И, конечно, всеобщую зависть — а заодно и почтительное уважение — завоевали счастливицы, чьи родственники имели возможность побывать за границей. «Маленькое французское платье» из самого Парижа — это звучит серьезно!
И только Катю Криницыну эти заботы обошли стороной. Во-первых, она никогда не считалась своей в девчоночьих компаниях, да и не стремилась освоиться в них: всегда казалась немного отрешенной, жила своей собственной жизнью, большей частью — внутренней, пребывая в нереалистичных и непрактичных своих «рыбьих» мечтах.
Во-вторых, ей бы и в голову не пришло потребовать или даже попросить у родителей купить для нее что-то особенное. Финансовое положение семьи не позволяло шиковать, так не лучше ли купить Игоряшке настоящий взрослый велосипед, о котором он так мечтает, чем тратиться на «одноразовую» одежду, в которой потом нигде и не появишься?
Она знала и ценила: в этом году на нее и так потратились изрядно. Весной, к семнадцатилетию, родители подарили ей шубку. Натуральную, из седовато-серой нутрии!
Именинница так растерялась, обнаружив утром возле своей подушки этот царский, по ее понятиям, подарок, что мать не удержалась от признания:
— Ты не комплексуй, Катюш. Мы не слишком-то разорились: сюда приплюсованы твои денежки, которые ты в библиотеке заработала. К тому же это не норка, так что носи, не стесняйся!
А светлое платье к выпускному балу у нее уже имелось: то самое, чесучовое, принадлежавшее некогда Антонине Матвеевне Поляковой.
Катя со дня Диминых проводов в армию ни разу его не надевала: берегла. Только иногда, оставшись в квартире одна, открывала шкаф и перебирала, гладила, ласкала маленькие перламутровые пуговки.
За этим занятием и застала ее однажды не ко времени явившаяся Лидия.
— Это еще что за нищенский балахон? — строго спросила старшая умная сестра.
— Это… это… — заикалась застигнутая врасплох средненькая. — Это у меня к выпускному.
— Что-о? Я не ослышалась?
— Н-нет…
— И где же ты его откопала? В «секонд-хэнде»? Может, вообще на свалке?
— П-подарили…
— Кто?
Катя, естественно, промолчала.
— Какая-нибудь старушонка? — предположила сестра. — За ненадобностью? Да она, милая моя, просто поленилась его на помойку вынести.
У Кати глаза уже были на мокром месте. Она не знала, как, не выдав своей тайны, защитить эту драгоценность, полученную в дар в тот вечер в залог того, что они с Димой отныне — муж и жена.
— А мне такое нравится, — оправдывалась она. — В стиле ретро. И пуговки…
— В стиле «старье»! — безапелляционно заявила Лидия. — А такие пуговки раньше нашивались на наволочки. Нет, Катерина, в таком дранье на люди выйти — только через мой труп. Чтоб все говорили: «Криницына — бомжиха»? Уволь, дорогая.
— Но… у меня ничего другого и нет. Только юбка, черная. И джинсы. Но они потертые.
— Помолчи, слушать противно. А что родители? Ты с ними на эту тему говорила?
— Нет, Лид. Я не могу. Совесть-то…
— Не совесть это, милая моя, а дурь. А хотя — правильно. Они бы все равно пожмотились… Ты иди пока чайку поставь, — Лида уселась на тахту и подперла рукой голову с видом роденовского мыслителя, — а Чапай думать будет…
Немного погодя, уже из кухни, Катя услышала ликующий вопль сестрицы:
— Есть контакт!
Лида решительным шагом покидала квартиру:
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди!
— А чай…
— Чаем не отделаешься, пузырь с тебя, дорогая! — воскликнула Лидия, захлопывая за собой дверь.
Второй раз в жизни Кате предстояло облачиться в свадебное платье с чужого плеча. На этот раз свою реликвию пожертвовала ей сестра.
Лида выходила замуж «удачно», и ее брачная церемония была обставлена пышно, с шумом, блеском и всей полагавшейся по традиции мишурой: черной машиной, кольцами и куклами на капоте, морем цветов, миллионом подарков, в том числе и конвертиков с деньгами, ресторанным застольем, внесением новобрачной на руках в квартиру супруга и так далее.
И платье жених ей тоже приобрел «какое положено», чтобы никто не посмел вякнуть, что Лидка Криницына в чем-то прокололась.
А именно: это был сверхпышный наряд на кринолине, на лифе и юбке которого многочисленные атласные оборки чередовались с парчовыми и нейлоновыми. По всей поверхности сего громоздкого сооружения были к тому же разбросаны огромные, аляповатые шелковые розы.
В свадебный автомобиль невесту пришлось прямо-таки заталкивать усилиями нескольких человек, ведь она, в полном облачении, стала почти такой же неуклюжей, как Винни-Пух, когда объелся медом и сгущенкой и застрял в дверях кроличьей норы.
Зато всякий кинувший на нее взгляд не мог удержаться от почтительного возгласа:
— Как богато!
И Лиде это льстило куда больше, чем если бы люди говорили: «Какая очаровательная невеста!»
Теперь она от щедрот душевных уступала свое платье-латы Екатерине.
— Школу все же заканчивают один раз в жизни! — изрекла она. — Это замуж можно по второму разу…
— Замуж лучше бы тоже навсегда, — робко заметила Катюша.
— Не боись, дорогая! — Лида хлопнула сестренку по плечу. — Я, если по второму кругу надумаю, так ведь тоже не за первого встречного! Я тогда такого подыщу, что мне наряд еще шикарнее купит! Так что пользуйся моей добротой. А то ты у нас вечно как замухрышка. Ну, давай сюда, к зеркалу!
Платье могло послужить образчиком скорее помпезной архитектуры, нежели портновского искусства.
Надев его, Катя почувствовала себя чуть ли не средневековым рыцарем в таких тяжелых доспехах, что и могучий конь присел бы под ним до самой земли.
А уж если бы речь зашла, скажем, о битве на льду Чудского озера, то поражение было бы просто неминуемо: тут не то что лед, тут пол мог не выдержать. Хорошо, что Криницыны проживали на первом этаже…
— Эхма, тру-ля-ля, — скептически протянула Лидия, оценивающе оглядев сестричку. — Даже самые добротные вещи тебе не впрок. Ни кожи у тебя, милая моя, ни рожи. Про таких говорят: «Вошел хорошо одетый позвоночник».
Катя посмотрелась в дверцу зеркального шкафа и ужаснулась. Отражение представляло собой даже не гадкого утенка, а существо еще более жалкое.
Тонкая длинная шейка торчала на фоне высокого гофрированного воротника, как прошлогодняя сухая былинка из-под снега.
Глубокое декольте, призванное подчеркивать пышность бюста, создавало ощущение полного отсутствия такового. Выпирали лишь острые подростковые ключицы.
Тоненькие ручки свисали из пышных рукавов-фонариков, как электрические провода из-под абажура, как будто проводка была неисправна, а монтер прервал работу, не доделав ее до конца.
Поскольку платье было широко в талии, то и кринолин перекосился и походил теперь скорее на покрытый тряпками хула-хуп.
А уж эти крупные матерчатые розы! При хрупкой Катюшиной комплекции они напоминали не цветы, а скорее капустные кочаны.
— Ну можно ли быть такой глистой в корсете, — укоризненно заметила Лидия. — Ела бы побольше, что ли… Ладно, не хандри, сейчас сообразим что-нибудь.
Поза мыслителя явно была для Лиды плодотворной, потому что, посидев в ней от силы минуту, умная старшая сестра азартно вскрикнула:
— Ага, доперла! Тащи ножницы.
— Что, Лид… Неужели резать?
— Не боись! Я уже семь раз отмерила. В уме. Потому что у меня в отличие от некоторых ум есть. Поняла?
…Полчаса спустя Лида уже вся обливалась потом, а на полу комнаты высились целые холмы белых лоскутов разных форм и размеров.
Кринолин тоже беспощадно выстригли из подола, и теперь Игорек с приятелями под окошком действительно учились вертеть его вместо хула-хупа.
Все толстые, плотные, топорщившиеся участки платья были отстрижены беспощадно. На Кате остался фактически лишь чехол, у пышной Лиды игравший роль нижнего белья, да несколько прозрачных капроновых воланов поверх него.
И девушка преобразилась. Она стала похожа на нежный цветок вишни с воздушными лепестками, готовыми от порыва ветра осыпаться на землю легким душистым ворохом.
— Ой, Лидочка! — обомлела она, глянув на себя в зеркало в таком виде. — Неужели это я! Видел бы Де…
И осеклась. Чуть было не проболталась.
— Видел бы дедушка — из дома выгнал бы, — по-своему трактовала ее реплику не слишком довольная Лида. — Сказал бы, что это натуральная ночнушка и в ней если куда и идти — то разве на панель. Всю красоту мы с тобой отстригли, дорогая моя.
— Но ведь так лучше!
— Лучше не лучше, а деваться некуда. В этом и пойдешь. Только, чур, причешу я тебя сама. Если у некоторых в голове пусто — так пусть хоть снаружи будет прилично.
— Прилично — это как? Косы короной?
— Косы? Деревенщина. С косой, дорогая моя, только смерть ходит. Она, правда, тоже костлявая, тебе под стать.
— А если распустить?
— Ха-ха-ха, чтоб говорили: «Криницына распустилась»? Нет уж. Мы из твоих волосенок тако-о-ое соорудим, что любая японка позавидует.
Лида с сожалением кивнула на обрезанные куски шелка:
— Эх… а какая вещь богатая была… Ладно, что было, то сплыло. Давай, выкидывай эти ошметки.
— Нет, — покачала головой Катя. — Такую красотищу выбрасывать… Смотри, они переливаются, как живые. Я после экзаменов из них одеяло сошью, лоскутное. Знаешь, какая прелесть получится!
— Все-таки ты старьевщица по натуре. Плюшкин в юбке.
— В бальном платье.
— И спорит, и спорит со старшими… Ладно, поступай как знаешь…
Глава 8АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Прическа сооружалась с вечера.
Лидия пришла, притащив с собой целый чемодан лаков, гелей для волос слабой и жесткой фиксации, фенов, щипцов, бигуди, папильоток и еще всевозможных парикмахерских принадлежностей, которым и названия-то сложно было подыскать.
Первое, что она сделала, — это создала для себя творческую атмосферу: приструнила родителей, с утра пиливших Катю за итоговые тройки.
— Какая вам разница? — набросилась она на отца и мать. — Никто в этот аттестат в жизни не заглянет! В Средней Азии, между прочим, необразованные девушки ценятся выше всего. Кому нужна шибко умная жена? Мужики этого терпеть не могут.