– Союзные эскадры под предводительством своих адмиралов, требовали от меня соблюдения слова, которого я им никогда не давал! – важно вещал Ибрагим-паша, возлежа на груде пыльных ковров и лениво потягивая кальян.
– Они вошли в Наварин с превосходящими силами, наполнили его кровью и истребили все мои суда! Посланные союзными державами для восстановления спокойствия в прекрасных странах Востока, они начали действия опустошением этих стран! Остается решить, кто зачинщик? Тот ли, кто против воли хозяина идет в его порт и топит его суда, или тот, кто вынужденный противиться этому, защищается?
За резным окном каирского дворца был виден мутный Нил и вершины далеких пирамид. Высокая Порта уже почти потеряла Грецию, удастся ли ей теперь удержать за собой хотя бы Египет?
Полемика о том, кто же на самом деле являлся зачинщиком Наваринской бойни растянулась ни на одно десятилетие, то возобновляясь, то, наоборот, затухая, в зависимости от политической конъюнктуры.
В Англии Наваринский гром вызвал затяжной правительственный кризис. В результате его Каннинг, обвиненный в предательстве национальных интересов и в допущении Наварина, ушел в отставку. Вместо него пришел к власти известный туркофил герцог Веллингтон. Тори сменили вигов. Выступая в парламенте, герцог в выражениях не стеснялся:
– Лондонский договор появился на свет, только исходя из наших исключительно миролюбивых побуждений, а потому поводом к войне служить никак не мог! Наварин – это досадная неожиданность и большое несчастие для всех нас! Изменническое нападение на турок врасплох никак не может считаться достойной победой!
Герой Ватерлоо Веллингтон мешал с грязью героя Наварина Кодрингтона, в выражениях не слишком стесняясь…
С задних рядов раздавались, правда, возмущенные голоса лордов Иджестора и Голланда:
– Мы можем лишь скорбеть, что англичане отныне стыдятся своих побед!
– Скорбите! – заткнули им рот воинственные тори.
В декабре 1827 года, король Георг Четвертый, выступая в парламенте, во всеуслышание заявил:
– Из всех мер, принятых нами для осуществления договора с Францией и Россией по урегулированию греческих дел для меня было совершенно неожиданным столкновение в Наваринской бухте между флотами договорившихся держав и оттоманской Порты. Невзирая на доблесть, обнаруженную соединенным флотом,… прискорбно, что суждено было случиться такому столкновению с морской силою старинного союзника Англии!
Выступление короля вызвали бурные аплодисменты в палате лордов. Тогда же парламент направил Кодрингтону и собственное послание по поводу превышения им своих полномочий и с недвусмысленным предупреждением: «Его величество доверчиво уповает, что это нежелательное событие (Наварин – В.Ш.) не будет сопровождено дальнейшими враждебными действиями и не помешает несогласиям между Портою и Грецией уладиться миролюбиво».
Это была уже заявка на кардинальное изменение политического курса. И последствия, разумеется, ждать себя не заставили…
Как оказалось, судьба Кодрингтона была уже предрешена с первым же залпом Наварина. Спустя несколько месяцев после победы, Кодрингтон без всяких объяснений будет отозван в Англию. Одержанную победу и приверженность к дружбе с Россией ему уже не простят никогда. Впоследствии Эдвард Кодрингтон станет полным адмиралом и членом парламента, главным командиром Портсмута, и даже камергером королевы, но в море его уже не выпустят никогда…
Наварином жертвенный вклад Кодрингтона в свободу Греции, однако, не ограничился. Увы, буквально через месяц после победы отца, погибнет его старший сын любимец. Эдуард, служивший мичманом на фрегате "Кэмбриен". Посланный с судна шлюпкой к греческим повстанцам на остров Гидра, он перевернется и утонет в штормовом прибое…
Официальный Париж, в отличие от Лондона, отнесся к победе своих моряков весьма спокойно. Политические осложнения компенсировала национальная гордость французов, так давно не имевших успеха на море. Наварин стал первой победой в царствовании короля Карла и последний не мог не гордиться ею.
– С интригами мы как-нибудь разберемся, зато одержанная моим флотом победа останется в истории навечно! Наварин покрыл славой французское оружие! – безапелляционно заявил Карл своим министрам, когда те попытались было доказать ему всю сложность средиземноморской игры.
– Наши моряки умеют биться не хуже этих зазнаек англичан! – радовались французы, расхватывая свежие газеты с сообщениями о греческих делах. – Они возродили славу Дюкена, Турвиля и Сюфрена!
Неожиданно для многих в Европе известие о Наварине особенно потрясло, казалось бы, далекую от этих дел Вену. Император Франц не называл Кодрингтона и его сподвижников не иначе, как бандой кровавых убийц. Австрийский канцлер Меттерних не находил себе места.
Франц II
– Европа хочет освободиться от нашей гегемонии, но этого не будет никогда, пока я жив! В Наваринской бухте нас подло обманули, создав тайный союз трех столиц! Боюсь быть оракулом, но Наваринский погром открывает собой эпоху всеобщего замешательства и хаоса!
Послы английский да французский успокаивали канцлера, как могли:
– Что вы, князь, ведь мы сочувствуем грекам не более чем туркам, а Наварин всего лишь досадная ошибка, никакого значения для всех нас не имеющая! Посол же российский Татищев ходил, голову держа как никогда высоко:
– А мы грекам сочувствовали всегда и в беде более не оставим никогда! Баталия же Наваринская – есть предмет нашей гордости национальной! Сказочник Гауф узнал опобеде уже на смертном одре. Наварин стал последней радостью умирающего сказочника. Биограф писателя пишет: "Внезапно он (Гауф) заболел тяжелой болезнью и впал в беспамятство. В таком тяжелом состоянии он узнал о славной победе, которую соединенный флот европейских государств одержал над турецким флотом при Наварине. Это означало приближение полного поражения Турции и торжество греческого народа… Все либерально настроенные немецкие писатели радовались этой победе, обращался ей и смертельно больной сказочник Гауф. "Я должен рассказать об этом Мюллеру" – в полубреду пробормотал он, повергнув в смятение родных, так как его друг, замечательный поэт- песенник Вильгельм Мюллер умер незадолго до этого. А 18 ноября 1827 года не стало и поэта-сказочника…"
Поэт Вильгельм Гауф
Морская победа в далеких южных водах неожиданно оказала свое влияние и на Метербургскую моду. Женщины, узнавши о славных подвигах моряков, резко увеличили ширину своих юбок, уподобляя их корабельным парусам. Удивительно, но известие о Наваринской победе достигло Петербурга с небывалой для тех лет скоростью. Уже через несколько дней, наш посол в Турции Рибопьер тут же донес о происшедшем в Одессу. Оттуда губернатор граф Пален немедленно отправил курьера в столицу.
– Душа из тебя вон, но, чтобы домчался, аки стрела из лука пущенная! – напутствовал граф своего посланника.
Несколько суток сумасшедшей скачки, несколько загнанных лошадей и вот уже Николай Первый нетерпеливо срывает печати с графского пакета и радостно читает послание. Поэтому, когда невских берегов достигли гейденовские курьеры, император Николай уже знал в общих чертах об итогах грандиозного сражения.
Российскую позицию в вопросе определения виновника Наваринского погрома весьма доказательно изложил в 1877 году военный историк полковник Е.В.Богданович: «Некоторые турколюбцы позволяли себе даже утверждать, будто сражение… было изменческим нападением на турок со стороны союзников. Собранные нами материалы дают превосходный ключ к разрешению этих мнимых недоразумений. Материалы эти, несомненно, доказывают, что, не обращая никакого внимания на присутствие английского и французского флотов в Архипелаге, порта как будто с нетерпением ожидала известия о начале боевых действий, даже и не думая отвратить или отстрочить столкновение, для чего ей стоило лишь предписать… Ибрагим- паше избегать встречи союзниками. Порта, видимо, ожидала и даже желала противного. Ибрагим искал встречи с союзными эскадрами. Из записки сэра Э. Кодрингтона, представленной им совету министров, видно, что Ибрагим-паша заранее изготовился к сопротивлению союзным эскадрам силою, и потому… сделал все приготовления к враждебной встрече союзных флотов, полагая, что он в силах будет совершенно уничтожить их… В предостережениях, в виде ультиматумов, посланных Ибрагиму пред битвой… тоже не было недостатка».
В Петербурге же, получив известие о Наварине, ликовали от души и аристократы, и простолюдины. Помощь бедствующим единоверцам, честь флага и слава Отечества, что может быть еще более значимо? Столичные же франты в мгновение ока облачились во фраки цвета "наваринского дыма с пламенем". К слову, цвет этот оказался столь популярным в России, что продержался без малого два десятка лет…
Особенно был горд происшедшим сам император Николай, ведь посылка эскадры в Средиземном море было его первым важным решением в европейских делах и сразу такой оглушительный успех! К тому же удалось одновременно заставить сражаться с турками англичан с французами, которым теперь будет не так уж легко вновь вернуться к дружеским отношениям с Портой на главах всей Европы.
– Теперь, привязав к себе наваринским погромом Лондон с Парижем, мы выясним наши отношения со Стамбулом! – объявил своим министрам русский император и отдал приказ начать переброску войск к Дунаю.
Гордый успехом своего флота Николай и награду ему учредил по истине царскую – корабельный Георгиевский флаг за мужество и бесстрашие в бою: в центре Андреевского флага Андрей Победоносец поражал копьем огнедышащего змия. Вновь учрежденный Георгиевский флаг полагалось отныне вручать кораблям, в сражениях наиболее отличившимся. Николай самолично определил и первого обладателя столь почетного флага – линейный корабль "Азов".
Чтобы несколько приободрить русофильски настроенного вице-адмирала Кодрингтона Николай велел наградить его почтеннейшим из российских орденов Георгием 2-степени, а в личном письме написал: «Вы одержали победу, за которую цивилизованная Европа должна быть вам вдвойне признательна. Достопамятная