Дима нетерпеливо потряс ее за плечи, пытаясь остановить поток неудержимых рыданий.
— Постой! При чем здесь квартира? Куда устроишься? Тебя уволили?
— Я ушла…
— Ну так вернись! — вспылил он.
Катя горько затрясла головой:
— Ты не понимаешь, о чем просишь…
— А о чем я таком невыполнимом прошу? — разозлился Дима. Теперь он кричал, нимало не стесняясь того, что их могла услышать Агриппина. — Всего лишь вернуться в это чертово Братство… Я что, подкладываю тебя под этого Иисусика?
— Димочка… — Катя подняла заплаканные глаза и поймала его руку. — Ты пойми…
И вдруг в Димином лице что-то неуловимо изменилось. Оно стало жестким и суровым.
— Так… — процедил он. — Я, кажется, уже понял… Значит, ты с ним спала? Он за это тебе платил?
Катя обреченно кивнула. Ей и в голову не пришло отрицать. Зачем, раз уж он догадался?
— Димочка… Все не так просто…
— Да уж куда сложнее, — процедил он. — Значит, ты так зарабатывала эти проклятые деньги?
Голос его сорвался на неприятный визг. Он вырвал свою руку из Катиных ладоней и принялся отряхивать, точно испачкался от одного прикосновения.
— Значит, ты мне платила за то, чтоб я закрыл глаза на твои похождения?!
— Димочка… я же ради тебя…
Что он говорит? Губы не слушались Катю, она сама не узнавала своего голоса — жалкий, дрожащий лепет…
— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! Ради меня! Ха! — Дима гневно бросал ей в лицо слова. — Не знал, что ты просто мерзкая шлюха! Ты продажная тварь, вот ты кто!
— Я же люблю тебя…
Катя попыталась приблизиться к нему, но он оттолкнул ее.
— Прочь! Не прикасайся! Мне противно!
Неужели это на самом деле происходит с ней? Это не сон?
Привычный мир рушился, словно построенный из песка домик… Осыпались стены, исчезали затейливые башенки… А Катя никак не могла удержать его от разрушения…
— Димочка… Прости…
Лицо его исказила гримаса:
— Простить?! Ты с ума сошла? Ты хоть бы попыталась оправдаться ради приличия…
— Мне нет оправдания… Ты прав… Но я не хотела…
Дима выволок из ниши Катин чемодан и принялся бросать туда без разбора ее вещи.
— Хотела… — сквозь зубы бормотал он. — Хотела… Иначе не расставляла бы ноги… не продавалась, как последняя сука… — Он с трудом закрыл крышку, надавив на нее коленом, защелкнул замок и пинком швырнул чемодан Кате. — Вот и катись к нему. Я не подбираю объедки!
Катя упала на колени и подползла к Диме, обхватила ноги, прижалась, дрожа всем телом…
— Любимый… Ты что?.. Ты гонишь меня? Я не смогу без тебя…
— Уходи!!! — истерически завизжал Дима, отдирая от себя ее руки.
«Все наказуемо… За все приходит час расплаты… Скоро настанет Судный день, и каждому воздастся по делам его…
А я грешница. И должна смиренно принимать то, что заслужила. Так мне и надо…
Вот только сердце саднит, словно от него оторвали кусок… Часть живой плоти, частицу моей души… Моего любимого…
Он больше не мой… вернее, я не его больше. Он не хочет меня знать. Он не может простить…
Но мне нет прощения. Кара тяжела, но я должна ее принять. Я обязана ее вынести…
Это возмездие. Оно всегда настигает таких, как я… Оно обрушивается на головы слабых, грешных, запутавшихся…
Кто ты, Тот, Кто Карает меня?
Послушай, я только хочу повторить, что готова умереть ради моей любви… Я искуплю свою вину, я все исправлю…
Но меня не хотят слушать. Хлесткие слова впиваются в душу больнее, чем плетка…
Я хватаю ноги, я целую пыль его шагов… но меня отшвыривают, и оглушительная пощечина обжигает лицо. Удар такой силы, что я отлетаю к стене, с размаху стукаюсь бровью о косяк… Но боли не чувствую. Разве может сравниться боль телесная с той, что разрывает мне сердце?
Не гони меня, любимый, единственный… Не гони… Не отшвыривай от себя, не кори… Пойми меня…
Нет, твой гнев праведен, ругай меня, бей, ты имеешь право убить меня. Зачем мне жизнь без тебя?
Мир стал серым и зыбким, все туманится… Предметы стекают вниз, точно отлиты из киселя… Мир умывается моими слезами…
Говорят, слезы облегчают душу. Врут. Ничуть не легче, хоть ведро пролей этой соленой влаги.
Он не верит моим слезам.
Я так боялась, что все раскроется… И вот это случилось. И почему-то вместе с болью приходит облегчение…
Лучше, когда есть ясность. Я виновата — меня следует наказать.
Это справедливо. Это механизм воздаяния.
Значит, надо покорно понурить голову, взять свои пожитки и пойти по миру куда глаза глядят…
Так всегда в сказках герои уходят замаливать свои грехи. Они бредут по свету, семь железных посохов стирают, семь каменных хлебов сгрызают, глядишь, и находят за тридевять земель в тридесятом царстве искомое прощение…
Какой тяжелый чемодан… но еще тяжелее камень у меня в груди. Мне так трудно идти, что я склоняюсь к земле, горблюсь, точно старушка. Правду люди говорят: мол, грехи наши тяжкие…
Я ухожу… Шаг… еще один… вот уже дверь распахнута предо мной…
Когда же он позовет меня? Когда окликнет, обнимет, утрет мои слезы?
Неужели он даст мне уйти?
Конечно, ведь он сам меня выгоняет… Глупо надеяться на чудо.
Как жесток ты, возлюбленный мой!!!»
Глава 10КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ
— Благословляю вас на все четыре стороны…
Благословляю вас… на все четыре…
Благословляю…
Губы сами шепчут слова… Они вертятся в голове, точно заезженная пластинка.
На вокзале хорошо, никто не обращает внимания на съежившуюся на скамье девушку с чемоданом. Здесь все с чемоданами, все устали, все стараются найти на лавках местечко, чтоб прикорнуть в ожидании поезда.
Катя случайно забрела на Казанский вокзал. Она просто шла по ночной Москве куда глаза глядят, совершенно не понимая, где находится, и вышла к Комсомольской площади.
Надо постараться заснуть. Тогда эта сумасшедшая ночь быстрее кончится, и мысли утихомирятся, и боль отступит на несколько часов.
Катя расстегнула пальто, подложила под щеку вязаную шапочку, примостила чемодан под локоть и закрыла глаза.
— Подвинься! — бесцеремонно пнула ее растрепанная тетка. — Ишь, расположилась, как дома на диване.
Она тоже претендовала на часть скамейки, и Кате пришлось опустить чемодан на пол и откинуться назад.
Так спать было неудобно, шея затекла, а спина тут же онемела от неестественной позы. К тому же в зале ожидания было нестерпимо душно, но Катя еще не успела согреться после долгого блуждания по морозу. Пальцы ног покалывали мелкие иголочки… Белые фасонные сапожки, подаренные Кириллом, были слишком тонкими для таких прогулок.
Кирилл сейчас, наверное, видит уже десятый сон. Он спит безмятежно, не мучаясь угрызениями совести.
Он думает, что с утра шофер Петя вновь привезет к нему Катю, и она опять будет притворяться иконой, и опять станет служить ему подстилкой. Он не понял еще, что этого больше никогда не будет…
А Дима? Неужели он тоже спит, даже не пытаясь узнать, где сейчас Катя?
Или он курит одну сигарету за другой, нервно грызет ногти и всматривается в ночную тьму: не возвращается ли обратно хрупкая фигурка в светлых одеждах?
Кирилл объяснял ей, что белые одежды символизируют невинность, ведь на белом сразу видно любое пятно…
Ну так, значит, она вся в пятнах, вся в грязи, и впору ей носить отныне только черное…
Кто-то больно пихнул ее в бок острым локтем, кто-то прошелся прямо по вытянутым ногам…
Катя терпеливо сносила это, даже не возражая. К чему роптать? Отныне все, что происходит с ней, заслужено…
Ближе к утру ей удалось наконец задремать, но тут же над ухом раздался оглушительный металлический голос с противной хрипотцой:
— Внимание отъезжающих. Электричка на Голутвин отправится с восьмого пути… Повторяю…
Толстая тетка подхватила тюки и поспешила к выходу, еще раз пройдясь по Катиным ногам. А на освободившееся место ринулись сразу две претендентки и заспорили, заскандалили, стараясь перекричать общий вокзальный гам.
Катя грустно наблюдала за ними, съежившись в углу скамейки.
Удивительно, как много в Москве народу — и все незнакомые… совсем не то, что в Рыбинске, где на каждом шагу здороваться приходится… Девять миллионов… Даже представить себе трудно такое количество…
И из всех этих миллионов нет ни одного, к кому Катя могла бы обратиться за помощью…
Стоп! Как это — нет? А Федор?!
Катя увидела его издали. Широкоплечая высокая фигура в сером пальто нараспашку пробиралась между спящими, вглядываясь в каждое женское лицо.
Она хотела окликнуть его, но поняла, что в таком гаме Федор все равно ее не услышит, и потому просто покорно стала ждать, когда он закончит методично обходить ряды зала ожидания и приблизится к ней.
Увидев Катю, Федор ускорил шаг.
— Заждалась? Я приехал сразу, как ты позвонила…
Он задержал взгляд на ее рассеченной брови с засохшей капелькой крови, но ничего не спросил. Взял чемодан так, словно Катя только что приехала издалека, а он встречает ее… Чуть приобнял за плечи, ведя к выходу, словно не многие месяцы прошли с их последней встречи, а считанные часы…
— Не волнуйся, ты можешь пожить у меня. Я возьму у соседей раскладушку, — сказал он.
Катя кивнула. Хорошо, что ему все понятно без слов, хорошо, что не приходится ничего объяснять. Она просто не смогла бы рассказать кому-либо о том, что случилось…
А в душе Федора боролись два чувства: болезненная жалость к Кате и неукротимая радость…
Ему было ясно, что у них с Димой произошла серьезная размолвка. Они расстались окончательно, иначе Катя не сидела бы тут с чемоданом и заплаканным лицом, такая маленькая и несчастная, что Федор был готов лично, своими сильными большими руками задушить ее обидчика.
Но если бы Дима ее не обидел, она не обратилась бы к нему…
И Федор тщательно скрывал радость, прятал ползущую на лицо улыбку… Нехорошо демонстрировать, как он счастлив, когда Кате так плохо…