Это можно отчетливо проследить в снах, открытие цели которых представляет собой, возможно, одно из новейших достижений индивидуальной психологии. Безусловно, каждый сон имеет цель, хотя до настоящего времени она никогда не понималась совсем ясно. Целью сна, если выражаться в общих, а не в специфических терминах, является создание определенного движения чувства (эмоции), которое, в свою очередь, способствует движению самого сна. Это любопытное замечание по поводу известного взгляда на сон как на непременный обман. Нам снится то, как мы хотели бы вести себя. Сны – это эмоциональная репетиция планов и установок для поведения в состоянии бодрствования, однако настоящее представление отрепетированной «пьесы» может не состояться никогда. В этом смысле сны обманчивы – эмоциональное воображение дает нам волнение действия без самого действия.
Это свойство, присущее снам, встречается и в нашей реальной жизни, в бодрствовании. Обычно у каждого из нас проявляется сильная склонность к эмоциональному самообману – мы всегда хотим убедить себя следовать своим прототипам в том виде, в каком они сформировались на четвертом или пятом году нашей жизни.
Анализ прототипа идет следующим по порядку в нашей научной схеме. Как было отмечено, к четырем или пяти годам прототип в большинстве случаев уже сформирован, и поэтому нам нужно искать впечатления, которые оказали влияние на ребенка в это время или ранее. Эти впечатления, как правило, заметно различаются между собой – гораздо больше, чем может показаться с точки зрения «нормального» взрослого. Одной из наиболее распространенных разновидностей влияния, оказываемого на ум ребенка, является чувство подавленности, вызываемое чрезмерным наказанием или жестоким обращением со стороны отца или матери. Такое влияние заставляет ребенка стремиться к освобождению, и иногда это выражается в установке психологического исключения. Аналогичным образом некоторые девочки, у которых грубые отцы, формируют прототипы, исключающие всех мужчин из-за приписываемой им грубости. Или мальчики, которых жестко подавляли матери, могут исключать женщин. Подобная установка исключения выражается разными способами: например, человек становится застенчивым или, как вариант, может иметь сексуальные перверсии (которые являются просто еще одним способом исключения женщин). Такие перверсии – не врожденные: они развиваются под влиянием обстановки, окружающей ребенка в соответствующем возрасте.
Ранние ошибки ребенка обходятся дорого всем, кто с ним общается. И несмотря на это, дети получают мало помощи. Родители либо не понимают ребенка, либо не делятся с ним своим опытом, поэтому ребенку приходится идти своим путем.
Любопытно, что двое детей, даже если они рождены в одной семье, никогда не растут в одной и той же ситуации. Каждого отдельного ребенка внутри одного семейства окружает уникальная атмосфера. К примеру, первый ребенок всегда оказывается в совершенно других обстоятельствах, чем остальные дети. Первый ребенок сначала является единственным – и потому находится в центре внимания. Когда рождается второй ребенок, первый ощущает себя свергнутым с трона, и, конечно же, ему не нравится такая перемена ситуации. По сути, для него становится настоящей жизненной трагедией тот факт, что он имел власть – и утратил ее. Это ощущение трагедии активно участвует в формировании прототипа и выходит на поверхность в некоторых чертах его характера, когда человек становится взрослым. Многочисленные описания подобных случаев показывают, что такие дети всегда страдают из-за потери власти.
Еще одно внутрисемейное различие в обстановке – это разница в обращении с мальчиками и девочками. Обычно мальчиков переоценивают, а к девочкам относятся так, как будто они ничего не в состоянии достичь. Такие девочки растут, постоянно испытывая колебания и сомнения – и на протяжении всей жизни оставаясь под впечатлением, что только мужчины по-настоящему способны чего-то добиться.
Положение второго ребенка тоже достаточно своеобразное и уникальное. Он находится в абсолютно иной ситуации, по сравнению с первым ребенком, ввиду того, что рядом с ним всегда имеется лидер, который движется параллельно с ним. Обычно второй ребенок обгоняет лидера – и, поискав причину этого, мы обнаружим, что старший ребенок был раздражен тем, что у него появился соперник, и это раздражение в конечном счете повлияло на его положение в семье. Старший ребенок оказывается сбит с толку необходимостью соперничества, и поэтому его успехи бывают не столь велики на фоне достижений конкурента. Он все больше увязает в суждениях своих родителей, которые начинают хвалить второго ребенка. Что же касается младшего, то сама возрастная иерархия автоматически вовлекает его в непрекращающееся состязание с первоначальным лидером. В результате все качества второго ребенка будут отражать это особое его положение в семейном обществе. Он вынужден бунтовать, не принимая на веру ничьего авторитета.
История и легенды рассказывают о многочисленных случаях, когда младшие дети обретают выдающуюся силу. Приведем в пример библейского Иосифа, который превзошел всех остальных. Тот факт, что младший из братьев был рожден в семье, с которой не знался многие годы после того, как покинул дом, не поменял ситуации: он оставался в положении младшего. Такое же описание встречается во всех сказках, в которых младшему ребенку принадлежит ведущая роль. Несложно проследить, как подобные характеристики появляются в раннем детстве и не меняются до того момента, пока персонаж не постигнет собственной сущности. Для того чтобы исправить ребенка, нужно дать ему осознать, что случилось с ним в первые годы жизни. Кроме того, ему необходимо объяснить, что его прототип ненадлежащим образом влияет на все его жизненные ситуации.
Ценным инструментом для понимания прототипа и, следовательно, природы индивидуума является изучение ранних воспоминаний. Все наблюдения и знания приводят нас к выводу, что воспоминания человека так или иначе принадлежат прототипу. В качестве иллюстрации приведем такой пример. Представьте ребенка первого типа, с поврежденными органами – скажем, со слабым желудком. Если он помнит, что́ видел или слышал когда-либо, то, вероятно, это будет тем или иным образом относиться к пище. Аналогичным образом будет вести себя ребенок-левша: тот факт, что он левша, точно так же будет определять его точку зрения. Человек может рассказывать о матери, которая его баловала, или о рождении второго ребенка; о тех побоях, которые наносил ему грубый отец, или о тех обидах, какие ему причиняли в школе. Эти свидетельства оказываются очень ценны в том случае, если мы освоили искусство чтения их смысла.
Искусство понимания ранних воспоминаний требует способности глубоко сочувствовать, отождествлять себя с ребенком в тех ситуациях из его детства. Только благодаря умению сочувствовать мы можем понять тот сокровенный смысл, который приобретает в детской жизни ожидание появления в семье младшего ребенка, или то влияние, которое оказывает на ум ребенка жестокость грубого отца.
И, коль об этом зашла речь, нельзя не подчеркнуть, что наказания, наставления и поучения ничего не дают. Невозможно ничего добиться, если ни ребенок, ни взрослый не знают, что именно нужно изменить. Когда ребенок чего-то не понимает, он становится хитрым и трусливым. Его прототип, однако, невозможно поменять с помощью наказания или поучений. Его не меняет и простой жизненный опыт, потому что он уже соответствует личной схеме апперцепции индивидуума. Только добравшись до основы личности, можно достичь каких-либо изменений.
Если мы понаблюдаем за семьей с плохо развитыми детьми, то увидим, что, хотя все они имеют нормальные умственные способности (в том смысле, что на заданный вопрос они дают правильный ответ), тем не менее у них обнаруживается огромное чувство неполноценности, которое выражается в различных симптомах и проявлениях. Безусловно, ум – это не обязательно здравый смысл. У этих детей имеется сугубо личная (можно даже сказать, субъективная) ментальная установка того рода, которая встречается у невротических личностей. Например, при неврозе навязчивых состояний пациент осознает бесполезность постоянного подсчета окон, но не может остановиться. Тот, кто заинтересован в полезных вещах, никогда не будет действовать подобным образом. Субъективное, сугубо личное восприятие и манера выражаться также характерны для душевнобольных. Они никогда не говорят на языке здравого смысла, который представляет высшую степень развития социального интереса.
Если мы сопоставим суждение на основе здравого смысла с субъективным суждением, то обнаружим, что суждение на основе здравого смысла в большинстве случаев оказывается верным. С помощью здравого смысла мы различаем хорошее и плохое, и, хотя в сложной ситуации мы нередко ошибаемся, эти ошибки имеют тенденцию к корректировке благодаря самому движению здравого смысла. Но те люди, которые всегда озабочены лишь своими частными интересами, не могут отличить хорошее от плохого столь же легко, как другие. Откровенно говоря, их неспособность к этому практически лежит на поверхности, ведь все движения их души прозрачны для стороннего наблюдателя.
Теперь обратим внимание на то, каков обычный сценарий совершения преступлений. Если мы рассмотрим умственные способности, особенности мышления и мотивы преступника, то обнаружим, что он всегда считает свои деяния не просто хорошо продуманными, но и героическими. Он уверен, что достиг превосходства над окружающими и стал умнее полиции. Поэтому себе самому он представляется героем, не замечая, что его реальные действия указывают на нечто совершенно другое, отнюдь не героическое. Недостаток социального интереса, который переводит активность преступника на бесполезную сторону жизни, связан с недостатком смелости, трусостью, но он этого не осознает. Те, кто настроен на бесполезную деятельность, часто боятся темноты и изоляции; они желают быть рядом с кем-то. Это обычное проявление трусости, другого определения здесь быть не может. В действительности лучшим способом искоренить преступность было бы довести до сведения каждого человека, что преступление – это не более чем выражение трусости.