алось» само собой. Что у нас с героями?.. Фамусов? Министр? Нет, замминистра… Годится. Софья? Маловнятная, волоокая, логика у девушки странная?.. На кокаине девушка! Молчалин — типичный референт из бывших комсомольцев! Ну, а московская публика какой была, такой осталась, это уж и вовсе без сомнений! Илья настаивал на том, что Чацкий — бывший диссидент-художник, уехавший в Германию в начале Перестройки и теперь решивший вернуться. Отвык, расслабился, решил «на контрасте» всех пообвинять, да и сам-то не шибко умен — ну и получи!..
И, конечно, самый главный элемент московской жизни — московские старухи. Ибо они правят миром под названием Москва! Попробуйте любому встречному задать вопрос, какими словами кончается «бессмертная комедия Грибоедова». И услышите: «Карету мне, карету!»… А вот и нет.
Фамусов:
«Ах! Боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!»…
И это Фамусов! У которого все рухнуло, дочь — в деревню, Молчалина — в задницу, ну и так далее! И что же волнует его более прочего? Княгиня Марья Алексевна…
Мы подтянули текст и стали «тестировать» его на «московитость». Стихи «выскакивали» сами собой и ложились в современность. Хлестко, броско и точно. Получалась не столько театральная постановка, но сценарий. Что-то набрасывали на бумажке.
Финал: совершенно пьяный Чацкий, одуревший от происходящего, бредет по Кутузовскому, а — осень, полурастаявший грязный снег под ногами. Чацкий, бурча: «Карету мне, карету!» — ловит тачку, плюхается внутрь; тачка срывается прочь от центра, на заднем стекле надпись: «Шереметьево»; камера поднимается, охватывая московскую панораму — Триумфальная арка, за нею — дома, дома, закат… И Чацкий на частнике валит обратно в свою Германию…
Мы как-то очень шустро «накатали» заявку, и я отправился показывать ее киношным людям. Заявку отказывались брать все. Практически не читая.
— Москва вишь виновата…
Москва, Москва… Илья прожил в ней пятнадцать лет. Москва его так и не впустила.
Хотел написать продолжительный трактат про московских старух, а это мои любимейшие персонажи в этом городе, но не стану. Отмечу только, что Илья с ними ладить не умел, да и не хотел. Единственная старуха, с которой Илья общался и к которой чувства имел наилучшие, это Наталья Леонидовна Трауберг. И если бы он уже в начале 90-х взялся за исключительно переводческую карьеру, он бы много добился. Но в те сытные «наутилусовские» времена он переводил «так, для души»…
И еще один момент, чтоб покончить с этой историей. Одна московская старуха уже, кажется, после смерти Ильи, говаривала, качая головой: «У Кормильцева всегда был жуткий уральский акцент»… Мелочь, но характерная. Старухе, кстати, было слегка за сорок. Тут очень важно не путать — возраст московских старух чрезвычайно вариативен. У Грибоедова Старухе Хлестовой 65, но в «Онегине» «старушка-мать» пребывала в возрасте 36–37 лет (по разным подсчетам). Настоящей московской старухой нужно сперва родиться, затем где-то к 30-ти «опериться», а там уж набирать мощь и влияние…
Так о Москве. Почему она его не приняла? Скорее всего, потому, что он так и не захотел играть по ее правилам. Не то чтоб Илья бунтовал против Москвы, хотя и не без этого; он вообще плохо подчинялся любым правилам. Это свойство даже государство иной раз готово простить (особенно таков был Совок, хотя там были свои «правила прощения»), но Москва такое не прощает. Никому и никогда. И беспрестанно напоминает тебе, кто ты есть. И по-крупному, и по-мелочи…
Как-то, уже в «нулевых», Илья потащил нас в «Полит-кабаре» на Брестской. Там можно было неплохо поужинать, а параллельно послушать нечто иронично-околополитическое. И все было мило, пока не пришло время их «коронного номера». В зал вышел мужичок в форме и образе старшего лейтенанта милиции и под сладкий аккомпанемент запел весьма мелодично:
Травы, травы, травы не успели
От росы серебряной нагнуться,
И такие нежные напевы
Отчего-то прямо в сердце льются…
Красиво пел. Упитанный «молочный» русак, щекастый, типичный по виду постовой милиционер. Переходил от столика к столику, где сидела над тарелками публика, а между словами песни «нормальным голосом» проговаривал мерзейшей скороговорочкой: «Документики приготовьте, пожалуйста… Паспорт предъявите, пожалуйста»… Проговаривал без особой интонации, довольно нейтрально, и тут же подхватывал дальше:
К милой подойду я, глаз поднять не смея
И от поцелуя, и от поцелуя
Словно захмелею…
Впечатление на публику было столбняку подобно. Не знаю, есть ли где-то в мире второй памятник гастарбайтеру, но у нас на Красных воротах он не зря стоит. Точнее, сидит (памятник)…
Певец-ментяра пел дальше, но вместо «милой» приближался к нашему столику, где пытались в этот момент ужинать человек восемь, все явно без прописки и регистрации. «С лица спали» до единого. Но мент-песнопевец двигался именно к Илюше. Который этот номер уже слышал, наиграно веселился и все же заметно менялся лицом. Движения стали нервными, дергаными; похихикивание — громче и отрывистей. Певец дошел до Ильи и проговорил: «Паспорт, пожалуйста». Илья полез в сумку и, очень ненатурально улыбаясь, отдал певцу паспорт. Тот его почему-то сунул в карман, хотя остальные «паспортины», которые ему предъявляли, возвращал обратно, окончил песню и ушел. Илья веселился на публику. Ему было нехорошо. Потом пришлось еще и паспорт вызволять, что было уж совсем глупо…
Но это был мелкий облом. Самая серьезная для него «от Москвы ответка» приключилась по завершении записи «Чужих». Проект явно получался, обстановка в студии, где заканчивали альбом, к финалу была почти ликующая… Дальше предстояла «раскрутка», а это — радио плюс СиДи. Но радио первее прочих. И здесь Илья, который на «Чужих» делал ставку очень серьезную, был в себе уверен. Он давал интервью «тут», давал интервью «там», приятельствовал почти со всеми ключевыми фигурами на тех радиостанциях, которые его интересовали, и рассказывал, где, как и когда он «двинет» онограммы.
Оформление Александра Коротича
Мы встретились на Пушке после его свидания с одним из ключевых персонажей молодежно-музыкального «продвижения». Илья был раздавлен. Он столько раз откликался на просьбы персонажа прийти и что-то там говорить в эфир… И тут получил «полный отлуп». И так было со всеми. «Чужие» на радио не попали полностью. Равно как и издать их получалось, разве что нарезав сидюки дома на компьютере. А сколько было знакомых!.. Практически, друзей…
И еще замечаньице — Илья в Москве так и оставался квартиросъемщиком. Долго жил в двухкомнатной на Нахимовском, над ним даже шутили, что он эту квартиру «купил уже три раза». Но купить ее даже не пытался. Хотя в некоторые моменты денег было для того достаточно. И когда задавали ему вопрос «почему», с обыкновенной ловкостью уходил от ответа. Потом снимал в Васнецовском…
Уезжал он из Москвы в 2006-ом с облегчением. И навсегда.
34
Кормильцев и наркотики… Эта тема в кругу знакомых и малознакомых обросла полусплетнями-полуслухами и с годами приобрела форму укоризненного полуумолчания. Но умалчивать тут особо нечего. Скорее — наоборот, мне кажется.
Не стану врать, тема наркотиков присутствовала где-то рядом с самого детства. Папиросы «Беломор» в магазине стоили двадцать две копейки, а с рук на вокзале — двадцать пять рублей. С чего б это?.. В подъездах пятиэтажек порой воняло эфиром — детишки развлекались. Не буду объяснять, как это делается, а то какой-нибудь дурак попробует… Впрочем, дураки и сами все знают… Но нас эта тематика как-то долго не касалась.
Мне до этой стороны бытия никогда дела не было, поскольку я — классический бытовой пьяница, а это, как уверял меня один завотделением из наркологии, лучшая защита от наркомании. Как и от алкоголизма, поскольку алкоголизм — это болезнь (врожденная), а бытовое пьянство — образ жизни (прошу не путать!).
У Ильи был забавный эпизод в молодости, когда они с однокурсником обнаружили во дворе 1-й Городской больницы склад баллонов с веселящим газом. 1-я городская была огорожена высоченным забором, отличавшимся исключительной дырявостью, и через ее двор «срезало» путь множество народу. Ну и Кормильцев ходил. С однокурсником. И вдруг сообразили, что ходят мимо «вон чего». При том что «это» стояло даже не в помещении, а просто так, под соснами, на железном подобии этажерки. Ребята немедленно «стырили» баллончик, ну и… веселились. Бодрил газ, но особенно бодрила запретность происходящего. Вернули пустой обратно и умыкнули еще один. Потом еще… Это была не наркомания — они ждали, когда кто-нибудь спохватится. Но никто не спохватывался, в чем и пришлось убедиться к вящему разочарованию самовольных пользователей. Интерес пропал — бросили они это дело… А «по жизни» Илья предпочитал бутылочку…
Но к середине 90-х наркотой вокруг стало попахивать «нешутейно». Вонять просто. И тут было, от чего встревожиться, поскольку подрастали дети, и даже людям непричастным стало ясно, что просто так эту тему «не объехать». И тогда Илья сделал вот что — он решил разобраться. И взялся за эту историю так же, как брался за любое другое дело — обложился книгами и стал читать. Он, напомню, был химик. Со склонностью к биохимии.
Прочитал все, что смог достать. После чего купил по одной дозе всего, что смог достать. Только чистый продукт. Заставить себя влить в вену афганскую муть, которую мешали люди, не моющие руки от сотворения мира, он не мог — брезговал. Только чистый медицинский продукт. И попробовал все — ровно по одной дозе. После чего собрал детей. О чем именно он с ними говорил — не знаю, меня там не было.
Дети наши из поколения, сильнее всего пострадавшего от этой дряни. Просто сказать: «Ни-з-зя!» — Илья не мог, натура не та. Да и говорили эти слова своим детям практически все. Увы, желаемый результат был слишком редок. Как много славных детишек ушло в это «никуда»…