В ее голосе звучало такое волнение, что Эвелин недоуменно посмотрела на сестру. А почему это ее беспокоит? Но огонь отбрасывал тени на лицо Дженнифер, и Эвелин ничего не могла прочесть на нем.
— Не знаю, — неуверенно ответила она. Ее мысли вернулись к Квентину и Конни. О чем они говорят теперь по дороге домой? Когда с Квентином ехала она сама, то он почти все время молчал… — Наверное, потому, что это связано со страховкой и с оплатой счетов…
— Понимаю, но при чем тут Квентин? Разве он оплачивает ее счета? — Дженнифер посмотрела на старшую сестру, в ее голосе отчетливо звучало волнение.
— Конечно, он. — Эвелин небрежно подняла брови, стараясь не выдавать своих чувств. — Кто же еще? Разве ты не помнишь, Конни жаловалась в письмах, что у нее совсем нет денег, а Квентин скупердяй?
— Да, но… Я думала, она преувеличивает. Ты же знаешь, она… — Дженнифер осеклась, закусив губу. — Мне все же кажется, что какие-то деньги у нее есть.
— Не думаю. Похоже, за все платит Квентин.
Нахмурившись, Дженнифер принялась смотреть в пол.
— А когда твои счета оплачивает кто-то другой, — медленно начала она, тщательно подбирая слова, — значит ли это, что врачи ему все про тебя рассказывают?
Эвелин сдвинула брови. Странный вопрос, но, видимо, важный для Дженнифер.
— Что значит «все»?
— Ну… — Дженнифер смяла пальцами край одеяла. — Ведь врачи как священники, да? Они ведь не должны никому рассказывать то, что им доверили. Но, если врачу платит кто-то другой, получает ли он право знать все?
Что-то здесь не то.
— Дженнифер, — твердо произнесла Эвелин, поставив чашку и придвинувшись к сестре так, чтобы видеть ее лицо, — о чем ты? Конни что-то рассказала тебе?
— Нет-нет, — горячо запротестовала Дженнифер, стараясь не смотреть сестре в глаза.
— Тогда зачем все эти вопросы о врачебной тайне? — Она сжала плечо сестры. — Дженнифер, если с Конни что-то не так, Квентин должен об этом знать.
Дженнифер ничего не ответила. Эвелин охватил страх.
— Господи, что-то с ребенком?!
Дженнифер энергично замотала головой.
— Ничего подобного. Я знаю, что и у ребенка, и у Конни все в порядке. — Дженнифер попыталась освободить плечо от хватки сестры. — Да успокойся ты. Даже если бы Конни и правда мне что-то сказала, я бы все равно не могла передать это тебе. А она ничего и не говорила. Честно. Ой, мне больно!
Смутившись, Эвелин отпустила ее плечо и попыталась собраться с мыслями. Вполне возможно, что этот секрет — только то, что ребенок был зачат до свадьбы. Наверное, Дженнифер просто не знает, что Эвелин это давно известно.
Но Дженнифер не должна так волноваться. Бедняжка просто не знает, что делать: на нее давит и требовательная дружба Конни, и инквизиторские допросы старшей сестры.
— Прости, девочка, — мягко сказала Эвелин, стараясь говорить обычным тоном. Лучше больше не допытываться. Когда Конни достаточно окрепнет, Эвелин поговорит с ней.
— Знаешь, — Дженнифер подалась вперед, сжимая пальцами керамическую чашку, — ты просто поразительный человек…
— Прости, детка, — повторила Эвелин. — Я не хотела делать тебе больно. Ты вовсе не обязана выдавать мне чужие секреты.
— Я не об этом. — Дженнифер серьезно посмотрела на сестру. — Ты всегда все делаешь совершенно правильно. У тебя не бывает ошибок, и ты страшно огорчаешься, что мы, все остальные, не можем соответствовать твоим высоким требованиям… — Дженнифер робко улыбнулась. — Рядом с тобой чувствуешь себя какой-то дрянью.
Эвелин была поражена. Ее захлестнула обида. Неужели сестра действительно видит ее такой — сурово осуждающей, неумолимой и безапелляционной?
Она придвинулась поближе к Дженнифер.
— Дорогая, — сказала она, забирая из рук девушки пустую чашку, — ты никогда не огорчала меня. Все, что было не твоя вина. И я никогда тебя в этом не упрекала.
Дженнифер всхлипнула и с чувством сжала руку Эвелин.
— Об этом я и говорю, — с горечью сказала она. — Ты не можешь смириться с тем, что я делаю ошибки. Но я их делаю, Эвелин. И в том, что произошло, есть моя вина. Я не знала, что он женат, но я прекрасно знала, что он много старше. И знала, что не должна с ним спать. И не должна была влюбляться в него.
Эвелин попыталась успокоить сестру, но Дженнифер не хотела, чтобы ее прерывали.
— Знаешь, что для меня было тяжелее всего? Не то, что он женат. Хуже всего мне было тогда, когда пришлось рассказать обо всем тебе. Мне казалось, что я этого не вынесу. — Она коснулась шрама на своем запястье. — Вот почему я это сделала. Я поняла, что не смогу посмотреть тебе в глаза. Что ты будешь разочарована во мне. И никогда не сможешь меня понять.
Неужели это говорит ее сестра? Ведь Эвелин ни разу в жизни не осудила Дженнифер, она всегда пыталась помочь младшей сестре.
— Понимаешь, — продолжала Дженнифер, словно отвечая на мысленные возражения сестры, — ты никогда не была злой со мной. Просто после того, как ушел папа, ты учила меня быть сильной, чтобы никто не мог разбить мое сердце. Разве ты смогла бы понять, почему я оказалась такой дурой?
У Эвелин потекли слезы, вызванные безжалостным портретом, нарисованным Дженнифер. Она сказала ужасную правду.
Хотя она всегда поддерживала и утешала сестру, но никогда не понимала ее. Она самонадеянно считала себя сильной женщиной. Была самодовольной и вечно правой.
Какая глупая шутка! Эвелин действительно никогда не понимала, какой властью может обладать страсть, как заглушает она голос разума. Не представляла себе, как загораешься, когда тебя касается любимый мужчина и когда ты касаешься его…
До сегодняшнего дня.
Слезы заливали лицо Эвелин. Теперь она это знает. Теперь, как ее мать и сестра, она тоже полюбила. И, продолжая семейную традицию, полюбила неразумно, безнадежно. И совершенно неуправляемо. К тому же человека, похожего на ее отца. Волевого бизнесмена, который никогда не сможет по-настоящему полюбить ее. Они оба, ее отец и Квентин Блейн, любят власть и успех гораздо больше, чем могли бы полюбить женщину.
И тем не менее Эвелин понимала, что, даже если Квентин предложит ей одну-единственную ночь, она согласится. Не потому, что это разумно или необходимо, а просто ради неповторимого мгновения счастья. Потому что ее тело этого требовало.
Когда-нибудь она расскажет об этом сестре и признается, что была не права. Но не теперь. Достаточно и того, что ей хватило мужества признаться в этом самой себе.
Эвелин наклонилась и поцеловала Дженнифер.
— Прости меня, — сказала она. — Я вела себя глупо.
— Нет, — покачала головой Дженнифер и обняла Эвелин за шею. — Ты самая лучшая на свете старшая сестра.
Эвелин прижала ее к себе, понимая, что на душе у нее появилась новая рана. Рана, с которой придется жить всю оставшуюся жизнь.
Она едва расслышала, как в замке повернулся ключ. Дверь открылась. Квентин поддерживал Конни под локоть, и на этот раз такая забота была нужна Конни по-настоящему: она казалась измученной и подавленной.
Наспех вытерев слезы и откашлявшись, Эвелин весело сказала:
— Привет! — Она обняла Конни. — Давай, я провожу тебя в твою комнату. Квентин, я…
Но закончить не успела. Зазвонил телефон, и Квентин поспешил снять трубку. Эвелин ждала, пока он закончит разговор, а Конни недовольно фыркнула:
— Вечно эти его дела. — Она опять злилась.
Когда Эвелин подошла и протянула руку, чтобы помочь ей дойти до спальни, Конни сердито оттолкнула ее.
— Я хочу побыть одна, — опираясь о стену, заявила она. — Приходи потом, ладно? — сказала Конни и вышла.
Эвелин решила, что Конни чересчур нервничает, но, вспомнив странные вопросы сестры, негромко, чтобы не услышал Квентин, спросила:
— Дженнифер, что происходит с Конни?
— Не знаю. — Дженнифер отвела взгляд. Она закусила губу, потом добавила: — Но… когда будешь говорить с Конни, вспомни о том, что я тебе сказала.
— Что именно?
— Ты меня поняла. О том, чтобы она не почувствовала себя дрянью.
Эвелин нахмурилась. Ей стало страшно. Похоже, дело не в том, что ребенок зачат до свадьбы. Не настолько уж Дженнифер наивная. Пусть в глазах Эвелин она по-прежнему ребенок, но сестра взрослая женщина, которая уже знает, что такое горе, и может отличить важное от пустяков.
Нет. Это явно не пустяки. Здесь что-то серьезное.
9
Когда десять минут спустя Эвелин постучалась и вошла в комнату Конни, та сидела на постели бледная, с трагическим выражением лица.
— Как ты себя чувствуешь? — Эвелин тепло обняла кузину и присела на край кровати. На самом деле ей больше всего на свете хотелось бежать из этой комнаты, подальше от взрывоопасных тайн Конни.
— Ужасно. — Глаза Конни были полны слез, которые стекали, смешиваясь с тушью, по нарумяненным щекам грязными ручейками. — Ой, Эвелин, я должна поговорить с тобой.
С бьющимся сердцем Эвелин молча кивнула. Значит, Конни решилась. Подавив смутную тревогу, она постаралась казаться сильной и любящей.
— Давай поговорим. Я тебя слушаю.
Конни, закусив губу, устремила взгляд в стену.
— Не знаю, смогу ли я… — нерешительно начала она.
— Конечно, сможешь, — ободряюще Эвелин улыбнулась.
— Эвелин, пообещай не сердиться.
Прямо как Дженнифер, подумала Эвелин, и ее охватило чувство вины.
— Обещаю. Я же люблю тебя, Конни.
— Обещай, что ничего не скажешь Квентину. — Она до боли сжала руку двоюродной сестры.
У Эвелин упало сердце. Имеет ли она право давать подобное обещание?
— Конни, — осторожно начала она, стараясь говорить спокойно, — не знаю, смогу ли я…
— Нет, дай слово! — Хотя голос Конни упал до шепота, Эвелин казалось, что та кричит. — Если не пообещаешь, я ничего не скажу. И… и не знаю, что сделаю. — Кто бы мог остаться равнодушным к подобной мольбе? — Пожалуйста, Эвелин, — просила Конни. — Я не знаю, что делать. Пожалуйста… Помоги мне.
Сердце Эвелин разрывалось. Но, если Квентин действительно должен об этом знать, она сможет уговорить Конни все рассказать деверю.