[89] Путём их страданий и побед — были возможны победы и достижения следующего поколения.
Современные англичане являются неотъемлемой частью этого процесса, и для того, чтобы понять, почему достижения нашей викторианской эпохи будут поучительны для нас, мы должны понимать что происходило тогда.
За исключением множества крошечных, между Викторианской Англией и Россией (или Китаем) существовало одно большое отличие.
Британская нация имеет несколько источников социальной разнородности, диссидентства и демонстрации обществу разных образов действий и понимания. Религия была очень разнообразна: начиная от Баптисткой церкви и дома для встреч квакеров и заканчивая католическим собором и синагогой с её странно одетыми прихожанами, один из которой может оказаться вашим адвокатом и бухгалтером. В России и Польше случались погромы (в частности в конце девятнадцатого века), в Англии же были только пошлины. Даже в английских тюрьмах были уважаемы разнообразные религиозные обряды, возможно даже больше в отношении нарушений, чем практики, хотя теория была хорошо известна, и поощрялось (если не предписывалось) соблюдение закона. Существовала свобода слова, мысли и дела. После Второй Мировой войны и победа над нацизмом великой ценой, когда Лондон всё ещё находился в руинах, а продовольствие было нормированным, сэр Освальд Мосли был известным фашистом, чей отряд чернорубашечников отправился в Ист Энд для пропаганды расистских взглядов. Джек участвовал в уличных столкновениях с ними примерно раз в месяц. Он был доволен, что их ужасные речи были разрешены законом. В США или России Мосли соответственно отправили бы за решетку или избрали президентом. Таков был контекст более чем принятой неоднородности и разницы. И он был частью традиции, восходящей к Викторианской эпохе.
Большое различие, которое сделало Викторианскую Англию такой успешной, само по себе рекурсивно способствовало всем историям успеха, и благодаря разрозненному характеру этих успехов, таких как квакеры, железные дороги, прекрасные мосты, меньшее количество голодающих детей, успехов в лечении некоторых болезней, само по себе было окружающей средой и контекстом, который обеспечивал разницу.
Для особенно наивного вида историков было модно указывать на социальный контекст научных теорий, и утверждать что из этого следует что наука социально обусловлена. По той же причине утверждается, что в подобных источниках отрицается авторитетность науки, а поэтому её истины следуют социальным соглашениям.
Эволюционисты Викторианской эпохи являются точным опровержением таких взглядов.
К примеру, Уоллес родился в бедной семье, некоторое время был учеником часовых дел мастера (очевидно добиться этого было поручено одному из наших волшебников), а затем стал успешным (но неимущим) агентом по продаже земельных участков, а после более успешным ловцом диких животных и коллекционером растений. Ему не удалось заработать достаточно денег, чтобы оказаться в верхних слоях среднего класса, хотя его звезда загорелась одновременно со звездой Дарвина.
Дарвин происходил из семьи мелких аристократов, его родители жили в достатке и самым подходящим для него было стать священником и на самом деле написать Теологию Видов. Другие проэволюционисты как Оуэн (по ошибке принятый Дарвиным за анти-эволюциониста из-за своего тщательного анализа анатомических следствий идей Дарвина и Уоллеса о естественном отборе), Спенсер, Кинглсли происходили из различных слоёв общества. Мы уже видели, что первый тираж «Происхождния видов» не соответствовал рынку и все экземпляры были раскуплены на следующее утро после выхода книги в продажу. Произошло бы такое в 18-ом веке в Индии? В царской России или после революции? В Соединённых Штатах — возможно. И в немецкой части Пруссии. Историй Диккенса, критически настроенных по отношению к существующему порядку, с тревогой ожидали все слои общества в Англии и большая часть на востоке США.
Не было бы удивительно, если бы различные группы этого разнородного общества подхватили бы разные идеи в соответствии с их верой и философией. Однако то, что на самом деле случилось и с Дарвиным и с Диккенсом (а позже и с Уэллсом) было общим признанием их радикальных идей среди всего разнообразия социальных групп. Похожие альтернативные взгляды приветствовались во множестве разнообразных слоев общества. И более того, что в любом другом обществе, поскольку инакомыслие было почти правилом. Клубы рабочих стали очагами разумных споров благодаря тому что Образовательная Ассоциация Рабочих организовала вечерние занятия. Образованию обычного человека способствовали новые колледжи и Британская Ассоциация Содействия Развития Науки.
В какой-то степени это относится ко всем зачаткам университетов викторианской эпохи, которые были порождены благотворительными дискуссионными кружками в крупных городах. Эти здания из красного тёмного кирпича, которые можно было найти в центре любого промышленного города Англии, очень отличались от древних университетов. Половина здания (или другое здание напротив) зачастую являлась городской библиотекой — тем самым учреждением, которых в то время ещё не было в России или Китае. Эти организации открывали путь развития для многих ремесленников. По всей Викторианской Англии были сотни таких учреждений.
Реальные университеты среди которых Оксфорд, Кембридж, Эдинбургский Университет и Университет Сент Эндрюса поддерживали традиционность посредством классической литературы и управленческих искусств. Медленно появляются науки, в основном в качестве теоретической физики и астрофизики для которых необходимы только мозги и грифельная доска. Практические науки вроде геологии, палеонтологии, химии и зоологии имели место в пробирках тёмных и грязных лабораторий. Душистым гербарием расцветала ботаника. Такие занятия имели довольно низкий статус по сравнению с математикой и философией и ассоциировалась с работой руками в грязи. Однако археология, в силу своей продолжительной связи с классическим миром и артефактами имела более высокий статус.
В общем и целом процветающий средний класс не стремился к этим тайным искусствам. Им была необходима техническая и научная информация, не возня с теориями а что-то важное и романтическое. Они не хотели ничего классического, и уж точно не классиков. Университеты по прежнему требовали классического образования от всех заинтересованных студентов, и даже в 1970-ых годах от абитуриентов требуется знание иностранного языка (в качестве доказательства кажется некоторой культуры. от проступающих на художественные специальности не требуется знаний по математике или других точных наук).
Профсоюзы и гильдии ремесленников образовали систему ученичества, и во многом это была модель их собственной образовательной системы.
Эти организации, особенно WEA, обеспечивали как раз то что нужно при направлении и контроле со стороны гильдий ремесленников и избранными представителями в совете, которые помогали контролировать их отношения с представителями местной промышленности, особенно в отношении ученичества. Экзамены «City&Guilts», выдача сертификатов и дипломов были образовательной валютой этих самоорганизующихся образовательных систем и просуществовали до 1960-ых годов. Они были свидетельством того что бывшие ремесленники а теперь квалифицированные рабочие достойны уважения со стороны своих коллег.
Такая тактика вытягивания себя за волосы к респектабельному и цивилизованному образу жизни контрастирует с отношением университетов к выбранным членам в местный совет. Подобно древним университетам, новые университеты вроде Бирмингема и Манчестерского университета награждают выбранных сановников, мэров и членов совета почётными степенями. Эти пустые титулы контрастируют с полученными сертификатами ремесленников и почётными степенями для выдающихся учёных в знак признания и уважения, обеспечивают лояльность политических властей и в целом обесценивают академию. К сожалению, обилие таких молодых университетов в Англии конца двадцатого века привело к тому, что в моду снова вошли не-техические и даже не-научные дисциплины, за исключением разве что образования ремесленника, которое в конце викторианской эпохи было довольно полезным. Девальвация всех видов учёных степеней продолжается с довольно быстрой скоростью, тогда как альтернативные и более достойные пути саморазвития уже атрофировались.
Важно ли это?
На самом деле важно. Оуэн Харри родился в бедном местечке близ Кардиффа и стал самым молодым среди старших техников зоологического отдела Джека в университете Бирмингема, а позже стал старшим преподавателем в Университете Белфаста. И возможно это он наиболее точно описал главное негативное последствие всей ситуации как «недостаток сержантов».
Вот вам история о подготовке и экзаменовке офицеров Британской армии 1950-ых годов. Одним из важных вопросов был: «Как вы будете копать траншею?». Правильным ответом был: «Я скажу, «Сержант, выкопать траншею!»». Сержанты устраивают все дела. Они не разбираются в том что и когда делать: это прерогатива офицеров, которые теоретически должны составлять мозг организации. Офицеры решают что делать, однако не имеют представления о том, как это сделать. На самом деле сержанты не делают все дела сами, за исключением редких случаев, когда им приходится это делать. Их роль в том, чтобы организовать кооперацию зачастую некомпетентного, но хорошо вышколенного взвода солдат. Сержант — это прослойка необходимая для эффективного взаимодействия: они знают как всё сделать. Рядовые умеют делать только то, что им скажут. Их не учат ничему другому.
Мы ничего не говорим об эффективности. Обычная ошибка считать эффективность тем, к чему нужно стремится. Понятие «эффективность» заимствовано из машиностроения и физики как мера того что вы получили по отношению к тому, что вы вложили. В некоторых отношениях сержанты — это наименее эффективный способ добиться цели. Они имеют склонность к повторению и сарказмам, уверенные в том, что только некоторые из новобранцев освоят основной уровень под