А что же Николай Первый? Как он отреагировал на записку Бенкендорфа? Поверх докладной император наложил размашистую резолюцию: «Поручаю вам (главнокомандующему вооруженными силами России на юге страны Меншикову – В.Ш.) лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину, по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай».
Из резолюции видно, что император был очень сильно потрясен содержанием записки по обстоятельствам смерти своего флигель-адъютанта и писал свою резолюцию достаточно сумбурно, дважды не слишком к месту употребив слово «лично».
Любопытно и то, что, отказываясь от услуг департамента Бенкендорфа, Николай перепоручил расследование Меншикову. В чем причина, что жандармы были отстранены от «дела Казарского», неизвестно. Только ли в том, что Бенкендорф в своей записке дает недвусмысленно понять, что не верит в результат расследования и не очень-то хочет им заниматься? Снова вопросы, ответа на которые пока нет.
Расследование Меншикова тоже никакой ясности в раскрытие истинных причин смерти бывшего командира брига «Меркурий» не внесло. А прошло еще немного времени, и дело за давностью и недоказанностью было предано забвению. История смерти Казарского служит нам наглядным доказательством того, насколько тяжелой даже для императора-самодержца была борьба с коррупцией в 30-х годах позапрошлого века.
Даже Николай Первый, обладавший почти абсолютной властью, оказался бессильным не только защитить своего собственного адъютанта, но до конца разобраться в его таинственной смерти. На наведение порядка на Черноморском флоте и в черноморских портах у Николая Первого и адмирала Лазарева ушли долгие годы.
Совершенно непонятно, куда делись после смерти Казарского все его бумаги и записи, которые, как у ревизора, у него обязательно должны были иметься. Ни в одном из дошедших до нас документов о них не говорится.
Это весьма странно, потому, что если были основания усомниться в естественной смерти Казарского, то всякое расследование обстоятельств его гибели следовало начинать именно с изучения бумаг, наверняка содержавших много весьма опасной для местной «мафии» информации.
Но о бумагах нигде не сказано, ни слова. Не дает ли это нам право предположить, что после смерти Казарского исчезли и все бывшие при нем бумаги? Кто был заинтересован в их пропаже, думается, тоже ясно.
Вот, пожалуй, и все, что нам известно о смерти бывшего командира легендарного брига «Меркурий» Александра Ивановича Казарского. Идя на верную гибель, он все же вступил в неравное противоборство с всесильным чиновничьим аппаратом крепостной России, пал, но не отступил в этой борьбе.
Мы знали командира «Меркурия» как отважного воина, теперь узнали, как Патриота и Гражданина своего Отечества в самом высоком смысле этих слов. Всей своей жизнью и даже смертью доказал Александр Иванович правомерность надписи, начертанной на памятнике, поставленном ему на старинном бульваре Севастополя: «Казарскому. Потомству в пример».
Ожесточенная схватка административно-финансовых кругов на Черном море в начале тридцатых годов Х1Х века предопределило приход к власти на Черноморском флоте плеяды наваринцев, вошедших в историю как отцы- основатели знаменитой «лазаревской школы», предопределившей развитие нашего флота на многие десятилетия. Именно наваринцы Нахимов, Корнилов и Истомин прославят Отечество при Синопе и героической обороне Севастополя, погибнув, но став национальными героями России.
Глава третьяНаваринское племя
А время шло, зимы сменяли весны, а весны зимы. На смену героев 1827–1828 года пришли новые поколения российских моряков, а они, уже старики, жили теперь воспоминаниями о былом, о боях и походах своей молодости.
Последние свои годы доживал под Петербургом в Ориенбурге бывший старший офицер «Гангута» адмирал Анжу. Все знали старого заслуженного моряка, как большого хлебосола. Дом Анжу всегда был полон гостей.
Пётр Фёдорович Анжу
Особенно ж многолюдно бывало там, в годовщину Наваринской баталии 20го октября, в день, давно ставшим для целого поколения русских моряков таким же памятным днем, как для пушкинских лицеистов день основания лицея. Собирались тогда в большой зале подле камина друзья и соратники по боевой молодости: Михаил Лазарев, и Петр Врангель, Александр Авинов и не было тогда конца воспоминаниям и рассказам. Жарко трещали в камине смолистые березовые паленья, а они вспоминали, вспоминали, вспоминали… Судьбы людей порой столь причудливо переплетены между собой, что невольно возникает вопрос, что может в этом таинственном переплетении есть некий божий промысел…
Наварин и Севастопольская эпопея… Всего лишь двадцать семь лет отделяют эти два события. Но как все переменилось в мире, и вчерашние союзники внезапно стали самыми непримиримыми врагами! Могли ли русские, английские и французские морячки представить себе в канун Наварина, что станут когда-то сражаться друг с другом!
А потому, может быть совсем не случайно именно в самом преддверии Крымской войны одновременно ушли из них сразу трое из тех, кто стоял у истоков Наваринской победы! Это может показаться почти невероятным, но в российском журнале "Морской сборник", номер пятый за 1851 год, были помещены сразу три некролога. Первый извещал, что в Вене после тяжелой болезни скончался главный командир Черноморского флота Михаил Петрович Лазарев, второй, что в Лондоне на восемьдесят первом году не стало адмирала сэра Эдварда Кодрингтона, а третий, что в Париже ушел из жизни бывший храбрый командир "Бреславля" Ла-Бретоньер…
Как знать, может в той одновременной смерти, была какая-то высшая справедливость, чтобы рыцари Наварина, так и не узнали о крушении своего братства!
К чести Кодрингтона, он до последней минуты своей жизни оставался настоящим другом России. Британский историк так сказал об этом выдающемся флотоводце: «Как воин он (Кодрингтон – В.Ш.) оставил по себе блестящий пример для службы, которую любил безупречно и в которой считал совершенною обязанностью выставлять заслуги своих подчиненных. Открытый и благородный характер его никогда не выражал скрытости и, хотя откровенность его часто была неблагоприятна для его личных выгод, но, не смотря на то, прямой и твердый характер его всегда будут глубоко уважаемы всеми».
Что касается Логина Петровича Гейдена, то вопреки ожиданиям, он так и не стал старшим флагманом Балтийского флота, хотя по своим заслугам и опыту вполне этого заслуживал. По возвращении в Россию, Гейден был назначен лишь командиром 1-й флотской дивизии. Два последующих года он вообще не выходил в море. Лишь в 1832 году Николай Первый наградил вице-адмирала «за труды по командованию Средиземноморской эскадрой» Владимиром 2-й степени. На следующий год Гейден вывел все же свою дивизию в море. Но это была его последняя морская кампания. Сразу по возвращении в Кронштадт Гейден был произведен в полные адмиралы, а затем назначен Ревельским военным губернатором. В 1838 году он был повышен в должности до Главного командира Ревельского порта. К чести Гейдена, он вполне довольствовался полученным, и к большему никогда не стремился.
– Все бренно в этом мире! – говорил он неизменно тем, кто пытался говорить с ним на эту весьма щекотливую тему. – И я лишь делаю свое дело там, где это необходимо России!
Из воспоминаний современника о Логине Петровиче Гейдене: «Прямота в действиях и словах составляли основу характера графа. Откровенный и доверчивый, обходительный и любезный, добрый и непринужденный в общении с равными и низшими, он умел снискать общее уважение и расположение. И если слишком прямодушный, слишком откровенный нрав его мог иногда, в людских понятиях вредить мнению о графе, то не уважать его не мог решительно никто, даже люди, к нему не благоволившие».
Историки считают, что, скорее всего, именно эти человеческие качества. Помноженные на большой морской опыт позволили Гейдену успешно выполнить сложнейшие задачи в Средиземном море. Но именно они, вероятно, помешали ему стать крупным военно-морским деятелем.
Последние шестнадцать лет своей жизни Гейден почти безвыездно провел в столь любимом им Ревеле. Ушел из жизни всеми уважаемый и любимый герой Наварина 5 октября 1850 года накануне 33-й годовщины своей победы. Отпевали старого моряка в Вышгородской лютеранской церкви, а положили в землю на местном Цигель-Копельском кладбище.
Значительный след в отечественной истории оставил героический командир «Азова» и бессменный начальник штаба Средиземноморской эскадры Михаил Петрович Лазарев.
После возвращения на Балтику, он некоторое время командует корабельным соединением. Затем Лазарев принял активное участие в работе Комитета образования флота по выработке новых штатов вооружения и запасов военных судов, а также по созданию нового положения об управлении Черноморским флотом. При этом работа в Комитете не снимала с адмирала командования отдельным отрядом судов, с которым он совершал плавания в Балтийском море и Ботаническом заливе.
17 февраля 1832 года контр-адмирал Лазарев назначается начальником штаба Черноморского флота. Его деятельность в этой должности началась с командования объединенной эскадрой Черного моря, в ходе которой он проявил незаурядные качества дипломата при оказании помощи турецкому султану в борьбе с восставшим против Порты египетским пашой Мухаммедом Али. Последний, разгромив главные силы турецкой армии, приближался к Стамбулу и был остановлен благодаря высадке с Лазаревской эскадры в Скутари русского десантного корпуса. Фактически Черноморский флот под командованием М.П. Лазарев с десантным корпусом Н.Н. Муравьева явились в 1833 году спасителями грозившей рухнуть Оттоманской империи. Адмирал принял участие и в подготовке заключенного тогда же Ункяр-Искелесийского договора, согласно которому Турция предоставила России право свободного прохода проливов, запретив кораблям всех других стран входить в Черное море.
2 апреля 18