Сама с собой.
Я входила в подъезд и думала: а ведь никто, ни Илья, ни Никита, ни европеец, ни россиянин, не спросили меня: «А ты, что ты думаешь?»
Я думаю: оба хороши. Оба считают: нужен порядок, иначе наступит конец света, но для Никиты порядок – это говорить «да», а для Ильи – говорить «нет», и для обоих шаг влево – расстрел, шаг вправо – расстрел.
Я думаю… а что я думаю?…
КАК я могу думать, если они бубнят мне в оба уха: Путин-Путин, Путин – собиратель земель русских, Путин сошел с ума, Путин-Путин, Путин-Путин, путинпутин, путинпутин… А Илья еще: санкции-санкции-санкции.
– С Крымом тебя! – высунулась из своей будки тетя Катя. – Что молчишь, скажи, как положено, «и вас также». А насчет санкций – наплевать мне на санкции! А тебе, тебе наплевать или боишься?
…Тетя Катя светится счастьем, – почему?… Тетя Катя не очень счастливый человек, у нее много бед (она мне рассказывает – у нее в семье все пьют, и муж, и сын, и дочь). Может быть, она притворяется перед собой, что интересуется Крымом, как будто смотрит, как полыхает пожар, на озаренные красным светом облака, отвлекается, и ее беды кажутся ей меньше? А то и совсем забываются.
В любом случае, она единственный человек, которому интересно мое мнение.
С Андреем.
…Андрей приехал почти ночью. Не спросил меня, что я думаю про Крым.
Почему он не обсуждает Крым?
– У тебя дед – моряк, и отец – моряк, Севастополь – русский город, ВСЕ обсуждают, а ты нет, почему? Мне нужно знать твое мнение. Ты европеец, как Илья, или россиянин, как Никита?
…Он не обсуждает, потому что у него работают люди, за которых он отвечает (в том числе украинская бригада), эти люди от него зависят, а ситуация с Крымом от него не зависит. Украинцы волнуются, собираются домой. А у одного из его рабочих-украинцев заболел сын в Харькове. В Харькове в детской больнице нет нужного лекарства, вводят заменитель с сильными побочными эффектами.
Мне показалось, Андрею неприятно, что ситуация с Крымом от него не зависит. Единственное, что удалось из него вытащить: Севастополь – русский город, но он бы подумал о последствиях для людей, для него страна – это люди. Не знаю, можно ли это считать мнением.
…И мне пришлось научиться разговаривать по двум линиям, потому что мои прекрасные друзья вдруг стали как Мура в детстве, совершенно невыносимые, все время хотели поразговаривать. Никита – был так счастлив, как будто приобрел Крым вместо дома в Валенсии, – о том, как он гордится Отечеством («наши геополитические интересы», «наши национальные интересы»), Илья – вел свою войну в фейсбуке, – о том, что у России нет будущего («наша бедная страна», «наши гуманистические интересы»). Не помню, чтобы когда-либо столько раз звучали слова «наш», «наша», «наши», как будто Никита плюс Илья, такие разные, вдруг стали один народ.
Здесь были Любовь и Дружба
Мои прекрасные друзья находятся в ссоре навсегда, и ничего тут не поделаешь. Взрослым не скажешь: «Мирись-мирись, до свадьбы не дерись», не скажешь: «А ну-ка, кто первый начал?!».
…А кто первый начал?…
Ирка.
Ирка сказала мне: «Мы не посвятили свою жизнь дачам, квартирам, устройству жизни вместо самой жизни. Если слишком заботиться о качестве жизни, забываешь о смысле жизни. Как будто не человек едет на «лексусе», а «лексус» едет на нем». У Никиты «лексус», и у Алены «лексус». С Иркиной стороны это не была пошлая зависть, это были размышления «правильно ли я живу?» и ответ «я живу правильно». Отчего-то эти вопросы-ответы возникли после сорока, а раньше все просто жили. Были темы, которые мы не обсуждали. Смысл жизни, деньги.
Может показаться – что это за дружба? Нормальная дружба взрослых людей.
Мы с Иркой никогда не говорили с Аленой о деньгах, потому что Никита – чиновник. Алена не может сказать: «Знаете, девочки, у нас сейчас сложности с деньгами». Никита не может назвать стоимость дома в Валенсии, это все равно что встать на стул и сказать: «Я беру взятки». Поэтому и дом в Валенсии, и античный бог, и все прочее как будто не имеет конкретного материального выражения.
Илья говорит: «Ты понимаешь, как тебе повезло? Андрей зарабатывает деньги и при этом порядочный человек, не чиновник, не берет взятки». Илья имеет в виду, что дом в Валенсии, «ренджровер» и сумка «Sonia Rykiel» не вступают в противоречие с моими культурными корнями, и я могу высоко нести знамя своей интеллигентской чести. Могла бы сказать «знаешь, у нас сейчас сложности с деньгами», если бы мне захотелось. Но мне не хотелось. Мы с Аленой никогда не говорили о деньгах с Иркой: у нас разный материальный уровень, совершенно противоположный.
Мы все вели себя так, как будто денег не существует: как будто дом в Валенсии упал на Алену с неба, как домик Элли в Волшебной стране, или достался ей как замок маркизу Карабасу, по счастливой случайности, как будто Ирка с Ильей тоже могут купить дом в Валенсии, вот только никак не найдут времени. (Домик Элли раздавил Гингему, а маркиз Карабас счастливо жил в замке, – бывает по-разному.)
Хорошо, когда каждый старается оберегать каждого и каждому есть чем гордиться. Никита гордится хозяйством, Илья происхождением из семьи с историей. Софья Марковна живет в их старой семейной квартире на Литейном. Дед Ильи, по книгам которого Никита учился в Политехе, получил охранную грамоту на эту квартиру от Ленина, но в тридцать шестом году семью уплотнили до кухаркиной каморки. «Слава богу, папочка был не настолько наивен, чтобы предъявлять охранную грамоту от Ленина, иначе Илюша родился бы в Магадане», – говорит Софья Марковна. Квартира давно уже принадлежит Софье Марковне и Илье, но Софья Марковна по-прежнему ютится в каморке. Мечтает сделать из квартиры мемориальную квартиру своего отца, деда Ильи, по сохранившимся фотографиям воссоздает быт того времени: покупает предметы начала двадцатого века: зеркало, скатерти, лампу с зеленым абажуром. Недавно нашла комод «как на фотографии с папой», и теперь охранная грамота от Ленина хранится в комоде, в коробке из-под конфет «Белочка». Софья Марковна – романтик.
Кто первый начал?
Алена.
Алена сказала мне: «Посмотри на меня с социальной точки зрения. Я никто. Я ничего не достигла». Это был вовсе не приступ самоуничижения, а все те же размышления «правильно ли я живу?».
Я сказала: «Алена, ты достигла всего». Это правда! Алена – добрая, это достижение.
Никита сказал мне: «Илью приглашают на светские тусовки, на мероприятия, все хотят узнать, что он думает о… обо всем. Меня никто ни разу не спросил, что я думаю о том о сем. Никому не интересно, что я думаю. Илья считает, что я не совершил ничего значительного и вообще тупой».
Если человек хотел быть чиновником, то зампред не помню чего – это свершение. Тупой человек не чувствует, что к нему относятся снисходительно, Никита не тупой.
Это я тупая. Они говорили мне – а я думала: «Ерунда, кризис среднего возраста, кризис идентичности, пройдет, и все будет как было». ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ВСЕ ОСТАВАЛОСЬ КАК БЫЛО? Может быть, люди, как леопарды: с возрастом пятна проступают все ярче?
Ну, и мы все вместе встречались все реже. Я думала, что мои прекрасные друзья просто не совпадают между собой – то Алена с Никитой на даче, то Ирка с Софьей Марковной в театре, а у Ильи прямой эфир.
Мы встречались все реже и реже, но для того, чтобы официально прекратить отношения, нужен повод, который можно объявить ссорой навсегда. Последний раз мы сидели за одним столом год назад. И тут трудно сказать, кто первый начал, – можно считать, что Никита, а можно считать, что Илья.
Мы праздновали выход нового сериала Ильи. Смотрели первую серию. Никита очень любит сериалы Ильи, может сказать, кто в кого в каком сериале стрелял. Илья говорил «вот видишь, какое дерьмо ты любишь», и это было весело, – он упрекал Никиту в том, что тот любит кино его же собственного производства.
Но в этой первой серии все было не как всегда. Никита смотрел-смотрел первую серию, недоуменно поглядывал на Илью, морщился, как ребенок, который думал, ему кладут в рот леденец, а оказалось маслину, – и сказал «что за дрянь ты снял?». Неприлично, конечно, но я тоже ребенком не любила маслины. Никита первый начал.
Но Илья тоже первый начал. Он всегда говорил, что жизнь лишена смысла, а два года назад начал говорить, что его жизнь лишена смысла, что он в своем возрасте хочет снимать настоящее кино, а пишет одинаковые сценарии стрелялок пропитания ради… и вместе с режиссером попытался сделать из стрелялки настоящее кино, чтобы были как бы менты, а на самом деле артхаус.
Никита сказал: «Дрянь». Илья сказал: «Дрянь?! Это кино не для тебя. Это настоящее кино, а не жвачка для целевой аудитории. Ты – целевая аудитория для жвачки». Никита сказал: «А ты – сценарист жвачки». Алена сказала: «Ах, вот как?!» Ирка сказала: «Да, так»…Разошлись, не попрощавшись.
Сериал даже не успел провалиться, канал снял его с показа. Для Ильи это была трагедия: растоптанные надежды о настоящем кино, кроме того, продюсер орал на них с режиссером «я вам доверял, а ВЫ ЧТО СНЯЛИ!» и не позвал Илью в следующий сериал. У Ильи и без того не всегда есть работа, а тут еще продюсер рассердился. Как Публичный Интеллектуал Илья очень успешен, но как сценарист стрелялок зарабатывает много больше. Никита теперь называет Илью «сценарист жвачки». Говорит «страдать страдает, а деньги за свою жвачку берет», говорит «с деньгами страдать легче». Это несправедливо: деньги за стрелялки Илья отдает Софье Марковне для создания мемориальной квартиры своего деда. Илья, как и Софья Марковна, романтик.
История с провалившимся сериалом была для Ильи очень обидной. В очень обидной обиде смещается прицел: вместо того чтобы смертельно обидеться на канал или на продюсера, Илья обиделся на Никиту. За то, что он любит его стрелялки. В психотерапии это называется перенос: перемещение чувств с реального объекта или бессознательных образов на объект-заместитель. Одна моя знакомая простила мужа, который ей изменил, но не простила близкую подругу, которая помогала ей пережить измену. Вот и Илья – прежде он думал, что все впереди, а теперь понял, что впереди – стрелялки, и ни за что не простит Никиту за свои растоптанные надежды. Чем громче кричит уязвленное самолюбие, тем более несправедливый перенос.