Поскольку истории о путешествиях во времени привязаны к устройству нашего мозга, а не к причинности вселенной, они подразумевают, что для значительного эффекта – убить Наполеона, захватить Китай… спасти Линкольна – необходимо большое (локализованное) изменение. И они во времени имеют другую условность, другой «каприз» – ведь это же истории, поэтому им ближе детские сказки, а не физика. Это они остаются в памяти у путешественника, при этом сюжет обычно зависит от их уникальности для него. Когда он вернется в свое настоящее, то запомнит, как наступил на бабочку, убил дедушку или рассказал Леонардо да Винчи о подводных лодках… но никто, кроме него, не будет знать об «альтернативном» настоящем.
Давайте перейдем от крупных событий и важных или мелких причин к вопросу о том, какое влияние мы оказываем на видимую причинность своих жизней. Чтобы обозначить это явление, мы придумали странный оксюморон – «свобода воли». Эти слова четко указаны на наклейке банки с червями с надписью: «Детерминизм». В нашей книге «Вымыслы реальности» глава о свободе воли носит название «Мы хотели написать главу о свободе воли, но потом решили этого не делать, и вот что у нас вышло», тем самым намекая на парадоксальную природу этого понятия. Недавняя книга Деннетта «Эволюция свободы» очень веско трактует эту тему. Из нее следует, что для «свободы воли» не важно, детерминистична ли вселенная с живущими в ней людьми. Даже если бы мы делали только то, что нам предначертано, все равно существовали бы способы избегать неизбежного. Даже если все дело в бабочках, а мелкие различия хаотическим образом определяют крупные исторические тенденции, то создания вроде нас, согласно Деннетту, все равно могут иметь «единственную свободу воли, достойную того, чтобы ею обладать». Он пишет об уклонении от бейсбольного мяча, летящего в голову, что это, быть может, кульминация цепи причинно-следственных связей, начавшихся с Большим взрывом, – и все равно он может подставить голову, если это принесет пользу его команде.
Но в таком случае его решение зависит от того, поможет ли это его команде или нет? Значит, это не свободный выбор.
Неотвратимый, отвратимый…
Но лучший пример, представленный Деннеттом, относится к стародавним временам. Корабль Одиссея подходит к сиренам. Если его команда услышит их песню, он неотвратимо разобьется о скалы. Но рулевой должен слышать шум прибоя, а потому, казалось, соблазна сирен им было не избежать. Тогда Одиссей привязал себя к мачте, а остальные заткнули уши воском, чтобы не слышать пения. Для Деннетта здесь важнее всего то, что люди – и на этой планете, похоже, только они и никто другой, – со своим умением наблюдать и реагировать ушли в эволюции далеко вперед даже от самых развитых животных. Мы наблюдали за собой и за другими, получая таким образом больше контекста, в который закладывали свое поведение – в том числе предполагаемые поступки. Затем развили методы определения хороших и плохих воображаемых результатов, равно как научились помечать воспоминания эмоциональными ярлыками. Мы, подобно некоторым другим приматам и, возможно, дельфинам и даже некоторым попугаям, разработали «теорию разума» – способ воображать себя или других в условиях придуманных нами сценариев и предугадывать возникающие в них ощущения и отклики. Затем научились прогонять по нескольку сценариев сразу: «Но с другой стороны, если мы поступим так-то и так-то, лев никак не сможет нас достать…». Вскоре эта хитрость стала важным элементом нашей стратегии выживания. Так же и с Одиссеем… и с другими вымышленными рассказами… и в особенности с анализом гипотетических альтернатив, которые мы называем историями о путешествиях во времени.
Мы способны держать много возможных историй у себя в головах – словно по Миду, который показал, что каждое открытие о настоящем вытекает из другого прошлого. Но куда сложнее ответить на вопрос, есть ли смысл в существовании нескольких вариантов прошлого (или будущего). Мы утверждали, что популяризация квантовой неопределимости – и особенно многомировой модели – лишь внесла сюда путаницу. Утверждается, будто вселенная образует новую ветвь в каждой точке, где было принято решение, в то время как мы считаем, что для каждого возможного настоящего или будущего люди вынуждены придумывать разные воображаемые цепочки причинных связей, или другие пояснительные истории.
Антонио Дамасио написал три книги: «В поисках Спинозы», «Ошибка Декарта» и «Ощущение происходящего». Они представляют собой популярное обобщение наших знаний о важных свойствах людского разума. В этих книгах он обосновал наши открытия, благодаря чему мы можем использовать различные экспериментальные приемы, чтобы «наблюдать за думающим мозгом» и видеть, как в этом процессе задействуются различные его участки. Мы склонны забывать, что наши мозги непрерывно взаимодействуют с телами, обеспечивающими их гормонами, которые определяют общее состояние и дальнейшее поведение, и химическими веществами, меняющими настроение и вызывающими эмоции в краткосрочных модуляциях намерений и ощущений, которые направляют наши мысли.
Согласно этим книгам, мы сумели развить воспоминания разных оттенков и привкусов благодаря наличию мозга, будто управляемого с помощью румпеля, но постоянно пребывающего под воздействием встречных ветров, внезапных штормов, дождей и теплого солнца, побуждающего нас лениться. Или же это результат обладания мозгом, который можно направлять с помощью автомобильного руля и педалей, но чей маршрут непрерывно меняется из-за долгосрочных целей («Поедем лучше в гостиницу, а не к тетушке Джейни, как обычно»), краткосрочных дорожных знаков и других участников движения. А может быть, каждый из нас имеет свою личную историю, которую мы сами себе объясняем ощущениями, привязанными к эмоциональной памяти, что также говорит о том, что мы развили воспоминания разных оттенков и привкусов.
Дамасио привнес эмоциональное смещение в наше восприятие собственных намерений, выборов, других людей, воспоминаний и планов на будущее. Он утверждает, что это как раз и есть то, для чего «нужны» эмоции. Сегодня большинство психологов соглашается с мнением, что воспоминания, помеченные эмоциональными ярлыками, – это следствие обладания мозгом, чье взаимодействие с телом окрашивает эти воспоминания и намерения в цвета эмоций.
Мы по привычке думаем, что настоящая физическая история – и, в частности, социальная – ничем не отличается от наших личных историй, в которых события помечены ярлыками как «хорошие» или «плохие»… но это не так. Считать, будто Большой взрыв сопоставим с бомбой или фейерверком, увиденным снаружи, – это заблуждение. Вся суть метафоры Большого взрыва состоит в том, что в момент зарождения вселенной никакого «снаружи» не существовало. На более тонком уровне нам, очевидно, хочется сравнивать зарождение вселенной с нашим собственным рождением или даже со своим зачатием.
Настоящая история, которая началась после Большого взрыва – чем бы он ни являлся в «действительности», – основывается на скоплениях мелких бесчисленных последовательностей причин и следствий. Как только мы начнем о них думать, выхватывая из направляющего их контекста, мы разрываем их причинно-следственные связи. Бурлящее море процессов, явлений и исчезновений, где никак нельзя изолировать причинность, иногда называют «Муравьиной страной». В этом названии отражено три свойства: бурлящая и на первый взгляд бесцельная деятельность муравьев, которые общими усилиями приводят колонию в движение; метафорическая мадам Мура Вейник из книги Дугласа Хофштадтера «Гёдель, Эшер, Бах», разумная муравьиная колония, знавшая заранее о приближении своего знакомого Муравьеда благодаря тому, что некоторые из ее обитателей начинали паниковать; и, наконец, муравей Лэнгтона, простой клеточный автомат, показывающий, что даже знание всех правил, регулирующих систему, не позволяет предвидеть ее поведение, не запустив ее, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. А в большинстве книг это даже не считается «предвидением».
По тем же причинам нельзя дать точный прогноз погоды – даже на пару недель вперед. И все же, несмотря на кажущееся отсутствие причинных связей на микроуровнях погоды, невозможность изолирования причинности кружащихся бабочек… несмотря на хаотическую природу метеорологии как в больших, так и в малых масштабах, погода имеет смысл. Как и камень, катящийся с горы. Как и большинство областей физики, инженерного дела, воздухоплавания – мы можем построить «Боинг-747», который будет способен летать довольно надежно. Тем не менее все наши физические модели уходят корнями в те же мозги, восприятие которых в основном неверно.
А что эволюция привнесла в наши мозги, так это способность кричать на обезьян, сидящих на соседних деревьях. А не к математике или физике.
Экологию и эволюцию мы в основном воспринимаем правильно, хотя часто бывает и наоборот – по тем же причинам. Придуманные нами сценарии не работают – они так же ложны, как и те, что предсказывают погоду. Тем не менее мы не можем не придумывать их, но они не настолько полезны, чтобы можно было «запустить их в государственное производство».
Чтобы подчеркнуть эту мысль, приведем один важный эволюционный пример. Представьте себе первое наземное позвоночное животное – рыбу, выбравшуюся из воды. У нас возникает стойкое ощущение, что если бы мы взяли машину времени и перенеслись в девонский период, когда первые рыбы вышли из моря, то смогли бы изолировать тот момент: «Смотрите, та самка, выбравшись на берег, спаслась от хищника, значит, сможет отложить яйца, и из некоторых из них вылупятся ее потомки… А без своих длинных плавников она бы не справилась, и ничего этого бы не произошло».
Опять дедушкин парадокс? Не совсем так, но с помощью этого примера мы можем хорошо осветить этот парадокс. Спросите себя, что бы случилось, убей мы эту рыбу. Неужели человечество никогда бы не возникло? Далеко не факт. Изолировав одно-единственное событие, мы попытались мысленно направить историю по тонкой линии причинных связей. Но сделали ошибку из разряда Адама и Евы: когда вы отправляетесь в прошлое, предков не становится