ки оказывался в руках ростовщической мафии. Кто-то, отчаявшись выбраться из долговой ямы, кончал жизнь самоубийством, кто-то опускал руки и переставал интересоваться делами службы, думая только о том, как бы вернуть хоть кое-что. О ненормальной ситуации на Черноморском флоте было доложено Николаю I. Император быстро разобрался в ситуации. Так как никакой возможности восстановить старое положение дел уже не было, необходимы были экстраординарные меры, и они были применены.
Прежде всего, в Севастополе было введено чрезвычайное положение. В течение 24 часов все севастопольские евреи были выселены из города с запрещением не только когда-либо возвращаться в Севастополь на жительство, но даже приезжать туда по любым делам. За ослушание грозила каторга. При этом во время отправки евреев из города жандармскими офицерами были уничтожены все имевшиеся у них долговые бумаги. Интересно, что у русских купцов долговые расписки были тоже изъяты, но, при этом, их из Севастополя не выселяли. Можно представить восторг и радость черноморских офицеров решением императора! Отныне имя Николая I стало для черноморцев почти священно. Отныне в отличие от балтийцев, которые «любили» императора в соответствии с его должностью, черноморцы обожали Николая I искренне. Зная об этом, последний отвечал им тем же, разрешая, в отличие от всего остального флота и армии, только черноморцам всевозможные послабления в форме одежды и несении службы. Эта взаимная любовь продлилась до самой Крымской войны, и может именно поэтому кровавая севастопольская оборона и гибель тысяч и тысяч черноморских моряков, которых Николай I не без основания считал своими любимцами, значительно ускорила кончину императора?
Вместе с тем именно 20-30-е гг. XIX в. стали периодом становления и возмужания целой плеяды бывших наваринцев, перешедших служить на Черноморский флот. Перевод этот не был случайным и стихийным. Дело в том, что, наведя порядок в Севастополе, Николай I принялся за наведение порядка на Черноморском флоте в целом. Воспользовавшись «греческо- еврейской войной» на Черном море, он решил положить конец обеим финансовым группировкам и освободить отечественную внешнюю торговлю от всесильного черноморского «рэкета». Император Николай I начинал самую настоящую войну, исход которой предопределить было пока сложно. Огромные деньги, связи с зарубежными торговыми кругами и российским купечеством делали обе финансово-этнические партии крайне опасным противником даже для самого российского императора. Думается, все это Николай прекрасно понимал. Перед началом этой борьбы он несколько раз посещает черноморские порты, чтобы, по-видимому, еще раз убедиться в том, насколько далеко зашла коррупция, которую во имя безопасности и благосостояния России необходимо было выкорчевывать как можно скорее. Наверное, «черноморская мафия» была второй после декабристов по значимости опасностью для России.
Для начала этой борьбы надо было, прежде всего, ослабить позиции старого руководства Черноморского флота и портов, давным-давно сросшегося с представителями греческого и еврейского капитала. Именно поэтому новым начальником штаба и был назначен с Балтики герой Наварина контр-адмирал М.П. Лазарев, человек, в чьих личных и организаторских качествах император не сомневался. Однако и Лазареву на первых порах пришлось на Черном море несладко. Лучше всего характеризует ненормальную обстановку на флоте письмо М.П. Лазарева от 14 января 1833 года начальнику Главного морского штаба А.С. Меншикову, которое мы приведем здесь полностью. В трехтомном собрании приказов и писем Лазарева – это единственное письмо адмирала в своем роде. Прочитав его, можно только представить, насколько тяжелым было положение нового начальника штаба флота, когда он его писал. Сколько боли и сарказма вложил в него Лазарев:
«За желание успехов в любви прелестной Юлии я благодарен, но признаться должен, что по неловкости своей вовсе в том не успеваю. Доказательством сему служит то, что на другой же день отъезда моего из Николаева она, собрав совет, состоявший из Давыдки Иванова, Критского, Вавилова, Богдановича, Метаксы, Рафаловича и Серебрянного, бранила меня без всякой пощады: говорила, что я вовсе морского дела не знаю (!?), требую того, чего совсем не нужно, и с удивлением восклицала: «Куда он поместит все это? Он наших кораблей (!?) не знает, он ничего не смыслит», и проч., и проч. Прелести ее достались в удел другому; они принадлежат Критскому, который в отсутствии… (Лазарев из деликатности упускает имя Грейга. – В. Ш.) по несколько часов проводит у ней в спальне. Она тогда притворяется больной, ложится в постель и Критский снова на постели же рассказывает ей разные сладострастные сказочки! (Я говорю со слов тех, которые нечаянно их в таком положении заставали). И как же им не любить друг друга? Все их доходы зависят от неразрывной дружбы между собой. Критский в сентябре месяце, выпросив пароход, ходил в Одессу и, положив в тамошний банк 100 тысяч, хотел подать в отставку, но министр двора здешнего Серебрянный («министром» местного финансового воротилу Лазарев именует с нескрываемым сарказмом. – В.Ш.) и прелестница наша уговорили его переждать, рассчитывая, что по окончании всех подрядов он должен получить 65 тысяч. И так как Критский громко везде говорил, что он оставляет службу, то Серебрянный столь же громко уверял, что это неправда, что он не так глуп, чтобы отказаться от 65 тысяч, и что он готов прозакладывать в том не только деньги, но даже бороду свою! Что ж, наконец, вышло? Министр, к стыду своему, столь много славившийся верными своими заключениями и расчетами, ошибся. Хотя Критский в отставку не вышел, но получил пятью тысячами менее, нежели как сказано было, т. е. досталось на его долю только 60 тысяч!!! Вот вам тайны двора нашего…
А хорошо бы, если бы государю вздумалось (подобно тому, как в Кронштадте) прислать сюда генерала Горголи (ревизора. – В. Ш.) или равного ему в способностях, который взял бы к допросу министра Серебрянного и некоторых других: многие бы тайны сделались известными!»
Совершенно очевидно, что М.П. Лазарев в конце письма, зная близкие отношения Меншикова с императором, намекает тому о ходатайстве перед Николаем I о присылке на Черноморский флот опытного и честного ревизора.
Из письма следует и то, насколько Лазареву было сложно среди враждебного окружения. Именно поэтому он добивается разрешения от морского министра о переводе к себе на Черное море офицеров, на которых он мог бы положиться. Именно так были переведены с Балтики на Черноморский флот его испытанные и преданные соратники по Наварину: А.И. Авинов, П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, В.И. Истомин и многие другие балтийцы. Когда же Лазарев, став начальником штаба флота, несколько осмотрелся и вошел в курс всех черноморских дел, последовал следующий ход. Адмирала Грейга (вместе с его женой) отозвали в Петербург, где адмиралу выразили высочайшую благодарность за многолетнее руководство флотом и определили в почетную отставку в сенат, назначив сенатором. При этом Николай старался сохранить все внешние приличия в отношениях с отстраненным командующим флотом, чтобы лишний раз не будоражить общественное мнение. Именно поэтому, еще незадолго до перевода Грейга в Петербург, он согласился стать крестным отцом фактически незаконнорожденного сына адмирала, названного Самуилом. Новорожденного ребенка Николай сразу же произвел в мичмана. После этого акта проявления благожелательности при переводе Грейга в столицу уже никто не мог сказать, что это явилось следствием опалы командующего Черноморским флотом. Думается, что и сам Грейг, будучи человеком далеко не глупым, в конце концов понял и принял правила игры императора.
Возглавив Черноморский флот, адмирал М.П. Лазарев на протяжении всего своего 28-летнего командования флотом и портами неукоснительно и последовательно проводил линию Николая Первого по уменьшению иностранного влияния в армии и на флоте, действуя подчас весьма решительно. Начальником штаба флота он определил своего друга и сослуживца, бывшего командира «Гангута» контр-адмирала Авинова, а когда тот стал болеть, подыскал ему достойную замену в лице Владимира Корнилова. Павел Нахимов в это время тоже успешно продвигался по служебной лестнице, командуя кораблями, а потом и корабельными соединениями.
Герб Александра Казарского
Вне всяких сомнений, что свою роль во всех этих событиях выпало сыграть именно Александру Ивановичу Казарскому – далеко не случайно. Именно на него пал выбор Николая Первого как на ревизора, которому первому предстояло разворошить воровское гнездо на Черном море.
Последние месяцы жизни Александра Казарского, как мы знаем, пришлись как раз на начало деятельности только что вступившего в командование на Черноморском флоте контр-адмирала Лазарева. Почти одновременное появление на Черном море и Казарского и Лазарева было частью единого плана Николая Первого по наведению порядка и искоренению воровства и коррупции на Черноморском флоте.
Посылка флигель-адъютанта Казарского на Черное море с первой пробной ревизией как раз в период наибольшего обострения противостояния старой и новой флотской власти, вполне укладывается в схему действий Николая Первого по наведению порядка на Черноморском флоте. Казарский, как мы знаем, всю свою жизнь прослужил на Черноморском флоте и в силу этого был хотя бы в общих чертах в курсе происходящих там событий.
Во-вторых, во время своей службы на Черноморском флоте, он не занимал сколько-нибудь значительной (в глазах местной «мафии») должности, так как должность командира брига не была в числе должностней, имевших доступ к флотской кормушке. Когда же Казарский стал известен после своего знаменитого боя, то он почти сразу был переведен в Петербург, где состоял в свите Николая Первого.
В-третьих, при направлении Казарского для ревизии в черноморские порты можно было рассчитывать, что многие давно и хорошо знавшие его сослуживцы будут давать ему ту неофициальную информацию о творящихся на Черноморском флоте безобразиях, которую они никогда никому другому бы просто не рассказали.