Все захотели есть и перед пересадкой решили зайти в ресторан. Жваков и Бакин привычно направились в зал номер три, но Ираклий остановил компанию у двери номер один.
– У меня категория Альфа, и двоих друзей я могу провести с собой.
Взяли разной еды. Жваков – большую тарелку пельменей и бокал пива.
– Брать можно сколько угодно, – сказал, поглядев, Ираклий, – но за оставленное на тарелке будут снимать баллы.
– Один балл за один пельмень или как? – поинтересовался Жваков.
– А с меня еще так или иначе снимут за связь с лицами категории Гамма, – вздохнул Ираклий.
– Мы к тебе в друзья не навязывались, – сказал Жваков.
Ираклий засмеялся.
– Не обращайте внимания. Жаба проснулась. Внезапный приступ скупости или бережливости, как угодно. А сколько-то баллов в плюс или минус для меня уже не имеют значения. Когда ко мне перейдут ваши баллы, а к ним бонусы за два акта самопожертвования, я почти автоматически стану гражданином категории Альфа-плюс. А категория Альфа-плюс уже вне игры – никакой суеты с баллами.
– Нет баллов, значит, все дозволено?
– Бессмысленный вопрос. Считается, что Альфа-плюс сами по себе безупречны в своих поступках.
– Значит, если бы я имел категорию Альфа-плюс и оставил бы после себя гору несъеденных пельменей на тарелке, это считалось бы безупречным поступком?
– Считалось бы. Возможно, ты обнаружил, что они отравлены.
– Сат сара би, – произнес Жваков.
– Бдык, – произнес Бакин.
– А еще бессмертие, – сказал Ираклий. – Не потенциальное, как его называют, бессмертие, когда за десять лет, в течение которых человек старится, появляются средства, позволяющие продлить его жизнь на те самые десять, а бессмертие актуальное, приобретенное раз и навсегда. За то и боремся.
– Сат сара, – сказал Жваков, поднимая бокал. – Бессмертия всем, даром и сколько угодно.
– Даром на всех не получится. – Ираклий улыбнулся – широкая улыбка на широком лице монголоида – и отпил из своего бокала. У него было красное вино в бокале, а в тарелке – мелко нарезанные кусочки мяса в густом соусе.
– Есть в Альфа-плюс одна группа, – продолжал он, – они называют себя «хрононавты». Я думаю к ним присоединиться. Они засыпают (организовать летаргический сон – это по сравнению с бессмертием не проблема) кто на десять лет, кто на двадцать, кто на пятьдесят – с тем чтобы проснуться и посмотреть, что изменилось в мире, а потом заснуть снова. Мне интересно увидеть, как изменятся люди, потомки того мясного стада, каким они были сто тысяч лет тому назад. Кому будут приносить свои кровавые жертвы? Каких они захотят зрелищ? Хлеба будет достаточно, значит – зрелищ. Для какого нового аутодафе будут собираться на площадях?
– Аутодафе – не перебор ли? – возразил Жваков.
– Нисколько не перебор. Человек быстро возвращается к своему исконному состоянию. В двадцатом веке проводили эксперимент. Участников разбили на две группы: одна изображала заключенных, другая – надзирателей. И многие надзиратели – обыкновенные люди среднего класса – очень скоро вошли в роль и начали садистски издеваться над заключенными. До такой степени, что через шесть дней – шесть, урбыдуг, дней! – эксперимент пришлось прекратить. Широк человек.
– Бдык, – сказал Бакин.
– Действительно, бдык, – согласился Жваков.
– Теперь пройдемся по интеллекту. В том же двадцатом веке в моде был коэффициент интеллекта, ай-кью. Примитивный, конечно, показатель, но все-таки… И оказалось, что у менее цивилизованных народов ай-кью, как правило, выше. И это понятно: белый человек утром идет к месту работы, там совершаются им однообразные действия рук или однообразные действия ума. Еду он получает в магазине, вещи – тоже в магазине. А африканский бушмен или австралийский абориген каждый день обеспечивает себя сам – своим умом и своими руками.
– Те бушмены, которых проверяли на ай-кью, – сказал Жваков, – должны были уже в силу того, что их проверяли, минимально знать алфавит и основы счета, то есть они составляли некую выборку из своего народа, заведомо превосходящую прочих по интеллектуальным способностям.
– Я с этим не буду спорить – мог бы поспорить, но не буду, – сказал Ираклий, аккуратно доедая последний кусочек мяса со своей тарелки. – Независимо от интеллектуальных способностей австралийских аборигенов современный человек, пока еще разумный, в интеллекте уже не нуждается. Среда обитания требует от него только послушания, только исполнения правил. И мне очень любопытно, через сколько поколений человечье стадо утратит внешние признаки разумности и какую форму оно примет при наличии в анамнезе таких милых обычаев, как сжигание на костре, сажание на кол и прочее. – Ираклий допил вино из бокала, вытер тарелку кусочком хлеба и отправил кусочек в рот.
Бакин последовал его примеру.
А Жваков расположил три оставшихся у него на тарелке пельменя в виде правильного треугольника.
– В крохоборстве, однако, есть смысл, – заметил Ираклий. – Не все знают, что, кроме явных, существуют скрытые баллы гражданского рейтинга. Правила, по которым они начисляются, неизвестны, и, возможно, за чисто вылизанную тарелку тебе дадут больше баллов, чем за ранение, полученное на военной реконструкции. А вот это чревато. – Он тронул пальцем тарелку с треугольником из пельменей. – Ты думаешь, это шуточка на четверть штрафного балла? Но когда ты не будешь переходить улицу на красный свет, сорить, курить, нарушать тишину, прислоняться, съезжать по перилам, именно подобные поступочки будут служить мерилом твоей гражданской состоятельности.
Раздался сигнал на посадку. На полу зажглись стрелки, указывающие дорогу. Пошли по стрелкам.
– А не хиросиг ли он тоже в каком-нибудь смысле? – спросил Бакин, глядя в спину идущего впереди Ираклия.
– Сат сара би, – сказал Жваков.
Труба была шире, и капсула больше. Как салон небольшого автобуса.
Жваков опустил на голову сенсорный шлем, прилагавшийся к креслу. Не с тем чтобы погрузиться в виртуальную реальность, а чтобы без помех продиктовать письмо, которое надо было отправить до того, как – умбыдук антогас – до-того-как, одним словом.
В сказанном слове – веление выслушать, сказал один хиросиг. Кто такой хиросиг, посмотри в Википедии. Когда-то сказанное слово обладало абсолютной повелительной силой. Слушать значило слушаться. Теперь у него осталась только малая тень былой силы. Не слушаться, но хотя бы выслушать – сат сара би. А в написанном слове – веление ответить. Этого хиросиг не говорил, но мог бы сказать. Хотя какое там веление, не веление – просьба. Но – анторог урбудак – я не о том хотел, я хотел о конкретном… Если ты получила это письмо, значит, твои монахи не так уж тщательно контролируют твои контакты. А если сможешь ответить, это вообще будет прекрасно. В мультиверсуме есть вариант реальности, в котором я пишу и ты получила мое письмо, и есть вариант, в котором ты получила и ты отвечаешь. В мультиверсуме все есть. И есть вариант, в котором я пишу, а ты мне не отвечаешь – умбыдук, умбыдук, умбыдук, – не хочу знать, по какой причине. Но в одном из облачных технопарков недавно появилась машина, которая может отправить мое сознание в ту реальность, в которой ты мне отвечаешь. И сейчас еду туда, в технопарк. Поборов свою аллергию, или, как скажешь, фобию. Кроме того, я вступил в твое Общество добровольных доноров и даже подписался на акт самопожертвования. Не удивляйся. Когда мое сознание перенесется туда, где – анкерамагасита умбака – не знаю, когда ты соприкасаешься с абсурдом, чувствуешь ли ты, что в тебе начинает происходить некая трансформация сознания, или, может быть, начинаешь чувствовать что-то подобное священному трепету? – умбыдук антогас, умбыдук антогас – впрочем, для этого слова абсурда надо произносить громко, бия по земле копытом и размахивая умбдуком в руке… Когда мое сознание перенесется, то на месте, откуда оно перенеслось, останется безмысленное тело, которое не жалко принести в жертву, а баллы гражданского рейтинга получит хиросиг, который провернул эту комбинацию. Такова плата за услугу. Сат сара би ино. Мне кажется, Бакин тоже пишет тебе письмо. Если так, ты получишь оба. Наверное, будет правильно, если ты ответишь кому-нибудь одному. Впрочем, наверняка в мультиверсуме есть вариант, в котором ты отвечаешь обоим. К сожалению, в мультиверсуме есть все. Это жаль – не хочу думать об этом, – но есть ветвь событий, в которой ты сделала ту глупость, которую сделала. И я виноват, виноват… Сат сара би. Заканчиваю. Сейчас на экране передо мной высветилось слово «Букараманга». Букараманга, Букараманга – пункт назначения, где скоро будем. Букараманга-букараманга-букараманга – хочется произносить это, приплясывая, бия копытом и размахивая тем, что в руке. Букараманга сат бети. Букараманга – запомни слово. Там встретимся. Или в любом другом месте. Земля большая. Сат оки, сат лин. Сат сара би ино.
Юрий БурносовВещички покойника
Не ищите, в противном случае вы потеряете.
То, что сосед умер, я обнаружил совершенно случайно.
Илья Петрович был старичок незаметный, хрупкий и молчаливый, постоянно сидел дома. Я его видел, наверное, чаще, чем остальные обитатели нашей хрущевки, потому что периодически он просил меня купить ему продукты и кое-что по мелочи. Причем делал это довольно странным способом – присылал эсэмэс. Не звонил, не писал в мессенджерах, не стучался в дверь, хотя проживал в соседней квартире.
В свободное время я заходил к нему за деньгами и закупал все в ближайшем супермаркете, согласно полученному списку. Список был всегда разный – старичок оказался гурманом плюс получал, видимо, неплохую пенсию. Иначе как объяснить икру, вырезку, сыры с плесенью, всякие артишоки, односолодовый торфяной виски и испанские вина по три тысячи рублей за бутылку? Четырехслойную туалетную бумагу тоже не каждый пенс себе позволяет. Впрочем, люди бывают разные. Может, думал я, Илья Петрович поднялся в девяностые, что-то выгодно украв, или вообще киллер на заслуженном отдыхе. От стоимости очередного продуктового заказа я только выигрывал, потому что сосед платил мне стабильные десять процентов от общей суммы.