"За царя, за Русь святую", что, видимо, очень понравилось англичанам. Таким образом, время прошло до 9-ти часов вечера, не выходя из-за отдела. Тогда снял графины и десант со стола, снова накрыли скатерть и подали чай, после чего все разъехались в 11 часов вечера".
Пока офицеры поднимали тосты в кают-компаниях, матросы братались в лавалетских трактирах. Паролем им служило всего одно слово: "Наварин"! Сила наваринского братства была такова, что британские матросы, плечом к плечу с нашими, шли в драку на своих соотечественников солдат местного гарнизона и сообща неизменно обращали последних в бегство.
– Ну, ты, Наварин, настоящий мужик! – хлопал по плечу какого-нибудь рыжего англичанина наш матрос, после очередной кулачной победы.
– Иес, иес, Наварино! – отзывался тот, выставляя вверх большой палец.
И оба, обнявшись, шли продолжать в ближайший трактир прерванное веселье.
Возвращение «Азии» и «Альбиона» в Спитхед после Наваринской битвы
На балу, устраненном губернатором в честь наваринских победителей, все блистало великолепием. Уже у подъезда союзных офицеров и дам, встречала музыка. В главной зале, украшенной британским, российским и французскими гербами, прибывших встречал сам губернатор, выступавший в роли президента бала. Вице-адмирал Кодрингтон явился с женою, сыном лейтенантом и тремя юными дочерьми, милыми и смешливыми.
– Кадриль! – объявил церемониймейстер, и пары полетели по сверкающему паркету.
Суетящиеся лакеи обносили вином и прохладительными напитками. В углах залы стояли огромные становые якоря, увешанные корзинами с цветами, над потолком светилась огнями огромная надпись: "Наварин".
– Господин адмирал! – обратился к Гейдену Кодрингтон, после окончания официальной части. – Думаю. Что вы разделите мое мнение о плане наших последующих действий?
– Готов выслушать! – сразу посерьезнел Гейден.
– Считаю, что после окончания починки судов нам, в силу пунктов Лондонского договора, необходимо вновь вернуться к берегам Греции для совместных блокадных действий против турок. После наваринского разгрома сил у нас для этого предостаточно!
– Полностью разделяю вашу точку зрения! – кивнул Гейден. – Надеюсь, что наши политики такого же мнения, как и мы с вами!
– Хотелось бы верить! – поднял свой бокал английский командующий.
Рядом с Кодрингтон оказался его старый знакомец по Трафальгару командир "Бреславля" Ла-Бретаньер.
– Капитан! – сказал вице-адмирал, снова наполнив бокал шампанским. – Давайте забудем Трафальгар, но будем всегда помнить Наварин!
К Кодрингтону и Ла-Бретарьеру подошел Михаил Лазарев:
– Господа! Предлагаю тост за наше славное наваринское братство, и чтобы нам никогда не пришлось быть врагами!
Пройдут года и судьба, сжалившись над старыми наваринцами, не допустит их скрестить между собой оружие. Но это будет еще очень и очень нескоро. А пока во всю гремел праздник, и победителям казалось, что может быть Наварин будет самым последним сражением человечества и отныне нерушимый союз великих держав будет надежным гарантом вечного мира…
В стороне от остальных собрались Авинов, Свинкин и Богданович. Капитаны пили черное как деготь кипрское вино. Командир "Иезекииля" делится своими впечатлениями от недавней встречи с командирами британских кораблей.
– Британцы не скрывают, что, несмотря на все уважение к нам они по первому же приказу Уайт-холла изрешетят нас своими пушками! – Иосиф Свинкин был мрачен.
– Неужели в Лондоне могут решиться на такое? – пожал с сомнением плечами Авинов.
– А почему бы и нет! – невесело усмехнулся командир "Невского" Лука Богданович. – В большой политике друзей не бывает, есть лишь выгода!
Русские капитаны были не далеки от истины. И пусть на Мальте еще гремели беспрерывные празднества, все больше с каждым днем становилось очевидным, что в большой политике Лондон и Петербург расходятся все дальше и дальше друг от друга.
Глава десятаяПолитические пасьянсы
Еще не закончились празднества, а Кодрингтон уже получил первую неприятную весть из Лондона. То было письмо его старого друга лорда Инджестра. Он писал о Наварине: "Известие это вызвало, по-видимому, величайшее удивление и ни в ком не возбудило оно его в такой степени, как в министрах его величества. Мне говорили, что все это им не нравится, что вы поторопились".
– Чем они там, в Лондоне думают неизвестно! Ведь Наварин – это первый шаг к освобождению Греции! Это честная победа! – пожал плечами Кодрингтон, пряча письмо в походный секретер, но в душе вице-адмирала уже скребли кошки…
В те дни граф Гейден писал президенту Греции Каподистрии: "Адмирал Кодрингтон, которого принципы, чувства и виды так же непоколебимы, как и его военная храбрость, смирить со спокойствием, но с сожалением на колебания своего правительства, касательно восточного вопроса. Уже прошло несколько недель, как его оставляют без всяких новых инструкций, а до тех пор он не желает, да и не может предпринять что-либо решительное…" Гейден выражался уклончиво, как ему велели правила дипломатии. На самом же деле все обстояло куда хуже!
Несмотря на бурную радость британского народа в связи с одержанной при Наварине победе, официальный Лондон встретил извести о разгроме турецкого флота более чем кисло. Наварин спутал все карты деятелям Уайтхолла, свел на нет усилия всех последних лет. В кулуарах правительства обсуждался даже вопрос о предании Кодрингтона суду. Но на такой шаг все же, не решились, боясь реакции союзников. Георг Четвертый был в настоящей ярости. Вынужденный представить Кодрингтона к награде, он зло бросил первому лорду адмиралтейства герцогу Кларенсу:
– Я посылаю ему ленту ордена Бани, хотя, на самом деле, он заслужил намыленную веревку! Выждите пару месяцев и убирайте его с должности командующего Средиземноморской эскадрой! Этот Наварин для всех нас очень неприятная неожиданность!
Герцог Кларенс.
Первый лорд лишь склонил голову. Ему было ясно, что отныне с карьерой Кодрингтона покончено навсегда.
Современник писал: «Английское правительство, взглянув на аптекарские свои весы выгоды и невыгоды, и измеряя неравенство сил двух империй (России и Турции – В.Ш.), и зная, на какой стороне будет перевес, выветривая прежний жар свой в пользу Греции, начало обвинять адмирала Кодрингтона в истреблении турецкого флота. Им. Как это теперь видно, хотелось, не ослабляя вдруг Турции, слегка действовать в пользу Греции, из коей они надеются, утомив своих союзников, составить новую Ионическую колонию. Им не хотелось истреблять силы отоманские, но беречь их для России».
Честный и прямодушный Кодрингтон даже не скрывал от Гейдена своего возмущения реакцией Лондона на Наварин.
– Посмотрите, граф, – показывал он Гейдену присланную из Англии бумагу, – И Веллингтон, и весь Сент-Джеймский кабинет, кажется, совсем потеряли чувство реальности! Вместо поздравлений и новых инструкций, они шлют мне лишь вопросные пункты касательно наваринского дела! Но ведь так поступают лишь при судебном разбирательстве! Неужели я преступник? Очень всполошился, получив известие об итогах Наварина и британский посол в Турции Стратфорд. Он не только срочно выехал в Лондон, миновав стороной Мальту, но не удостоил Кодрингтона даже короткой запиской. В Лондоне посол усиленно распространял слухи о бесполезности, и даже вредности Наваринской победы. Вскоре уже одно упоминание о Кодрингтоне вызывало у британских политиков приступы мигрени.
Английского короля можно было понять, дипломатическая игра с Россией была им проиграна вчистую, ведь приняв участие в Наваринском бою, Англия уже не могла на виду всей Европы сразу же совершить головокружительный бросок в стан российских врагов. Отныне ей предстояло, по меньшей мере, несколько месяцев следовать в кильватер России. О, как это было унизительно для гордых и надменных сынов туманного Альбиона!
Единственное, что пытался сделать в своем незавидном положении Кодрингтон, так это пытаться доказать, что не он, а турки первыми напали на него, а он являлся лишь стороной обороняющийся. В свое оправдание вицеадмирал приводил и свои многочисленные послания Ибрагим-паше и вероломное убийство турками двух английских парламентеров. Но толку от этого было мало. Кодрингтона обвиняли ни мало, ни много, а в предательстве английских интересов на Средиземноморье…
В Наварине была и оборотная сторона медали. Это – та поспешность, с которою Кодрингтон и де Риньи, не успевший еще как следует узнать друг друга и Гейдена, выступили с удивившим мир единодушным в вопросах о мерах воздействия на Порту. Если бы эта поспешность вызывалась их искренним стремлением помочь грекам, этого нельзя было бы поставить им в упрек. Но в действительности здесь было нечто другое: взаимное недоверие адмиралов друг к другу и опасение каждого из них, как бы Гейден не начал дела без них. Правда, все три адмирала должны были руководствоваться Лондонским трактатом. Но, во-первых, у Гейдена, как и предполагали оба адмирала, были полномочия действовать и без соглашений с ними, а, во- вторых, самое известие о приходе в греческие воды русской эскадры уже вызвало у греков проявление самых восторженных чувств по адресу России, а ее инициатива в оказании поддержки грекам установила бы в греческом вопросе русский приоритет и соответственно подорвала бы влияние Англии и Франции. Вот почему, не дав Гейдену времени освоиться на место с положением дела и Кодрингтон проявивший самую искреннюю солидарность во взглядах с Гейденом, даже в разрез с видами своего правительства, и де Риньи поспешили воспользоваться первыми же днями по присоединении к ним русской эскадры. Совместное выступление морских сил Англии, Франции и России, одинаково, на все три державы распространяло ожидавшийся после него выгоды.
В ситуации, когда всеми началось осмысление итогов происшедшего в Наваринской бухте, не остался безучастным и битый Ибрагим-паша. Потерпев полное поражение на поле брани, он теперь стремился взять реванш в политической схватке, уничтожить ненавистного ему Кодрингтона и вбить клин между союзниками. Сын египетского властителя с удовольствием встречался с европейскими журналистами и гневно обличал вероломство Кодрингтона.