не содержит в себе самом указания, какое из многообразных определений должно считаться существенным. Нечто есть некоторое конкретное, состоящее из таких многообразных определений, которые оказываются в нем одинаково постоянными и пребывающими. Поэтому одно из них с точно таким же правом, как и другое, может быть определено как основание, а именно, как то существенное определение, сравнительно с которым прочие суть тогда лишь некоторое положенное. К этому присоединяется то, о чем мы упомянули выше, а именно, что если имеется некоторое определение, которое в одном случае принимается за основание другого, то отсюда не следует, что в другом случае или вообще это другое положено вместе с первым. — Наказание, например, имеет многообразные определения, а именно, оно есть возмездие, оно есть, далее, устрашающий пример, оно есть провозглашенная законом угроза для острастки, а также есть нечто, служащее для вразумления и исправления преступника. Каждое из этих разных определений рассматривалось, как основание наказания, ибо каждое есть существенное определение, и вследствие этого прочие, как отличные от него, определяются по отношению к нему лишь как случайные. Но то из них, которое принимается за основание, еще не есть все наказание как таковое; это конкретное содержит в себе также и те другие определения, которые в нем лишь соединены с первым, не имея в нем своего основания. — Или возьмем другой пример: какое-либо должностное лицо обладает служебной сноровкой, состоит как индивидуум в родстве, имеет те или иные знакомства, обладает особенным характером, имел такие-то возможности или случаи отличиться и т. д. Каждое из этих свойств может быть или считаться основанием того, что он занимает эту должность; они суть различные содержания, соединенные в некотором третьем; форма, по которой они определены по отношению друг к другу, одно, как существенное, а другие, как положенные, внешня этому третьему. Каждое из названных свойств существенно для данного должностного лица, так как последнее через эти свойства есть тот определенный индивидуум, которым оно является; поскольку должность может рассматриваться как внешнее, положенное определение, каждое из этих свойств можно определять по отношению к ней как ее основание, но и, наоборот, можно смотреть на те свойства как на положенные, а на должность — как на их основание. Как они относятся между, собой действительно, т. е. в отдельном случае, есть определение, внешнее для самого соотношения основания и для самого содержания; форму основания и обоснованного им сообщает некое третье.
Вообще говоря, каждое наличное бытие может таким образом иметь разнообразные основания; каждое из определений его содержания, как тождественное с собой, пронизывает собою конкретное целое и может поэтому рассматриваться как существенное; тем разнообразным точкам зрения, т. е. определениям, которые лежат вне самой вещи, открыт поэтому бесконечный простор ввиду случайности способа связи. — Поэтому случайно также и то, имеет ли некоторое основание то или иное следствие. Например, моральные мотивы суть существенные определения нравственной природы, но то, что из них проистекает, есть вместе с тем некоторое отличное от них внешнее, которое и проистекает и не проистекает из них; лишь через некоторое третье оно прибавляется в ним. Точнее говоря, это следует понимать так, что для морального определения, если оно есть основание, не случайно то, что оно имеет некоторое следствие или обоснованное, но для него вообще случайно, делают ли его или не делают основанием. Но так как опять-таки содержание, составляющее следствие морального определения, если последнее сделано основанием, имеет характер внешности, то это содержание может быть непосредственно упразднено другой внешностью. Таким образом, из того или другого морального мотива может как произойти, так и не произойти некоторый поступок. И, наоборот, тот или иной поступок может иметь разнообразные основания; как нечто конкретное, он содержит в себе многообразные существенные определения, каждое из которых может поэтому быть принято за основание. — Отыскивание и указание оснований, в чем преимущественно состоит рассуждение, есть поэтому бесконечное шатание из стороны в сторону, не приводящее ни к какому окончательному определению; относительно всего и каждого можно указать одно или несколько хороших оснований, равно как и относительно его противоположного, и может иметься множество оснований, без того чтобы из них что-нибудь следовало. То, что Сократ и Платон называют софистикой, есть не что иное, как рассуждение из оснований; Платон противопоставляет ему рассмотрение идеи, т. е. сути в себе и для себя самой или в ее понятии. Основания почерпываются лишь из существенных определений содержания, отношений и точек зрения, которые в каждой вещи имеются во множестве, равно как и в ее противоположности; каждое из этих определений в своей форме существенности значимо ровно столько же, сколько и другое; так как оно не объемлет всей вещи, то оно есть одностороннее основание, причем другие стороны вещи имеют в свою очередь другие особенные основания, ни одно из которых не исчерпывает вещи, составляющей их соединение и содержащей их все вместе; ни одно из них не есть достаточное основание, т. е. понятие.
с) Полное основание
1. В реальном основании основание как содержание и основание как соотношение суть лишь основы. Первое лишь положено как существенное и как основание; соотношение же есть то нечто, которое составляет обоснованное и которое представляет собою неопределенный субстрат разного содержания, его связь, которая есть не его собственная рефлексия, а внешняя и, стало быть, только положенная. Реальное соотношение основания есть поэтому скорее основание как снятое; оно, стало быть, составляет скорее сторону обоснованного или положенности. Но как положенность, само основание возвратилось теперь в свое основание; оно есть теперь некоторое обоснованное, имеющее другое основание. Последнее определяет себя вследствие этого так, что оно, во-первых, есть нечто тождественное с реальным основанием как со своим обоснованным; обе стороны имеют по этому определению одно и то же содержание; два определения содержания и их связь в нечто равным образом находятся в новом основании. Но, во-вторых, новое основание, в которое перешла, сняв себя, та лишь положенная внешняя связь, есть как ее рефлексия внутрь себя абсолютное соотношение двух определений содержания.
Вследствие того, что реальное основание само возвратилось в свое основание, в нем восстанавливается тождество основания и обоснованного, или формальное основание. Возникшее соотношение основания есть поэтому полное соотношение, содержащее в себе вместе и формальное и реальное основание и опосредствующее друг с другом те определения содержания, которые в реальном основании непосредственны по отношению друг к другу.
2. Тем самым соотношение основания определилось ближе следующим образом. Во-первых, нечто имеет некоторое основание; оно содержит в себе то определение содержания, которое есть основание, и еще некоторое второе определение как положенное им. Но как безразличное содержание первое не есть в себе самом основание, а второе не есть в себе самом обоснованное первым, но это соотношение имеется в непосредственности содержания как снятое или положенное и как таковое имеет свое основание в каком-то другом соотношении. Это второе соотношение, как различенное лишь по форме, имеет то же самое содержание, что и первое, а именно, оба определения содержания, но есть их непосредственная связь. Однако, так как связываемое имеет вообще разное содержание и, стало быть, есть взаимно безразличное определение, то эта связь не есть их поистине абсолютное соотношение, в силу которого одно из определений было бы чем-то тождественным с собой в положенности, а другое — лишь этой положенностью того же самого тождественного. Дело обстоит не так, а иначе: некоторое нечто служит их носителем и составляет их не рефлектированное, а лишь непосредственное соотношение, которое, поэтому, есть лишь релятивное основание, основание по отношению к их связи в другом нечто. Оба нечто суть, таким образом, те два различные соотношения содержания, которые у нас получились. Они находятся между собой в тождественном формальном соотношении основания; они суть одно и то же все содержание, а именно, те два определения содержания и их соотношение; они различаются лишь способом этого соотношения, которое в одном есть непосредственное соотношение, а в другом — положенное, вследствие чего одно отличается от другого лишь по форме, как основание и обоснованное. — Во-вторых, это соотношение основания не только формально, но и реально. Формальное основание, как оказалось, переходит в реальное; моменты формы рефлектируют себя в себя самих; они суть некоторое самостоятельное содержание, и соотношение основания также содержит в себе некоторое особое содержание как основание и некоторое особое содержание как обоснованное. Содержание образует собою, во-первых, непосредственное тождество обеих сторон формального основания так, что они имеют одно и то же содержание. Но оно имеет также форму в нем самом и есть, таким образом, удвоенное содержание, относящееся, как основание и обоснованное. Одно из двух определений содержания вышеуказанных двух нечто определено поэтому не только как общее им по внешнему сравнению, но как их тождественный субстрат и основа их соотношения. По отношению к другому определению содержания оно есть существенное определение и основание этого другого определения, как положенного, а именно, положенного в том нечто, соотношение которого есть обоснованное соотношение. В первом нечто, которое есть соотношение основания, это второе определение содержания оказывается тоже непосредственным и в себе связанным с первым определением содержания. Второе же нечто содержит в себе лишь одно определение, как то, в чем оно непосредственно тождественно с первым нечто, другое же определение оно содержит, как положенное в нем. Первое определение содержания есть основание этого положенного определения благодаря тому, что оно в первом нечто первоначально связано с другим определением содержания.
Соотношение основания в определениях содержания второго нечто, таким образом, опосредствовано первым в-себе-сущим соотношением первого нечто. Умозаключение здесь таково: так как в одном нечто определение B связано в себе с определением A, то во втором нечто, которому присуще непосредственно лишь определение A, с последним связано также и B. Во втором нечто опосредствовано не только это второе определение, но также и то, что его непосредственное определение есть основание, а именно, через первоначальное соотношение этого определения с B в первом нечто. Это соотношение есть тем самым основание основания A, и все соотношение основания имеется во втором нечто как то, что положено или обосновано.
3. Реальное основание оказывается внешней себе рефлексией основания; полное опосредствование последнего есть восстановление его тождества с собою. Но так как последнее вследствие этого приобрело вместе с тем внешний характер реального основания, то формальное соотношение основания есть в этом единстве его самого и реального основания столь же полагающее себя, сколь и снимающее себя основание; соотношение основания опосредствует себя с собою через свое отрицание. Основание есть, во-первых, как первоначальное соотношение, соотношение непосредственных определений содержания. Соотношение основания как существенная форма имеет своими сторонами такие определения, которые суть снятые или моменты. Поэтому как форма непосредственных определений оно есть тождественное с собой соотношение вместе с тем как соотношение своего отрицания; тем самым оно есть основание не в себе и для себя самого, а как соотношение со снятым соотношением основания. — Во-вторых, снятое соотношение или то непосредственное, которое и в первоначальном и в положенном соотношении есть тождественная основа, есть реальное основание равным образом не в себе и для себя самого, а есть основание, поскольку это положено через указанную первоначальную связь.
Соотношение основания в его целостности есть тем самым по существу предполагающая рефлексия; формальное основание предполагает непосредственное определение содержания, а это определение как реальное основание предполагает форму. Основание есть, следовательно, форма как непосредственная связь; но таким образом, что она отталкивает себя от себя самой и скорее предполагает непосредственность, соотносится в ней с собой как с чем-то другим. Это непосредственное есть определение содержания, простое основание; но последнее как таковое, т. е. как основание, столь же и оттолкнуто от себя и соотносится с собой равным образом, как с чем-то другим. — Таким образом, целостное соотношение основания определило себя в обусловливающее опосредствование.
С. Условие
а) Относительно-безусловное
Основание есть непосредственное, а обоснованное — опосредствованное. Но основание есть полагающая рефлексия; как таковая оно делает себя положенностью и есть предполагающая рефлексия; таким образом, оно соотносится с собой, как со снятым, как с некоторым непосредственным, которым оно само опосредствовано. Это опосредствование как движение вперед от непосредственного в основанию не есть некоторая внешняя рефлексия, а, как оказалось, собственное действие основания, или, что то же самое, соотношение основания как рефлексия в тождество с собою есть столь же существенным образом отчуждающая себя рефлексия. То непосредственное, с которым основание соотносится, как со своей существенной предпосылкой, есть условие; поэтому реальное основание по существу обусловлено. Содержащаяся в нем определенность есть инобытие его самого.
Условие есть, следовательно, во-первых, непосредственное, многообразное наличное бытие. Во-вторых, это наличное бытие соотнесено с некоторым другим, с чем-то таким, что является основанием не этого наличного бытия, а в другом отношении; ибо само наличное бытие непосредственно и не имеет основания. По указанному соотношению наличное бытие есть некоторое положенное; непосредственное наличное бытие должно быть условием не для себя, а для другого. Но вместе с тем то обстоятельство, что оно есть условие для другого, само есть лишь некоторое положенное; что оно есть некоторое положенное, это снято в его непосредственности, и какое-либо наличное бытие безразлично к тому факту, что оно есть условие. В-третьих, условие есть непосредственное таким образом, что оно составляет предпосылку основания. Условие есть в этом определении возвратившееся в тождество с собою формальное соотношение основания и тем самым есть содержание последнего. Но содержание как таковое есть лишь безразличное единство основания, как облеченного в форму; без формы нет содержания. Оно еще до некоторой степени освобождается от нее, поскольку соотношение основания становится в полном основании некоторым по отношению к своему тождеству внешним соотношением, благодаря чему содержание получает непосредственность. Поэтому, поскольку условие есть то, в чем соотношение основания имеет свое тождество с собой, оно составляет содержание основания; но так как оно безразлично к этой форме, то оно есть ее содержание лишь в себе, есть нечто такое, что лишь должно стать содержанием и, стало быть, составляет материал для основания. Положенное как условие, наличное бытие имеет по второму моменту то определение, что оно утрачивает свою безразличную непосредственность и становится моментом некоторого другого. В силу своей непосредственности оно безразлично к этому соотношению; но поскольку оно вступает в последнее, оно образует собой в-себе-бытие основания и есть для него безусловное. Чтобы быть условием, оно имеет свою предпосылку в основании и само обусловлено; но это определение ему внешне.
2. Нечто есть не в силу своего условия; его условие не представляет собой его основания. Условие есть для основания момент безусловной непосредственности, но само оно не есть то движение и полагание, которое соотносится с собой отрицательно и делает себя положенностью. Поэтому условию противостоит соотношение основания. Нечто имеет кроме своего условия также и основание. — Последнее есть пустое движение рефлексии, так как оно (движение) имеет непосредственность как свою предпосылку вне себя. Но оно есть вся форма и самостоятельный процесс опосредствования; ибо условие не есть его основание. Так как этот процесс опосредствования соотносится как полагание с собой, то он по этой своей стороне равным образом есть некоторое непосредственное и безусловное; он, правда, предполагает себя, но как отчужденное или снятое полагание; напротив, то, что он есть по своему определению, он есть в себе и для себя самого. — Поскольку, таким образом, соотношение основания есть самостоятельное соотношение с собой и имеет тождество рефлексии в себе самом, оно имеет некоторое собственное содержание, противостоящее содержанию условия. Первое есть содержание основания и потому по существу оформлено; напротив, содержание условия есть лишь непосредственный материал, которому соотношение с основанием одновременно в такой же мере внешне, в какой он составляет также его (основания) в-себе-бытие; тем самым он есть смесь самостоятельного содержания, не имеющего никакого соотношения с содержанием определения основания, и такого содержания, которое входит в это определение и как его материал должно стать его моментом.
3. Обе стороны целого, условие и основание, суть, следовательно, с одной стороны, взаимно безразличные и безусловные: первое как несоотнесенное, которому внешне то соотношение, в котором оно есть условие; второе как соотношение или форма, для которой определенное наличное бытие условия есть лишь материал, лишь нечто пассивное, форма которого, присущая ему особо, несущественна. Далее, обе эти стороны суть также и опосредствованные. Условие есть в-себе-бытие основания; условие есть в такой мере существенный момент соотношения основания, что составляет простое его тождество с собою. Но и это снято; это в-себе-бытие есть лишь некоторое положенное; непосредственное наличное бытие безразлично к тому, чтобы быть условием. Что условие есть для основания в-себе-бытие, это составляет, следовательно, ту сторону условия, по которой оно есть опосредствованное. Равным образом соотношение основания имеет в своей самостоятельности также и некоторую предпосылку и имеет свое в-себе-бытие вне себя. — Стало быть, каждая из обеих сторон есть противоречие безразличной непосредственности и существенного опосредствования, — есть то и другое в одном соотношении; или, иначе говоря, каждая из обеих сторон есть противоречие самостоятельного устойчивого наличия и того определения, что она есть лишь момент.
b) Абсолютное безусловное
Оба относительно-безусловных ближайшим образом светят каждое в другое: условие, как непосредственное, светит в формальное соотношение основания, а это соотношение — в непосредственное наличное бытие как в свою положенность; но каждое из них вне этого мерцания в нем его другого самостоятельно и имеет свое собственное содержание.
Прежде всего условие есть непосредственное наличное бытие; форма этого наличного бытия имеет два момента: положенность, по которой оно как условие есть материал и момент основания, и в-себе-бытие, по которому оно составляет существенность основания или его простую рефлексию в себя. Обе стороны формы внешни непосредственному наличному бытию; ибо оно есть снятое соотношение основания. — Но, во-первых, наличное бытие в себе самом состоит лишь в том, что оно снимает себя в своей непосредственности и идет ко дну, погружается в основание (zu Grunde gehen мы чаще всего переводим словами «идет ко дну, погружается в основание», чтобы передать те два смысла, которые Гегель вкладывает в это выражение: гибель и гибель именно в основании. — Перев.). Бытие есть вообще лишь становление сущностью; его существенная природа состоит в том, чтобы обратить себя в положенное и в тождество, которое есть непосредственное через отрицание себя. Следовательно, такие определения формы, как положенность и тождественное с собой в-себе-бытие, — та форма, в силу которой непосредственное наличное бытие есть условие, — эти определения поэтому не внешни ему, а оно есть сама эта рефлексия. Во-вторых, как условие бытие теперь также и положено как то, что оно есть по существу, а именно, как момент и, стало быть, момент некоторого другого, и вместе с тем, как в-себе-бытие (равным образом некоторого другого); но оно есть в себе лишь через отрицание себя, а именно, через основание и через его снимающую себя и, стало быть, предполагающую рефлексию; в-себе-бытие бытия есть, следовательно, лишь некоторое положенное. Это в-себе-бытие условия имеет две стороны: одна заключается в том, что оно есть существенность условия как существенность основания, а другая — в том, что оно есть непосредственность его наличного бытия. Или, правильнее сказать, обе эти стороны суть одно и то же. Наличное бытие есть нечто непосредственное, но эта непосредственность есть по существу опосредствованное, а именно, опосредствованное снимающим само себя основанием. Как такая опосредствованная снимающим себя процессом опосредствования непосредственность оно есть одновременно и в-себе-бытие основания и его безусловное; но само это в-себе-бытие есть вместе с тем в свою очередь равным образом лишь момент или положенность, ибо оно опосредствовано. — Условие есть поэтому вся форма соотношения основания; условие есть предположенное в-себе-бытие основания, но тем самым оно само есть некоторая положенность, и его непосредственность состоит в том, что оно превращает себя в положенность и, стало быть, так отталкивает себя от самого себя, что оно столь же идет ко дну, погружается в основание, сколь и есть основание, превращающее себя в положенность, а, значит, также и в обоснованное; и оба суть одно и то же.
Равным образом, в обусловленном основании в-себе-бытие есть не только свечение в нем некоторого другого. Это основание есть самостоятельная, т. е. соотносящаяся с собой рефлексия полагания и, следовательно, нечто тождественное с собою, или, иначе говоря, оно есть в себе самом свое в-себе-бытие и свое содержание. Но вместе с тем оно есть предполагающая рефлексия; оно соотносится с самим собой отрицательно и противополагает себе свое в-себе-бытие как другое ему, и условие как по своему моменту в-себе-бытия, так и по моменту непосредственного наличного бытия есть собственный момент соотношения основания; непосредственное наличное бытие по существу имеет бытие лишь через свое основание и есть момент его как предполагания. Поэтому основание есть равным образом и само целое.
Таким образом, имеется вообще лишь одно целое формы, но равным образом и лишь одно целое содержания. Ибо своеобразное содержание условия есть существенное содержание лишь постольку, поскольку оно (содержание) есть тождество рефлексии с собою в форме или, иначе говоря, поскольку оно как это непосредственное наличное бытие в нем самом есть соотношение основания. Это наличное бытие есть, далее, условие лишь в силу предполагающей рефлексии основания; оно есть тождество последнего с самим собою или его содержание, которому основание противополагает себя. Поэтому наличное бытие не есть только бесформенный материал для соотношения основания, а ввиду того, что наличное бытие имеет в себе самом эту форму, оно есть оформленная материя, и как то, что вместе с тем в своем тождестве с формой есть безразличное к ней, оно есть содержание. Оно есть, наконец, то же самое содержание, которым обладает основание, ибо оно есть содержание именно как то, что тождественно с собой в соотношении формы.
Обе стороны целого, условие и основание, суть, следовательно, единое существенное единство и как содержание и как форма. Они переходят друг в друга через себя самих, или, иными словами, так как они суть рефлексии, то они полагают сами себя как снятые, соотносят себя с этим своим, отрицанием и взаимно предполагают себя. Но это есть вместе с тем лишь одна и та же рефлексия обоих, в потому их предполагание также есть лишь одно и то же пред- полагание: взаимность этого предполагания переходит, собственно говоря, в то, что они предполагают единое свое тождество как свое устойчивое наличие и свою основу. Последняя (одно и то же содержание и единство формы обоих) есть истинно безусловное; мыслимая вещь в себе самой. — Условие, как выяснилось выше, есть лишь относительно-безусловное. Поэтому само условие обыкновенно рассматривают, как нечто обусловленное, и спрашивают о некотором новом условии, чем вводится обычный бесконечный прогресс от одного условия к другому. Но почему же по поводу одного условия спрашивают о некотором новом условии, т. е. почему первое признается обусловленным? Потому что оно есть некоторое конечное наличное бытие. Но это есть дальнейшее определение условия, не заключающееся в его понятии. Однако условие как таковое потому есть некоторое обусловленное, что оно есть положенное в-себе-бытие. Оно поэтому снято в абсолютно безусловном.
Последнее содержит в себе теперь обе стороны, условие и основание, как свои моменты; оно есть то единство, в которое они возвратились. Обе они вместе образуют форму или положенность этого безусловного. Безусловная мыслимая вещь есть условие обеих, но абсолютное, т. е. такое условие, которое само есть основание. — Как основание же оно есть отрицательное тождество, которое растолкнуло себя, раскололо себя на эти два момента: во-первых, приняло вид снятого соотношения основания, непосредственного, лишенного единства, внешнего самому себе многообразия, соотносящегося с основанием, как с чем-то чуждым ему, и составляющего вместе с тем его в-себе-бытие; во-вторых, приняло вид внутренней простой формы, которая есть основание, но соотносится с тождественным с собой непосредственным, как с другим, и определяет его как условие, т. е. определяет это свое «в себе» как свой собственный момент. — Эти две стороны предполагают целокупность так, что она есть полагающая их. Обратно, так как они предполагают целокупность, то кажется, что последняя опять-таки обусловлена ими и что мыслимая вещь возникает из ее условия и из ее основания. Но поскольку обе эти стороны оказались чем-то тождественным, то исчезает соотношение условия и основания; последние понижаются до видимости; абсолютно безусловное в своем движении полагания и предполагаем есть лишь такое движение, в котором эта видимость снимается. Действие мыслимой вещи состоит в том, чтобы обусловливать себя и противопоставлять себе свои условия как основание; а ее соотношение как соотношение условий и основания есть излучение видимости в себя, а ее отношение к ним есть ее слияние с самою собою.
с) Выход мыслимой вещи в существование
Абсолютно-безусловное есть абсолютное, тождественное со своим условием основание, непосредственная мыслимая вещь как истинно-существенная. Как основание она соотносится отрицательно с собою самой, делает себя положенностью, но такой положенностью, которая есть полная рефлексия в обеих ее сторонах и тождественное в них с собою соотношение формы, т. е. так, как получилось выше ее понятие. Поэтому, указанная положенность есть, во-первых, снятое основание, мыслимая вещь как лишенное рефлексии непосредственное; это — сторона условий. Последняя есть целокупность определений мыслимой вещи, — сама мыслимая вещь, но отброшенная во внешность бытия; это — восстановленный круг бытия. В условии сущность отпускает единство своей рефлексии в-себя как некоторую непосредственность, которая, однако, имеет теперь определение быть обусловливающей предпосылкой и составлять по существу лишь одну из ее (сущности) сторон. — Условия суть поэтому все содержание мыслимой вещи, так как они суть безусловное в форме бесформенного бытия. Но в силу этой формы они имеют еще и другой вид, чем определения содержания, как это последнее есть в мыслимой вещи как таковой. Они являются лишенным единства многообразием, смешаны с вне-существенным и с другими обстоятельствами, не принадлежащими к кругу того наличного бытия, которое образует условия этой определенной мыслимой вещи.— Для абсолютной неограниченной мыслимой вещи условием служит сама сфера бытия. Основание, возвращающееся в себя, полагает ее как первую непосредственность, с которой оно соотносится, как со своим безусловным. Эта непосредственность как снятая рефлексия есть рефлексия в элементе бытия, которое, стало быть, как таковое развивается в некоторое целое; форма как определенность бытия разрастается дальше и выступает, таким образом, как некоторое многообразное, отличное от рефлексивного определения и безразличное к нему содержание. Несущественное, которым сфера бытия обладает в ней самой и которое она, поскольку она есть условие, сбрасывает с себя, есть та определенность непосредственности, в которую погружено единство формы. Это единство формы как соотношение бытия есть в последнем ближайшим образом становление, переход одной определенности бытия в другую. Но становление бытия есть, далее, становление сущностью и возвращение в основание. Поэтому в действительности дело обстоит не так, что наличное бытие, образующее условия, определяется как условие и употребляется как материал чем-то другим, а так, что само оно превращает себя через себя само в момент некоторого другого. — Далее, его становление не есть начинание с себя, как с поистине первого и непосредственного, а его непосредственность есть лишь предположенное, и движение его становления есть дело самой рефлексии. Истина наличного бытия состоит поэтому в том, что оно есть условие; его непосредственность имеет место лишь через рефлексию соотношения основания, полагающую себя самое как снятую. Становление есть тем самым, подобно непосредственности, лишь видимость безусловного, поскольку последнее предполагает себя само и имеет в этом предполагании свою форму; непосредственность бытия есть поэтому по существу лишь момент формы.
Другой стороной этого свечения безусловного видимостью служит соотношение основания как таковое, определенное по отношению к непосредственности условий и содержания как форма. Но она есть форма абсолютной мыслимой вещи, которая (мыслимая вещь) в себе самой содержит единство своей формы с собою самой или свое содержание и которая, поскольку она определяет последнее как условие, в самом этом полагали и снимает его разность и обращает его в момент; равно как и, наоборот, она как лишенная сущности форма сообщает себе в этом тождестве с собою непосредственность устойчивого наличия. Рефлексия основания снимает непосредственность условий и соотносит их, делает их моментами в единстве мыслимой вещи; но условия суть нечто предположенное самой безусловною мыслимою вещью, и, таким образом, она тем самым снимает свое собственное полагание; или, иначе говоря, тем самым ее полагание непосредственно само делает себя вместе с тем также и становлением. — То и другое есть поэтому единое единство; движение условий в них самих есть становление, возвращение в основание и полагание основания; но основание как положенное, т. е. как снятое, есть непосредственное. Основание соотносится с самим собой отрицательно, делает себя положенностью и обосновывает условия; но тем, что, таким образом, непосредственное наличное бытие определяется как нечто положенное, основание снимает его и делает себя только теперь основанием. — Таким образом, эта рефлексия есть опосредствование безусловной мыслимой вещи с собой через ее отрицание. Или, лучше сказать, рефлексия безусловного есть, во-первых, предполагание, но это снятие ее самой есть непосредственно определяющее полагание; во-вторых, она при этом есть непосредственно снятие предположенного и определяемость из себя; тем самым эта определяемость есть опять-таки снятие полагания и представляет собою становление в себе самом. В этом становлении исчезло опосредствование как возвращение к себе через отрицание; оно есть простая светящая видимостью внутрь себя рефлексия и лишенное основания абсолютное становление. Движение мыслимой вещи, состоящее в том, что она, с одной стороны, полагается через ее условия, а с другой — через ее основание, есть лишь исчезание видимости опосредствования. Становление мыслимой вещи положенною есть, стало быть, выступление, простой выход в существование, чистое движение ее к себе самой.
Если имеются налицо все условия какой-нибудь мыслимой вещи, то она вступает в существование: мыслимая вещь имеет бытие ранее, чем она существует, а именно она имеет бытие, во-первых, как сущность или как безусловное; во-вторых, она обладает наличным бытием или определена, и определена именно рассмотренным выше двояким образом: с одной стороны, в своих условиях, а с другой — в своем основании. В первых она сообщила себе форму внешнего, лишенного основания бытия, так как она как абсолютная рефлексия есть отрицательное соотношение с собой и обращает себя в свою предпосылку, в свое предположение. Это предположенное безусловное есть поэтому лишенное основания непосредственное, бытие которого состоит лишь в том, что оно налично как лишенное основания. Таким образом, если все условия мыслимой вещи налицо, т. е. если положена ее тотальность как лишенная основания непосредственность, то это рассеянное многообразие углубляется в нем самом. — Вся мыслимая вещь должна наличествовать в ее условиях, или, иначе говоря, для ее существования требуются все условия, ибо все они составляют рефлексию; или, еще иначе, наличное бытие, поскольку оно есть условие, определено формой; его определения суть поэтому определения рефлексии и вместе с каждым из них существенным образом доложены и другие. — Получение условиями внутреннего характера есть ближайшим образом опускание ко дну непосредственного наличного бытия и становление основания. Но тем самым основание есть положенное, т. е. оно в той же мере, в какой оно есть основание, также и снято как основание, и есть непосредственное бытие. Если, следовательно, налицо все условия мыслимой вещи, то они снимают себя как непосредственное наличное бытие и как предпосылку, и одинаковым образом снимает себя также и основание. Основание оказывается лишь видимостью, которая непосредственно исчезает; это выступление есть тем самым тавтологическое движение мыслимой вещи к себе, и ее опосредствование через условия и через основание есть исчезание как условий, так и основания. Выступление в существование потому столь непосредственно, что оно опосредствовано лишь через исчезание опосредствования.
Мыслимая вещь проистекает, из основания. Она не обосновывается или не полагается им так, что основание еще остается под нею, а полагание есть движение основания вовне, выход его в себе самому и простое его исчезание. Через соединение с условиями оно получает внешнюю непосредственность и момент бытия. Но оно получает их не как нечто внешнее и не через некоторое внешнее соотношение, а как основание оно делает себя положенностью, его простая существенность сливается с собою в положенности и есть в этом снятии себя самого исчезание его различия от его положенности и, стало быть, простая существенная непосредственность. Основание, следовательно, не остается после обоснования как нечто отличное от обоснованного, а истина процесса обоснования состоит в том, что основание в нем соединяется с самим собою, и, стало быть, его рефлексия в другое есть его рефлексия в себя само. Поэтому мыслимая вещь точно так же, как она есть безусловное, есть равным образом и лишенное основания и выступает из основания, лишь поскольку последнее опустилось ко дну, поскольку его уже нет, — выступает из того, что не имеет основания, т. е. из собственной существенной отрицательности или чистой формы.
Эта опосредствованная основанием и условием и ставшая через снятие опосредствования тождественною с собою непосредственность есть существование.