по двух шкалам, чтобы продемонстрировать, как эволюционный процесс перерастает свои изначальные ограничения и создает новые качества и функции по мере изменения собственной траектории. Две шкалы мы выбрали с целью подчеркнуть, что наш пример не отражает реальной картины происходящего в процессе органической эволюции.
Мы уже сталкивались с вопросом о масштабах биоразнообразия животных, найденных в Берджесских сланцах, и различиях во взглядах Гулда и Морриса. Некоторые из этих животных, относящихся к эпохе Кембрийского взрыва, были первыми представителями хордовых, предками нашей собственной группы животных, к которой относятся современные рыбы, земноводные, пресмыкающиеся, птицы и млекопитающие, а также множество необычных морских существ вроде асцидий и миног. Окаменелая пикайя из сланцев Берджесс самый известный представитель ранних хордовых, но есть и другие образцы, которые были обнаружены в аналогичных ископаемых слоях на территории Австралии и Китая.
Первые хордовые подверглись колоссальной адаптивной радиации сначала бесчелюстные панцирные рыбы, затем довольно многочисленные формы с челюстями, включая акул, скатов и костных рыб. Некоторые из более поздних представителей в Девонском периоде выбрались на сушу и стали первыми земноводными. Перечисленные водные формы были и остаются ракетной стадией хордовых. Земноводные и их разнообразные пресмыкающиеся потомки в частности, динозавры, птицы и звероподобные рептилии, от которых произошли и мы сами, составляют следующую стадию космический болас хордовых. Третьей стадии достигли птицы и млекопитающие причем независимо друг от друга и довольно-таки разными путями. Птицы специализировались в теплокровности и эффективной легочной вентиляции, необходимой для полета, и в итоге были вынуждены добывать пищу для своих птенцов и заботиться о них в гнездах, пока те не смогут перенять тяжелый образ жизни своих родителей. Млекопитающие, научившись поддерживать постоянную температуру тела, достигли турбо-ускорения, и заняли куда больше ареалов, чем птицы от жизни в норах и плавания до полета. Летать они теперь могут почти так же хорошо, как птицы, но при этом обходятся без сквозной вентиляции легких. В общей картине хордовых строение млекопитающих служит аналогом космического лифта.
В пределах этой последней стадии можно обнаружить аналогичную серию вторжений в пространство смежных возможностей, в результате которых присутствие крупных наземных животных изменило и сами сухопутные экосистемы. Травянистые сообщества вроде саванн и степей, карликовая береза, тундровые лишайники и мхи все они существуют за счет непрерывного взаимодействия с травоядными млекопитающими. Огромное число мелких грызунов мыши, крысы, полевки, лемминги, хомяки живут как в этих сообществах, так и под ними. Они поедают больше растительности, чем их более крупные собратья, и вносят в экосистему больший вклад. Некоторые взаимодействия млекопитающих с окружающей средой нам знакомы: кролики строят подземные лабиринты, барсуки роют норы, олени трутся о деревья. Нам придется посетить зоопарк, чтобы увидеть адаптивную радиацию во всей ее красе, включая и тех удивительных грызунов из южноамериканских пампасов: пака, капибара, кейви (морская свинка). И летучих мышей. И морских свиней, дельфинов, зубатых китов, беззубых китов-фильтраторов. И всех приматов, включая нас. Словом, все млекопитающие, так же, как и насекомые в мире беспозвоночных, это одна большая история успеха.
Исходя из нашей аналогии с исследованием космического пространства, звероподобные рептилии возрастом четыреста миллионов лет и современные однопроходные (странные яйцекладущие существа вроде ехидны и утконоса) это ракеты. Сумчатые млекопитающие кенгуру, потору и опоссумы космические боласы. А плацентарные млекопитающие, к которым относится большая часть современных зверей, включая коров, свиней, кошек, собак, гиппопотамов, мартышек, человекообразных обезьян и людей, это космические лифты.
Любую серию эволюционных изменений можно представить в виде лестницы эмерджентных свойств, новых способов существования, которые подчиняются новым правилам и по сути действуют за пределами старых ограничений. Это видение в равной степени применимо и к млекопитающим, и к письменным принадлежностям, и к радиоприемникам. Это общее свойство нашей самоусложняющейся планеты в ее самоусложняющейся Вселенной. Со временем все более разнообразные явления но-новому проявляются в нашем мире, создавая новые правила и новые функции.
Это видение многогранной Вселенной, сплетающей все новые узоры, которые сами берут начало в узорах предыдущего поколения, является практически полной противоположностью одной из идей XX века о тепловой смерти, которая должна наступить из-за постоянного возрастания энтропии. Может ли это самоусложнение продолжаться неограниченно долго? Мы не знаем, но эта точка зрения столь же осмысленна, что и ее альтернатива, а многие факты говорят в ее пользу. Означает ли это, что все, что невозможно сейчас, непременно станет возможным в будущем? Разумеется, нет. Каждый шаг вперед сопровождается отбором возможных вариантов.
В математике подобный процесс отбора называется нарушением симметрии: кажется, что на любом этапе реализуется меньше возможностей, чем имелось в наличии до него и, тем не менее, число возможных вариантов каким-то парадоксальным образом возрастает со временем. Если прогресс можно считать правилом, а это, по-видимому, действительно так, то случай и отбор практически повсеместно формируют будущее, заставляя ракеты эволюционировать в будущие космические лифты. Возможно, нам стоило бы удивиться тому, что закон Мура оставался в силе столь долгое время, но взглянув на изменения, произошедшие в компьютерных технологиях за последние несколько десятков лет, мы понимаем, что будущие улучшения, как и в случае с недавней историей о млекопитающих, на предыдущих шагах всегда оставались непостижимыми.
Вот почему ограниченные сферы применения законов природы, будь то закон сохранения энергии или второй закон термодинамики, могут ввести нас в заблуждение. У законов есть не только содержание, но еще и различные контексты. Может показаться, что некий закон природы создает непреодолимое препятствие, но если вы примените его в подходящем контексте, у природы, возможно, появится лазейка. И она ей обязательно воспользуется.
Большой зал дворца разумеется, с трибуной для лорда Витинари и столами для законников был открыт всем желающим. Его светлость находился в окружении нескольких стражей, которым он громко это слышали все объяснял: «Нет, я нахожусь в моем собственном дворце, а в данный момент на заседании суда, и раз уж речь не идет об убийстве или каком-нибудь страшном преступлении, я не вижу оснований для применения оружия во время скажем откровенно философской дискуссии».
Марджори наблюдала, как недовольные дармоеды занимают основную часть зала, а затем была еще больше поражена тем, как именно лорд Витинари добился тишины. Это был настоящий мастер-класс; он просто молча и неподвижно сел, вытянув перед собой руки и не обращая внимание на окружавший его смех, болтовню, пересуды и споры. Казалось, что в это мгновение воздух наполнили фрагменты абсолютной пустоты, раздробленные слова крошились и исчезали, и, наконец, последний неразумный болтун неожиданно понял, что в комнате воцарилась грандиозная тишина, в центре которой оказался его последний глупый и идиотский комментарий, испарившийся перед лицом ужасающего и терпеливого молчания его светлости.
«Дамы и господа, не могу представить более интересного дела, чем то, что нам предстоит разобрать сегодня. Спор касается простого артефакта блестящего, надо признать, и по-своему привлекательного. Волшебники и естествоиспытатели, работающие в Незримом Университете и за его пределами, заверили меня, что при сравнительно небольших размерах этот артефакт в действительности на много порядков превосходит наш собственный мир».
«Поиск доказательств в пользу данного факта будет моей целью в ходе совещания этого весьма необычного суда, основанием для которого послужило наличие двух сторон, претендующих на право обладания упомянутым артефактом. Моя роль будет состоять в проверке обоснованности их притязаний». Вздохнув, лорд Витинари добавил: «У меня есть серьезные опасения, что нам придется иметь дело с «квантами», но такова уж наша современность».
Марджори была вынуждена прикрыть рот рукой, чтобы не засмеяться; его светлость произнес слово «современность» на манер герцогини, обнаружившей в своем супе гусеницу.
Лорд Витинари обвел взглядом окружавшую его толпу, неодобрительно посмотрел на стоящие перед ним столы и сказал: «Мистер Кривс, который является главным арбитром по юридическим вопросам, будет моим помощником и консультантом по соответствующим аспектам дела». Он повысил голос и продолжил: «Дамы и господа, это не уголовный суд! Собственно говоря, я немного затрудняюсь решить, как именно следует назвать этот суд, поскольку закон, которому земля служит опорой, действует в сфере светских интересов. Следовательно, в силу того, что обе стороны этого разбирательства планируют привлечь ряд, скажем так, экспертов в области как небесных, так и обыденных вопросов». Оглядевшись, лорд Витинари, добавил: «А разве мне не полагается молоток? Знаете, такая штуковина, которой судьи стучат по столу. Без него я чувствую себя почти что голым».
Откуда-то поспешно извлекли молоток, который и был вручен его светлости. Ударив им пару раз, Витинари испытал некое удовлетворение.
«Что ж, похоже, все в порядке; а теперь я приглашаю адвоката истца. Вам слово, мистер Стэкпол, прошу на трибуну».
Марджори вытянула шею, чтобы взглянуть на мистера Стэкпола, но смогла рассмотреть только верхушку чьей-то головы. Исходивший из нее голос обладал своеобразным тембром как будто его владельца колотила дрожь. Он произнес: «У меня есть небольшое замечание, милорд меня, как служителя омнианской веры, обычно называют «Преподобным»».