– Да ты не оправдывайся, а ешь, – резонно посоветовала Варвара. – Что за странность у вас? – Если что-то вдруг в удовольствие случилось, так обязательно после оправдаться надо: я, мол, тут не виноват, это все случайно вышло, из стечения обстоятельств…
– Это и вправду странно… – задумчиво сказала Софи. – Саджун то же самое говорила: лучшие из европейцев живут, как будто все время оправдываясь за свое существование. А вам, азиатам, значит, это очень заметно?
– Еще бы! – усмехнулась Варвара. – Ты хоть обыкновенные, здешние причины ищешь: художественное устроение вокруг, мои вкусы подавляют твои и прочее. А я еще в Сибири, а потом и здесь другое слыхала: слова-ветер, не увидать, не пощупать, только деревья шумят.
– Слова-ветер? – переспросила Софи. – Это что же такое будет?
– «Иметь право», «не иметь право», «благо народа», «всеобщие страдания», «миссия образованных людей», «мой крест»… – медленно перечисляла Варвара. – Еще надо, или ты уж поняла?
– Поняла, – кивнула Софи. – И даже, наверное, объяснить могу. Только не буду сейчас, ладно?
– Объясни! – потребовала Варвара, откинулась назад и запалила свою трубку.
– Ты паровую машину видела? – остячка кивнула. – На приисках, да? Так вот. Это недовольство, оно вроде пара, который всем движет. Те, кто из нас поплоше и попроще, те другими недовольны – они им, де, жить мешают. А кто чуть вырос – собой.
– Ничего себе, жизнь-малина! – искренне удивившись, воскликнула Варвара. – А что ж, по иному у вас и нельзя?
– Не знаю. Михаил говорил, что в Северо-Американских штатах, хотя и европейцы, но много людей – другие. Если по нашему разговору, то так: у них нет потребности в своих удовольствиях оправдываться… Может быть, это как раз оттого, что там еще и негры, и индейцы…
– Интересно, – кивнула Варвара. – Может быть, мне теперь в Америку съездить, поглядеть там на все? Как ты полагаешь?
– Не знаю. Туда дорого очень…
– Деньги у меня есть, – перебила Варвара. – То меня не остановит. Ты же знаешь: я на интерес живу, больше незачем…
– Послушай, Варя, но ты же… ты же женщина, все-таки… – осторожно сказала Софи. – А вот семья, дети?…
– Не интересно! – Варвара махнула рукой. – Слушай, а ты видала когда-нибудь, как эти… индейцы и негры рисуют, режут по дереву, ну….что они там еще делают?
– Да нет, откуда ж мне? – удивилась Софи. – Из книжек я знаю, что они ткут или там вяжут всякие узоры, и у них это вроде письменности…
– Ух, как интересно! – узкие глаза Варвары вспыхнули нешуточным любопытством. Мерное попыхивание трубочки ощутимо ускорилось.
Софи вскинула ладони перед лицом в увещевающем жесте.
– Варя! Варя! Погоди! Не уезжай теперь в Америку! У меня к тебе разговор и просьба есть.
– Ну давай, – попыхивание снова замедлилось, вернулось к исходному ритму. – Я тебя слушаю. Чем смогу, помогу. Остячка Варвара долги помнит.
– Да не об этом же речь! – с досадой отмахнулась Софи, видя, однако, что Варвара говорит вполне серьезно.
Когда-то, лет семь тому назад, после побега из Егорьевска, Варвара появилась в Петербурге в мужской, на столичный взгляд, одежде, с переплетенными кожаными шнурками косами и с сундучком за плечами, до смешного похожая на ту самую индианку из прерий, художественными промыслами которых она так заинтересовалась нынче.
Адресом Софи ее снабдила еще в Егорьевске Вера Михайлова. Недолго раздумывая, Софи поселила экзотическую гостью в своей петербургской квартире, несмотря на то, что с Петром Николаевичем они как-то сразу не пришлись друг другу по душе.
«Соня, у нее душа такая же, как лицо. На деревянную миску похожа, – отзывался о гостье-самоедке обычно лояльный ко всему и ко всем Петя. – Я ее просто боюсь иногда, если честно. Она же никого не любит и любить не может…»
«Я сперва думала: как ты за ним замужем, зачем тебе? – сформулировала Варвара через две недели знакомства с Петром Николаевичем. – Теперь поняла. Твой муж на белую промокашку похож, что в тетрадях кладут. Ты жизнь пишешь скоро, с нажимом, взахлеб, как бы не сбиться, так вот, его завела, чтоб промокну́ть и не размазывалось…»
Софи вовсе не понравилась варварина идея о том, что она «завела» себе мужа вместо промокашки, но и дельно возразить остячке как-то не получилось.
Впрочем, после этого разговора Варвара не долго отягощала супругов Безбородко своим присутствием в их квартире. Почти с самого прибытия остячка сообщила, что никому в тягость не станет, и продемонстрировала изумленной Софи содержимое своего сундучка: золото, самоцветы, ювелирные изделия, монеты и прочие безусловные ценности составляли едва ли не треть его объема. Подробно объяснять происхождение всех этих сокровищ Варвара не стала, а Софи – не спросила. Пете она предусмотрительно ничего не сказала. Бог весть что он подумал бы… И как бы не оказался от истины недалек…
– Я могла бы жить, тратить, но то неинтересно, – объяснила Варвара. – Хочу свое дело иметь.
– А что ж ты хочешь? – спросила Софи.
– Я сама рисовать могу, резать по дереву и по камню, – ответила Варвара. – Но правильней, как я пригляделась, не мастерскую, а мангазею открыть.
– Магазин? Может быть, лучше – салон? Художественный салон?
– Пускай, – согласилась Варвара.
«Мангазея», безусловно, нравилась ей больше, но она признавала опыт петербурженки Софи и готова была пока всему подчиняться.
Для начала дела сняли маленькую трехкомнатную квартирку на Мещанской улице, на первом этаже. В одной из комнат жила сама Варвара. В другой – две девушки из неплохих, но обедневших семей, которые, тем не менее, получили какое-то художественное образование. Могучий природный дар Варвары и мастеровитая покладистость девушек быстро принесли свои плоды. Даже Софи изготовленные ими ширмы и абажуры показались весьма милыми. Существенным преимуществом снятой квартиры было то, что два окна самой большой комнаты выходили прямо на улицу. В них сделали витрину. Два абажура вывешивали на улице на кронштейнах. Вывеска, изготовленная самой Варварой, просто не была похожа ни на что (по разноцветности можно было бы говорить о восточных мотивах, но их там не было, а ведущей деталью орнамента стала кедровая шишка). Софи предложила украсить вывеску разноцветными электрическими фонариками. Далее была задействована Элен Головнина. Темноликая молчаливая Варвара сама отвезла в ее особняк две лучших ширмы и два абажура в комплект к ним. Денег не взяла ни копейки.
– Господи, какая она дикая и прекрасная! – закатывая глаза, щебетала Элен. – Право, даже кажется опасной, я с Петром Николаевичем готова согласиться…
– Варвара опасна только для своих врагов, – объяснила Софи. – Мы, по счастью, в них не числимся. Твоя же, Элен, задача на текущий момент: собрать своих светских приятельниц из числа самых бездельниц и продемонстрировать им варварины поделки: вот, мол, знакомка Софи, дикарка из самого сибирского леса, специальный заказ, но если я попрошу, может быть, и для вас изготовит…
Элен исполнила все так, как ей велела Софи, вложив в исполнение душу и свое собственное желание помочь отважной самоедской девушке. Спустя полгода Варвара наняла еще двух художниц, а мастерская переехала в более просторное помещение. Вывеска и фонарики сохранились. Странные, диковато-соразмерные изделия Варвары Остяковой сделались модой сезона.
В дальнейшем ситуация развивалась исключительно трудами самой остячки. Через пять лет у нее уже имелись налаженные связи с Уралом и некоторыми зауральскими областями. Два десятка лесных стойбищ, десяток каменных дел мастеров, три самоедских резчика по кости и полтора десятка ткачих работали на ее салон. Каждый сезон, помимо основного ассортимента, предлагалось что-то новое. Дамы из света любили встречаться, гулять и проводить время в салоне. В специальном закутке под экзотическими растениями, среди фонариков и висящих на нитках жар-птиц, им предлагался чай и пирожные. Специально для обслуживания подобных сборищ Варвара держала девицу Валерию Львовну Коврову, дворянку с хорошими манерами, из старого, почтенного, но трагически обедневшего рода. Валерия Коврова не только обладала приятной внешностью и тонким художественным вкусом, и могла сообразно поддержать разговор на любую светскую тему, но и никогда не забывала о коммерческих интересах предприятия: редкая посетительница уходила после посиделок, не сделав, по рекомендации Валерии, одной-двух-трех покупок. Сама хозяйка продолжала свои художественные труды и изыскания, но крайне редко показывалась на глаза посетителям, что, в сочетании с ее действительно экзотической внешностью, способствовало формированию вокруг салона различных легенд, которые, разумеется, еще повышали его популярность. Теперь, спустя семь лет после появления темноликой остячки в Петербурге, не иметь в интерьере гостиной или спальной ни одного предмета из салона Варвары Остяковой считалось почти неприличным.
– Саджун умерла от пневмонии, – сообщила Софи и плотно сжала губы.
– Жаль. Но что ж с того? – Варвара никогда не изображала из вежливости потребных этикетом, но не испытываемых ею чувств. Софи вполне способна была уважать такую позицию. Варвара, как и она сама, была из породы деятелей, но не чувствователей.
– Она оставила мне по завещанию свой особняк, все имущество.
– Ага. Там у нее все восточное, как ты рассказывала. Да я и сама один раз видала, ты меня к ней водила, как я приехала, помнишь? Слишком карамельно, на мой вкус… Теперь, значит, ты, как новая владелица, хочешь, чтобы я с художественной точки зрения там все оценила? Что-то поправила в интерьере? Большой заказ?
Даже зная остячку, Софи, тем не менее, была все-таки изрядно обескуражена такой реакцией.
– Варвара, ты помнишь, что именно происходило в салоне Саджун?
– Конечно. Бордель в восточном вкусе. Я тогда, когда хозяйка меня спросила, и придираться не стала, оттого что под действие карамельность эта не излишняя, а в самый тот раз. Надо же все учитывать…