С известием о покорении Эрзерума Паскевич направил в столицу своих адъютантов Дадианова и Фелькерзама.
– Гнать во всю прыть, чтобы известить государя как можно быстрее! – велел им генерал.
Из записок Александра Пушкина, бывшего в ту пору в Кавказской армии и вступившего вместе с ней в Арзерум: «Турки с плоских кровель своих угрюмо смотрели на нас, армяне шумно толпились на тесных улицах; их мальчишки бежали перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: «Христианин! Христианин!» Мы подъехали к крепости, куда входила наша артиллерия. Пробыв в городе часа два, я возвратился в лагерь. Сераскир и четверо пашей, взятые в плен, находились уже тут. Один из пашей, сухощавый старичок, ужасный хлопотун, с живостью говорил нашим генералам. Увидев меня во фраке, он спросил, кто я таков. П. дал мен титул поэта. Паша сложил руки на груди и поклонился мне, сказав через переводчика: «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт – брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных, и между тем, как мы, бедные, заботимся о славе, о сокровищах, он стоит наравне с властелином земли, и ему поклоняются». Восточное приветствие паши всем нам очень полюбилось. Я пошел взглянуть на сераскира. При входе в его палатку встретил я его любимого пажа, черноглазого мальчика, лет четырнадцати, в богатой арнаутской одежде. Сераскир, седой старик, наружности самой обыкновенной, сидел в глубоком унынии. Около него была толпа наших офицеров. Выходя из его палатки, увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиной в руках и с мехом за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был «мой брат», дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали»
Русское знамя было поднято над цитаделью Арзрума в годовщину Полтавской победы.
На Востоке во все времена почитали только сильный кулак, а потому персидский принц Аббас-Мирза, узнав об Эрзерумском погроме, сразу же возжелал мириться с Белым царем и отослал в далекий Петербург свою главную драгоценность – знаменитый алмаз «Шах». Жест примирения поняли и приняли, ибо воевать сразу на два фронта было бы не разумно. Алмаз, однако, убрали с глаз долой, ведь на нем была кровь поэта!
Из письма Николая Первого графу Паскевичу: «Трудно мне выразить, любезный мой Иван Федорович, с каким душевным удовольствием получил я известия, привезенные Дадиановым и Фелькерзамом. Вы все сделали, что можно только ждать после продолжительной и трудной кампании и все сделали за 14 дней; вы вновь прославили имя русское, храброе наше войско и сами приобрели новую, неувядаемую славу; да будет награда вам – первая ступень Георгия – памятником для вас и для войск, вами предводительствуемых, славных ваших подвигов и того уважения, которое с искренней дружбой и благодарностью моей навеки принадлежит вам. Изъявите всем мое совершенное удовольствие и признательность; поведение войск после победы мне столь же приятно, сколь славнейшие подвиги военные; оно стоит побед влиянием в пользу нашу… Вопрос чего хочет султан? Казалось бы, правда, и этого довольно, но товарищ Махмуд упрям; зато мои Иван Федорович и Иван Иванович (Дибич – В.Ш.) его прошколят досыта».
Баязетская мечеть и разрушенный кварта
Тем временем, весьма драматические события развернулись вокруг Баязета. Сегодня хорошо известна героическая оборона этой крепости в 1877 году. Но, оказывается, что была еще одна оборона Баязета. Не столь длительная, но не менее героическая и произошло это в 1829 году.
Из хроники войны: «В то время, как главные наши силы пожинали новые лавры побед на снежных вершинах Санганлука, Баязет выдержал сильный двухдневный приступ против многочисленного отряда неприятелей, под начальством Ванского паши. Первое нападение произведено турками 20-го июня утром. Не смотря на мужество гарнизона, они успели в этот день овладеть одною батареей, несколько раз переходившею от одних к другим. На следующий день неприятель возобновил свои усилия. Бой был жестокий: раненные офицеры и генерал выходили снова на батареи, после перевязки своих ран. Почти четвертая часть гарнизона была перебита и переранена. Казалось, не было спасения, но неколебимое мужество, наконец, восторжествовало над отчаянною храбростью. В половине дня неприятель отступил, потеряв до двух тысяч убитыми и раненными. Наш урон был впятеро менее. Генерал-майор Панютин, столь мужественно содействовал генерал-майору Попову в защите Баязета, был ранен. Об упорстве неприятеля в приступе можно судить потому, что в полтора суток здесь издержано осажденными более ста двадцати тысяч патронов и сделано было 1.500 пушечных выстрелов».
Генерал-майор Ф. С. Панютин
Только в сентябре 1829 года турки немного зашевелиться, но снова сразу же были нещадно биты. На этот раз при селении Байбурт, где наш отряд в 7 тысяч штыков разгромил 12 тысяч турок и курдов под водительством нового Эрзерумского сераскира Осман-Хазыындар-Оглы. Новый предводитель торопился дать сражение русским. Он успел это сделать, но, увы, с обычным для турок результатом – они вновь были на голову разбиты. Этим сражением война на Кавказе собственно и завершилась. Были еще кое-какие мелкие сшибки, но полномасштабных боевых действий уже не велось. Закавказье находилось в крепких русских руках. Известие о мире праздновали в русском лагере сто одним пушечным выстрелом.
Из воспоминаний участника войны полковника Ушакова: «надобно было видеть общий восторг. Через четверть часа весь лагерь стоял в рядах. Офицеры спешили принесть поздравление Главнокомандующему, и приветствовали друг друга, обнимаясь с тем искреннем чувством, какое редко можно встретить в быту общежития. Гордясь стяжанной славою, воины, неукротимые в бою, с единодушным участием радовались наступившему миру, которым так редко пользуются войска наши в отдаленных пределах Кавказских».
Из хроники войны: «Вторая кампания графа Паскевича представила следствия не менее блистательные и славные, как и первая… Русские в 1829 году перешли почти шестьсот верст от границы России до Трапезунта. В четыре месяца уничтожена многочисленная неприятельская армия, взяты несколько укрепленных лагерей, четыре крепости и сама резиденция сераскира, захваченного в плен вместе со знатнейшими сановниками. Русским достались 262 пушки, 65 знамен, 10 бунчуков, жезл сераскира. Пленных не считали…»
Для Паскевича итогом кампании 1829 года стал вполне заслуженный чин генерал-фельдмаршала и Георгия 1-й степени.
Великий Пушкин воспоет кавказскую кампанию в своих стихах:
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа…
Посланный вице-адмиралом Гейденом в Энос за известиями о ходе мирных переговоров бриг «Наварин» обернулся в три дня и вернулся к эскадре с долгожданным известием о заключении мира.
Когда разгоряченный Павел Нахимов поднялся по шторм-трапу на палубу «Азова», там его в нетерпении ждали Гейден и Лазарев. Не дожидаясь расспросов, Нахимов сказал им лишь одно слово:
– Мир!
– Славе тебе, Господи! – сняли фуражки и перекрестились адмиралы.
Гейден тут же распорядился:
– Объявляю сей день на эскадре праздничным! Служителям по двойной чарке, вместо корабельных работ песни петь и веселиться! Офицерам праздничный ужин в кают-кампаниях!
Как оказалось, 2 сентября 1829 года в Адрианополе были подписаны предварительные статьи мирного договора между Россией и Турцией.
Обстановка у Дарданелл сразу же разрядилась. Спустя несколько дней сюда пришел во главе французской эскадры контр-адмирал Розамель, который бросил якоря рядом с англичанами. Чуть позднее появился и никем неожидаемый Дандоло. Пройдошистый австриец держался в отдалении от всех. Прослышав о скором окончании блокады, к Дарданеллам потянулись сотни торговых судов, становившиеся на якорь между боевыми эскадрами. Свидетель тех дней у Дарданелл с восхищением писал: «Пространство от Заячьих островов до мыса Янычар… покрыто кораблями, фрегатами и другими разными судами. На коих развевались российские, английские, французские, голландские, австрийские, сардинские, ионические и других наций флаги, что составило величественную и прекрасную картину. Подозрения и неприязни с той и другой стороны исчезли, и все с обычным радушием и уверенностью ожидали размена мирных ратификаций…»
19 сентября адъютант Дибича поручик Львов доставил в Дарданеллы к русской эскадре сообщение о ратификации Адрианопольского мирного договора. На следующий день Гейден отдал официальный приказ по эскадре о мире и прекращении блокады. Корабли палили из всех пушек. Английская и французская эскадры вежливо поздравили своих бывших союзников с победой 21 выстрелом.
– Курс на Порос! – объявил Гейден. – Кажется, настала и пора нам в путь- дорожку к дому собираться!
Долгая и напряженная служба Средиземноморской эскадры подошла к своему завершению. Начавшись с блестящей победы при Наварине, она затем продолжилась тяжелейшими буднями крейсерств и блокады. Историк Наваринской кампании В.Г. Андриенко так характеризовал нелегкую миссию средиземноморцев: «Нужно отметить, что после Наваринского сражения на долю русских моряков в средиземном море, адмиралов, офицеров, безымянных нижних чинов, пришелся долгий тяжкий труд: частые переходы в любую погоду, кропотливое бдение у Дарданелл и досмотры купеческих судов, постоянный ремонт гниющих прямо на глазах собственных кораблей. В течение двух с половиной лет приходилось недосыпать и недоедать, мерзнуть на сквозняках зимой и мучиться от непривычной жары летом и, при всем том, чуть ли не ежедневно быть готовыми вступить в бой не только с противником (турецко-египетским флотом), но и со своими же союзниками – англичанами. Вместо «славных» боевых ран морякам эскадры Гейдена достались болезни, а зачастую и безвестная смерть с погребением в водах Средиземного моря или в скромной могиле на чужой земле. «Мирные» потери раз в 8 превышали «боевые» наваринские. Награждали за этот труд скупо.