Любая заминка в бою или походе, и генерал Марков оказывается в нужном месте.
— Что? Сыровато? — закричал он. — Не такие преграды форсировали. Ищите подручные средства, господа!
Нашли большую корягу, положили поперёк. Не хватает больше метра. Надо прыгать. Невысокий полковник Кутепов первым совершил прыжок — ветром едва не сбило. За ним другие. Один, не достигнув края, упал в воду, другой не удержался на коряге, спрыгнул с неё и пошёл по воде, которая была выше колен, и, смеясь, приговаривал: «Больше, чем вымочило, уже не вымочишь».
После канавы почему-то пошли бодрее, а снег всё лепил, и становилось по-зимнему холодно и бело. Перестрелка впереди прекратилась, по колонне передали, что сбили заставу красных. «Марков взял пленных», — говорили офицеры.
— Почему это Марков? — ворчал Савёлов, ещё не привыкший ни к армии, ни к войне, ни к Маркову, ни к холоду.
— Потому что у нас Марков — лучший генерал, — поучительно сказал ему Никольников. — Он там, где сражаются и берут пленных. На нём держится вся армия. Зарубите это на носу, если хотите быть настоящим марковцем.
День шёл к концу, и, казалось, всё идёт концу: и степь, и дорога, и свет, и жизнь. Уже не снег, а град бил в лицо, а под сапогами хрустел лёд, проваливавшийся И мягкую густую грязь, затягивающую по колено. Лошади не выдерживали — с жалобным ржанием падали и не вставали. Люди оказались крепче. Люди словно обросли броней — мокрые шинели покрылись твёрдой ледяной коркой.
Батарея Миончинского еле двигалась — ездовые, не выдержав холода, спешивались, лошади останавливались. Колеса орудий, передки, зарядные ящики обледенели. Роты обходили пушки молча. «Расчёт на колеса!» — скомандовал Миончинский. Номера, нажимая на ступицы и на лафеты, пытались сдвинуть технику с места, но колеса лишь глубже уходили в подмерзающую грязь. «Господа, поможем артиллеристам, — крикнул Никольников. — И вы, Мушкаев, идите к орудию».
Нажимали на ступицы колёс, толкали лафеты и передки, ездовые хлестали лошадей. Дымников и Ларионов встретились, налегая на колесо пушки.
— Без меня, Витя, ты ни с бабой, ни с орудием не справляешься.
— А ты, Лео, без меня на красных боишься идти. То-то пушку толкаешь.
Пытались шутить, улыбаться онемевшими губами.
Орудия кое-как двинулись.
По грязи и воде сквозь пургу с градом шли уже не ротные колонны, а беспорядочные группы. Из туманно-снежной мути показались фигуры: чёрные и серые. Офицеры во главе с Марковым, ехавшим верхом впереди, вели пленных. Остановились близко, что-то обсуждая. Дымников услышал: «Пусть переведут через речку, если хотят жить...» Марков подъехал к офицерам:
— Не занесло ещё вас? Ничего. Бывает и хуже. Закуривайте.
Мгновенно расхватали пачку папирос. Мушкаев сумел с трудом прикурить, прикрывая спичку ладонями. У Савелова не получалось.
— Прикурите у меня, — предложил Мушкаев.
— Где это бывает хуже? — спросил тот, прикурив. — В аду?
— Когда расстреливают, — напомнил Мушкаев.
— Пустяки! — кричал Марков. — Держитесь. Не впервые, ведь. Все вы молодые, здоровые, сильные! Придёт время, когда Родина оценит вашу службу.
Он отъехал к своей группе, переспросил офицеров:
— Так пусть ведут? Тогда вперёд.
Они исчезли в тумане.
До вечера ещё далеко, а здесь — непроглядные сумерки. Вдруг все впереди остановились, с подходом всех рот образовалась толпа. Появился штаб Корнилова с неизменным эскортом и трёхцветным знаменем, обвисшим, заледеневшим и от льда побелевшим. В стороне три хаты — там уже охрана, и Деникин, в польской шубе и папахе, занимает со своей свитой один из домиков.
Перед офицерами — речка Чёрная, обычно узкая, мелкая, с крепким мостом и не являющаяся препятствием, но теперь распухшая, расширившаяся метров до тридцати, залившая мост, который стал невидимым под бурлящим месивом из снега и чёрной воды. Пленные, загнанные по пояс в воду, искали брод или мост.
В хатах уже дымились трубы. Замерзшее знамя торчало на крыльце. Штабы грелись. Вокруг — толпа с отчаянными криками: «Дайте другим погреться! Имейте совесть!..»
Предприимчивые артиллеристы разожгли костёр — сдобрили порохом сырые коряги. К живительному огню жались офицеры. По лицам текли потоки тающего льда и снега. Дымников, Ларионов, Мушкаев, Савёлов тянулись ближе к огню, толкая друг друга.
— Марков найдёт переправу, — говорил Дымников, тряся воротник и чувствуя, как вода льётся по нему, словно в душе.
Представив за стеной колючей ледяной пурги холодную речку, которую придётся переходить, Мушкаев пал духом, почувствовал страх смерти, как перед расстрелом. Он не сможет войти в ледяную воду. Останется здесь и умрёт. Иди его расстреляют вот такие марковские холуи, как этот артиллерист. Мушкаеву понятно было отчаяние Савёлова.
— Марков, Марков, — с истерическими всхлипами бормотал тот. — Куда ведёт? Только умирать. Профессор Академии Генштаба знает одну науку — умирать.
— Пойду ещё корягу найду, — сказал Ларионов, отходя от огня. — Да и пороху надо сыпануть.
Он не любил панических разговоров, делал вид, что просто их не слышит.
— Да, — продолжал Савёлов своё. — Он другого и не знает. Наука воевать — это и есть наука умирать.
— Кто это там нашего генерала порочит? — уже донёсся из темноты чей-то злой голос.
— А знаете, господа, какой сегодня день? — попытался перебить опасный диалог Мушкаев. — Знаете, Леонтий?
— Ну, какой? Среда. 28-го.
— Господа, какой-то чужак среди нас, марковцев. Порочит нашего генерала. Пусть встанет перед нами.
Сидевшие ближе не хотели ввязываться в перепалку и тянулись к огню, а защитник генерала не успокаивался. Мушкаев толкнул Савёлова и сказал:
— Пошли поможем артиллеристу корягу тащить.
— И я с вами, — присоединился Дымников.
Сумели быстро выбраться — их места охотно занимали другие: теплее.
— Они пытаются скрыться! — продолжал назойливый злой голос.
И в этот момент артиллерия красных начала обстрел. С яростным воем первый снаряд упал в реку — столб воды с землёй доносил брызги до костра — следующий ухнул на берегу возле домов. Там закричали раненые, заржали лошади. Огонь вёлся беглый. В туже минуту рвануло на берегу, где только что Марков командовал поисками переправы.
— Гаврилыч? Ты где? Живой? — в ответ раздался голос Маркова. — Давай ко мне. Идём вверх по речке. Там остатки моста.
Тройка сбежавших от костра успела отойти шагов на пятьдесят, когда снаряд упал точно в огонь. В непроглядную снежную муть взлетели пылающие головешки, лоскутья чёрных шинелей, куски разорванных тел.
— Царство им небесное, — перекрестился Дымников. — Особенно тому, кто искал обидчика генерала Маркова. А вы, поручик, на будущее придерживайте язык. И вообще, пока люди воюют, нужна и наука воевать, нужны и храбрые талантливые генералы. А Марков и храбрый, и талантливый.
— Наука воевать — это наука умирать, — упрямо заявил Савёлов.
— Вот... упрямый! — возмутился Дымников.
— Умирать нам всем надо учиться, — сказал Мушкаев. — Никто не знает, когда вызовут.
— Нам речку не перейти, — с сожалением заметил Дымников. — Сверху град, снизу вода, и красные решили бить по переправе.
Марков не мог знать, что сюжет легенды уже развивается, и сейчас начинается центральная глава, но он точно знал, что найдёт способ перевести армию через разбушевавшуюся реку, разбить красных на другом берегу и взять станицу Ново-Дмитриевскую. Правда, была ещё надежда на отряд Покровского, который по соглашению с Корниловым должен атаковать станицу с юга.
Конечно, Маркову удалось совершить задуманное.
Мост оказался полуразрушенный, полузатопленный, почти оторванный от берега. Через него погнали двоих пленных в шинелях. Они сразу рухнули в воду по грудь. Один в страхе рванулся обратно, полез на берег. Его пристрелили и столкнули труп в кипящую воду. Другой шёл. Примерно на середине реки вода была ему по плечи, дальше стало мельче.
— Это не переправа, Сергей Леонидович, — сказал Тимановский.— Люди устали — будут тонуть.
— Наладим по-другому, — уверенно ответил Марков.
Ещё было часа три дня, но противоположный берег тонул в тумане метели. Артиллерийский обстрел прекратился — красные решили, что переправа не состоится. Услышались характерные выкрики текинцев — Корнилов сам решил посмотреть обнаруженный мост.
Марков доложил о возможностях переправы и закончил решительным заявлением о том, что готов начинать движение полка на тот берег. Корнилов ничего не ответил, повернулся к конвойному текинцу и что-то коротко скомандовал. Тот без колебаний направил лошадь в воду, на доски моста, заливаемые бурным белым потоком. В самом глубоком месте вода доходила до полкорпуса лошади. Текинец быстро оказался на противоположном берегу и что-то по-своему кричал Корнилову.
— Начинайте, Сергей Леонидович, — спокойно сказал Корнилов. — Воспользуйтесь тем, что противник ослабил огонь.
— По-видимому, Покровский начал наступление, — предположил Марков.
— Покровский спит! — гневно воскликнул Корнилов. — Они расположились в станице Калужской, заняли асе дома, не пускают наших раненых. Люди гибнут! Мне доложили, что 18 повозок с ранеными заблудились в метели, и никого не удалось спасти.
Марков шёпотом выругался. Он не возлагал особых надежд на выскочку-летуна, но такого предательства не мог даже предположить.
— Сами справимся, Лавр Георгиевич. Я первый пройду переправу.
Он думал не о рождающейся легенде, а о том, что заставить измученных, голодных, покрытых корками льда и промокших до нитки офицеров войти в ледяную воду можно лишь одним способом — сделать это самому.
Роты уже собрались у берега молчаливой тревожной толпой. Корнилов с конвоем уехали греться. Метель не ослабевала.
— Господа! — крикнул Марков. — Переправа подготовлена. Я иду первым. За мной полк поротно, с командирами рот во главе. Кто боится утонуть — тех перевезут на лошадях. Хотя... такую мать... так ещё скорее утонешь.