lacunas[43], которые Сам и создал». Из-за своих социалистических убеждений Кингсли слыл кем-то вроде отщепенца, поэтому похвала от него была равносильна глотку из отравленной чаши.
Отзывы читателей, непоколебимых в христианской вере, оказались решительно менее лестными. Даже несмотря на то, что в «Происхождении…» почти не упоминается человек, все типичные жалобы касались связи людей и обезьян, а также оскорблений Бога и Его церкви. Сильнее всего обозревателей раздражало то, что книгу покупали обычные люди. Забавы с радикальными идеями считались привычным делом для высших слоев общества – они расценивались как вожделенные шалости, совершенно безвредные для молодых людей (но, разумеется, не для дам), однако если такие взгляды будут приняты в народе, это нарушит заведенный порядок вещей. Во имя всего святого, книгу продавали даже пригоражанам за станцией Ватерлоо! Ее необходимо было запретить!
Слишком поздно. Мюррей был готов напечатать 3000 экземпляров второго издания, и едва ли эти разногласия могли сказаться на продажах. А люди, мнением которых Дарвин особенно дорожил – Лайель, Гукер и антирелигиозный «евангелист» Томас Генри Гексли, – находились под впечатлением от книги и были убеждены в его правоте. И если Чарльз держался в стороне от общественных обсуждений, то Гексли охотно в них вступал. Он твердо защищал позиции атеизма, и «Происхождение…» стало для него точкой опоры. Конечно, радикальные атеисты восприняли книгу положительно: им было достаточно уже общего посыла и ее научной весомости – подробности их мало интересовали. Хьюитт Уотсон нарек Дарвина «величайшим революционером века в области естественной истории».
Во введении в «Происхождение…» Дарвин начал рассказывать читателям о предпосылках своего открытия:
Путешествуя на корабле Его Величества «Бигль» в качестве натуралиста, я был поражен некоторыми фактами, касавшимися распределения органических существ в Южной Америке, и геологическими отношениями между прежними и современными обитателями этого континента. Факты эти, как будет видно из последних глав этой книги, кажется, освещают до некоторой степени происхождение видов – эту тайну из тайн, по словам одного из наших величайших ученых. По возвращении домой я в 1837 году пришел к мысли, что, может быть, что-либо можно сделать для разрешения этого вопроса путем терпеливого собирания и обдумывания всякого рода фактов, имеющих хотя бы какое-нибудь к нему отношение[44].
После потока извинений за нехватку места и времени для написания более исчерпывающего труда, чем этот том объемом в 150 000 слов, Дарвин переходит к краткому изложению своей основной идеи. Писатели научных книг, как правило, сходятся на мысли, что обсуждением ответа на вопрос чаще всего не обойтись и возникает необходимость объяснить и сам вопрос. Разумеется, это положено делать в первую очередь. В противном случае читатели не смогут оценить контекст, к которому относится ответ. Дарвин четко следовал этому принципу, на что и указал далее:
…Вполне мыслимо, что натуралист, размышляющий о взаимном сродстве между органическими существами, об их эмбриологических отношениях, их географическом распространении, геологической последовательности и других подобных фактах, мог бы прийти к заключению, что виды не были созданы независимо одни от других, но произошли, подобно разновидностям, от других видов. Тем не менее подобное заключение, хотя бы даже хорошо обоснованное, оставалось бы неудовлетворительным, пока не было бы показано, почему бесчисленные виды, населяющие этот мир, изменялись таким именно образом, что они приобретали то совершенство строения и взаимоприспособления, которое справедливо вызывает наше изумление.
Мы уже видим кивок в сторону Пейли: «совершенство строения» – это явная отсылка к доводам о часах и часовщике, а фраза «не были созданы независимо одни от других» показывает, что Дарвин не принимает сделанного им заключения. Здесь же мы видим кое-что, характеризующее «Происхождение…» в целом, – стремление Дарвина признать проблемы своей теории. Снова и снова он приводит вероятные возражения – не подставные, от которых можно в два счета отбиться, но серьезные доводы, требующие глубоких размышлений. Не раз он делает вывод, что прежде чем устранить эти возражения, необходимо еще многое узнать. Пейли, к своей чести, поступал таким же образом, хотя и не заходил дальше признания своего неведения: он просто знал, что прав. Дарвин, будучи настоящим ученым, не только испытывал сомнения – он делился ими с читателями. Он не смог бы разработать свою теорию, если бы не был способен выявить слабости гипотез, на которые опирался.
К тому же он, несомненно, дает понять, что его работа служит дополнением к более ранним размышлениям о «трансмутации». А именно: он обнаружил механизм изменения видов. В откровенном выявлении собственных недостатков есть свои преимущества: это дает право говорить о недостатках других. Затем Дарвин поясняет, что это за механизм. Виды, как мы знаем, изменчивы – одомашнивание диких видов, таких, как куры, коровы и собаки, служит этому наглядным примером. Хоть оно и является следствием намеренной селекции, проведенной человеком, но открывает путь к селекции, которую природа проводит без участия человека:
Затем я перейду к изменчивости видов в естественном состоянии… Мы будем, однако, в состоянии обсудить, какие условия особенно благоприятствуют изменениям. В следующей главе будет рассмотрена Борьба за существование, проявляющаяся между всеми органическими существами во всем мире и неизбежно вытекающая из их [способности] размножаться в геометрической прогрессии с высоким коэффициентом… Этот основной предмет – Естественный Отбор – будет подробно рассмотрен в четвертой главе; и мы увидим тогда, каким образом Естественный Отбор почти неизбежно вызывает Вымирание менее совершенных форм жизни и приводит к тому, что я назвал Расхождением признаков.
В следующих четырех главах он обещает привести «наиболее очевидные и самые существенные затруднения, встречаемые теорией», среди которых выделяется вопрос о том, как простой организм или орган может превратиться в значительно более сложный – еще один кивок в сторону Пейли. И заканчивает введение высокопарным тоном:
…Я нимало не сомневаюсь… что воззрение, до недавнего времени разделявшееся большинством натуралистов и бывшее также и моим, а именно, что каждый вид был создан независимо от остальных, – ошибочно. Я вполне убежден, что виды изменчивы и что все виды, принадлежащие к тому, что мы называем одним и тем же родом, прямые потомки одного какого-нибудь, по большей части вымершего, вида… И далее, я убежден, что Естественный Отбор был самым важным, но не исключительным, фактором изменения.
Теория Дарвина о естественном отборе – вскоре его стали называть эволюцией[45] – по своей сути прямолинейна. Большинство людей думает, что понимает ее, но ее простота обманчива, а тонкости легко недооценить. Многие типичные замечания к теории эволюции вытекают из распространенных заблуждений, а не из того, в чем на самом деле заключается теория. Нестихающие научные споры о деталях часто ошибочно принимаются за их расхождение с общими принципами – и причиной тому излишне наивные взгляды на развитие науки и неверное толкование понятия «знания».
Если говорить вкратце, то теория Дарвина заключается в следующем:
1. Организмы, даже те, что принадлежат к одному виду, изменчивы. Одни из них крупнее других, вторые – активнее, третьи – симпатичнее.
2. Эта изменчивость до определенной степени наследственна и передается потомкам.
3. Несдержанный рост популяции может быстро исчерпать ресурсы планеты, а значит, что-то его все же сдерживает, и это что-то – борьба за ограниченные ресурсы.
4. Таким образом, организмы, выживающие, чтобы дать потомство, с течением времени будут изменяться в сторону повышения вероятности своего выживания и продолжения рода – этот процесс называется естественным отбором.
5. Медленные, но непрерывные изменения за долгое время способны приводить к существенным различиям.
6. Это долгое время поистине долгое – сотни миллионов лет, а то и больше. Поэтому к настоящему моменту различия могли стать огромными.
Сложив эти шесть составляющих вместе, довольно легко можно сделать вывод о том, что новые виды способны возникнуть без вмешательства Бога – при условии, что мы сумеем подтвердить каждую из составляющих.
Даже при том, что различные виды кажутся почти неизменными – например львы, тигры, слоны, бегемоты или еще кто-нибудь, – вполне очевидно, что с течением времени они в принципе способны меняться. Только мы этого не замечаем, потому что изменения происходят сравнительно медленно. Но тем не менее происходят. На примере дарвиновых вьюрков мы убедились, что эволюционные изменения могут быть заметными и за несколько лет, а в случае с бактериями – даже дней.
Как в дни Дарвина, так и сегодня, самым очевидным свидетельством изменчивости видов являлось одомашнивание животных – овец, коров, свиней, собак, кошек…
…и голубей. Дарвин, будучи членом двух лондонских клубов любителей голубей, многое о них знал. Каждому голубятнику известно, что с помощью селективного скрещивания различных комбинаций самцов и самок можно выводить «разновидности» голубей с определенными особенностями. «Разнообразие пород поистине изумительно», писал Дарвин в первой главе «Происхождения…». Английский карьер отличается широким расщепом рта, большими ноздрями, удлиненными веками и длинным клювом. Короткоклювый турман обладает плотным, как у вьюрка, клювом. Обыкновенный турман летает очень высоко, тесной стаей и отличается своеобразной привычкой падать с высоты. Испанский или римский голубь – очень крупный, с длинным клювом и большими ногами. Индейский или польский голубь похож на карьера, но имеет короткий и широкий клюв. Дутыш может надувать зоб и выпячивать грудь. У голубя-чайки короткий клюв и ряд взъерошенных перьев на груди. У якобинского голубя взъерошенных перьев так много, что они образуют капюшон у него на шее. Еще есть трубач, пересмешник, трубастый голубь… Это не отдельные виды: они могут скрещиваться и производить жизнеспособные «гибриды» – помеси.