Держит основу навой; станок – разделен тростниковым
Бердом; уток уж продет меж острыми зубьями: пальцы
Перебирают его. Проводя между нитей основы,
Зубьями берда они прибивают его, ударяя.
Обе спешат и, под грудь подпоясав одежду, руками
Двигают ловко, забыв от старания трудность работы.
Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны
Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.
Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной
Радуга аркой встает и пространство небес украшает.
Рядом сияют на ней различных тысячи красок,
Самый же их переход ускользает от взора людского.
Так же сливаются здесь, – хоть крайние цветом отличны.
Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,
И стародавних времен по ткани выводится повесть.
Марсов Тритония холм на Кекроповой крепости нитью
Изображает и спор, как этой земле нарекаться.
Вот и двенадцать богов с Юпитером посередине
В креслах высоких сидят, в величавом покое. Любого
Можно по виду признать. Юпитера царственен образ.
Бога морей явила она, как длинным трезубцем
Он ударяет скалу, и уж льется из каменной раны
Ток водяной: этим даром хотел он город присвоить.
Тут же являет себя – со щитом и копьем заостренным;
Шлем покрывает главу; эгида ей грудь защищает.
Изображает она, как из почвы, копьем прободенной,
Был извлечен урожай плодоносной сребристой оливы.
Боги дивятся труду. Окончанье работы – победа.
А чтоб могла увидать на примере соперница славы,
Что за награду должна ожидать за безумную дерзость, —
По четырем сторонам – состязанья явила четыре,
Дивных по краскам своим, и фигуры людей поместила.
Были в одном из углов фракийцы Гем и Родопа,
Снежные горы теперь, а некогда смертные люди, —
Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.
Выткан с другой стороны был матери жалких пигмеев
Жребий: Юнона, ее победив в состязанье, судила
Сделаться ей журавлем и войну со своими затеять.
Выткала также она Антигону, дерзнувшую спорить
С вышней Юноной самой, – Антигону царица Юнона
Сделала птицей; не впрок для нее Илион оказался
С Лаомедонтом отцом, и пришлось в оперении белом
Аисту – ей – восхищаться собой и постукивать клювом.
Угол оставшийся был сиротеющим занят Киниром.
Храма ступени обняв, – родных дочерей своих члены! —
Этот на камне лежит и как будто слезами исходит.
Ткани края обвела миротворной богиня оливой:
Как подобало ей, труд своею закончила ветвью.
А меонийки узор – Европа с быком, обманувшим
Нимфу: сочтешь настоящим быка, настоящим и море!
Видно, как смотрит она на берег, покинутый ею,
Как она кличет подруг, как волн боится коснуться,
Вдруг подступающих к ней, и робко ступни поджимает.
Выткала, как у орла в когтях Астерия бьется;
Выткала Леду она под крылом лебединым лежащей.
Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,
Парным Юпитер плодом Никтеиды утробу наполнил;
Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена;
Как он Данаю дождем золотым, Асопиду – огнями,
Как Деоиду змеей обманул, пастухом – Мнемозину.
Изобразила, как ты, о Нептун, в быка превратившись,
Деву Эолову взял, как, вид приняв Энипея,
Двух Алоидов родил, как баран – обманул Бизальтиду.
Кроткая Матерь сама, с золотыми власами из злаков,
Знала тебя как коня; змеевласая матерь Пегаса
Птицею знала тебя, дельфином знала Меланта;
Всем надлежащий им вид придала, и местности тоже.
Изображен ею Феб в деревенском обличии; выткан
С перьями ястреба он и с гривою льва; показала,
Как он, явясь пастухом, обманул Макарееву Иссу;
Как Эригону провел виноградом обманчивым Либер,
И как Сатурн – жеребец – породил кентавра Хирона.
Край же ткани ее, каймой окружавшийся узкой,
Приукрашали цветы, с плющом сплетенные цепким.
И ни Паллада сама не могла опорочить, ни зависть
Дела ее. Но успех оскорбил белокурую Деву:
Изорвала она ткань – обличенье пороков небесных!
Бывшим в руках у нее челноком из киторского бука
Трижды, четырежды в лоб поразила Арахну. Несчастья
Бедная снесть не могла и петлей отважно сдавила
Горло. Но, сжалясь, ее извлекла из веревки Паллада,
Молвив: «Живи! Но и впредь – виси, негодяйка! Возмездье
То же падет, – чтобы ты беспокоилась и о грядущем, —
И на потомство твое, на внуков твоих отдаленных».
И, удаляясь, ее окропила Гекатиных зелий
Соком, и в этот же миг, обрызганы снадобьем страшным,
Волосы слезли ее, исчезли ноздри и уши,
Стала мала голова, и сделалось крохотным тело.
Нет уже ног, – по бокам топорщатся тонкие ножки;
Все остальное – живот. Из него тем не менее тянет
Нитку Арахна – паук продолжает плести паутину.
Лидия в трепете вся. О случившемся слух по фригийским
Градам идет, и широко молва разливается всюду.
Марсий
Только один рассказал, как ликийского племени люди
Жизнь скончали, другой о Сатире припомнил, который,
Сыном Латоны в игре побежден на Палладиной флейте,
Был им наказан. «За что с меня ты меня же сдираешь?» —
Молвит. «Эх, правда, – кричит, – не стоило с флейтою знаться!»
Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа.
Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями,
Мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещут
Жилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно,
И обнажились в груди перепонок прозрачные пленки.
Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны —
Боги лесов, – и Олимп, знаменитый уже, и сатиры —
Братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьям
Пас руноносных овец иль скотины стада круторогой,
Залили вовсе его, а земля увлажненная слезы
Тотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы;
В воды потом превратив, на вольный их вывела воздух.
Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю,
Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.
Прокна и Филомела
Знатные люди – родня – собираются; ближние грады
Дали своим порученье царям – с утешеньем явиться, —
Аргос и Спарта, а там Пелопидов столица – Микены,
И Калидон, до тех пор еще гневной Диане противный,
Медью богатый Коринф, плодородный предел – Орхомены,
Патры и град небольшой – Клеоны с Мессеною гордой,
Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство – Трезены,
Много других городов, двумо́рским замкнутых Истмом,
И в стороне от него, обращенных к двуморскому Истму.
Кто бы поверил тому? Вы одни не явились, Афины!
Долг помешала свершить им война: подвезенные с моря
Варваров диких войска мопсопийским стенам угрожали.
Царь фракийский Терей с приведенным на помощь отрядом
Их разгромил и победой обрел себе славное имя.
С ним, изобильным землей, и богатством, и силой живою,
Происходящим к тому ж от Градива, тогда породнился
Царь Пандион, ему Прокну отдав; но ни брачной Юноны,
Ни Гименея, увы, не видали у ложа, ни Граций.
Нет, Эвмениды для них погребальное пламя держали,
Нет, Эвмениды постель постилали для них, и, зловеща,
К кровле припала сова и над брачным сидела покоем.
Через ту птицу Терей и Прокна супругами стали,
Через ту птицу – отцом и матерью. Их поздравляла
Фракия, да и они воссылали богам благодарность.
В дни же, когда отдана была дочь Пандиона владыке
Славному и родился сын Итис – объявлен был праздник.
Не угадать, что на пользу пойдет! И год уже пятый
В вечной смене Титан довел до осеннего срока.
К мужу ласкаясь, тогда промолвила Прокна: «О, если
Только мила я тебе, отпусти повидаться с сестрою,
Иль пусть приедет сестра! Что скоро домой возвратится,
Тестю в том слово ты дай, – мне ценным будет подарком,
Ежели дашь мне сестру повидать». Он дает повеленье
В море спустить корабли, с парусами и веслами, в гавань
Кекропа входит Терей, к берегам уж причалил Пирея.
Вот повстречались они, и тесть ему правой рукою
Правую жмет; при знаках благих вступают в беседу.
Стал излагать он прибытия цель, порученье супруги,
Он обещанье дает, что гостья воротится скоро.
Вот Филомела вошла, блистая роскошным нарядом,
Больше блистая красой. Обычно мы слышим: такие
В чаще глубоких лесов наяды с дриадами ходят,
Если им только придать подобный убор и одежды.
И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, —
Словно бы кто подложил огня под седые колосья
Или же лист подпалил и сено сухое в сеннице.
Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучит
Похоть; в тех областях население склонно к Венере.
Он сладострастьем горит, и ему и народу присущим.
Страстно стремится Терей подкупить попеченье служанок,
Верность кормилицы; он прельстить дорогими дарами
Хочет ее самое, хоть целым пожертвовать царством,
Силой похитить ее и отстаивать после войною.
Кажется, нет ничего, на что бы, захваченный страстью,
Царь не решился. В груди сдержать он не может пыланья.
Медлить уж нет ему сил, возвращается жадной он речью
К Прокниным просьбам, меж тем о своих лишь печется желаньях, —
Красноречивым он стал от любви, когда неотступно
Больше, чем должно, просил, повторяя: так Прокна желает!
Даже и плакал порой, – так будто б она поручала!
Вышние боги, увы, – как много в груди человека
Тьмы беспросветной! Терей, трудясь над своим злодеяньем,
Все же как честный почтен и хвалим за свое преступленье.