Я сидя вытащил из патронташа на все том же прикладе патрон, успев удивиться, что у меня даже пальцы не дрожат. Наоборот, испытываю странный азарт, словно став участником какого-то лихого аттракциона.
Патрон. Затвор. Выстрел.
Пуля угодила под челюсть, выплеснув содержимое деформированной головы во все стороны.
Я быстро выглянул наружу. Троица на лестнице все еще билась в ловушке. Первый попавший в капкан почти оторвал себе ногу в желании до меня добраться. Тот, что угодил в зубцы лицом, кажется, был готов.
– Драть вас всех, – сказал я, заряжая винтовку.
Пять патронов. Шаг на лестницу, расстрелять их в упор. Даже того, кто не шевелился. Так. На всякий случай.
Испачкал кроссовки в их крови, когда пробирался между телами. Кровь этих созданий ничуть не отличается от человеческой. Такая же алая. Живая. Пускай и зараженная. Но пока я ничего не мог сделать. Подумаю о том, чтобы избавиться от обуви, чуть позже.
Выскочив из дилерского центра, тут же спрятался за машиной, прислушиваясь. Очень-очень далеко громыхнул дробовик. Значит, кто-то из группы Лэрри все еще жив.
Прекрасно.
Шаги рядом. Одинокий зараженный, первая стадия, все еще похож на человека, бездумно пронесся мимо, к лесу, не заметив меня. Я выждал примерно минуту, прежде чем двинуться к новой машине. Водительская дверь оставалась открытой, сунул винтовку перед передним пассажирским сиденьем, сел сам, заблокировав двери.
Ну что сказать дальше?
Никто не идеален. Некоторые совсем не идеальны. Местами даже преступно глупы.
Смертельно.
Когда старая мамочка, о которой я совсем забыл, обхватила меня лапами с заднего дивана, единственное, что я успел, это подставить предплечье ей под челюсть, чтобы она не впилась в меня зубами.
Я рычал, она шипела, тараща круглые, как у лемура, глазищи, да щелкала зубами. Проклятущая ведьма держала довольно крепко, но мне удалось левой рукой достать кольт.
Грохнул он так, что в «Секвойе», по моему мнению, образовался вакуум совместно с черной дырой. Все разлетелось на атомы, словно Доктор Манхэттэн решил собрать из них новую вселенную.
Удар по ушам в закрытой машине был такой, что я решил, будто выстрелил себе в голову. В крыше образовалась дырка, а визг старой мамочки, не ожидавшей подобного, я попросту не услышал.
Суровые времена требуют суровых действий.
Я сунул восьмидюймовый ствол ей в пасть и снес голову, заляпав и себя, и салон. Открыл дверь, вывалился на асфальт, слыша лишь звон.
Не знаю, сколько так пролежал. Вечность. Довольно интересный опыт: смотреть на мир из такого положения. Две массивные тени появились со стороны Кинстона, неуклюже переваливаясь, неслись к церкви. Я подумал, что два толстоморда для меня слишком и лучше я полежу еще немного.
Вдруг найдутся силы, чтобы встать. И это притом что адреналин собирался вскипятить мою кровь.
Еще я подумал, что надо вернуться в конторку, взять новые ключи и найти новую машину. Эта уже годится лишь для того, чтобы снимать фильмы о маньяках, зомби и развеселом мяснике с бойни.
Но двигаться не хочется. Я вижу свое правое предплечье, длинную и широкую (пять дюймов, не меньше) кровоточащую рану. Как будто кто-то цапанул зубами кусок бекона за краешек, а потом повернул голову, потянув его за собой из упаковки.
Забавно. Я даже не почувствовал, когда старуха успела меня цапнуть.
В момент осознания, в какую задницу я угодил, из-за отеля, топая на ходулях, появился тюльпан…
6 июля
Я так вчера и не смог дописать, чем все закончилось четвертого июля. Уснул прямо над записями.
Рука едва шевелится. Боль отдает в голову и отчего-то в бедро. Пишу левой, и это такой себе опыт. Свет раздражает. У меня сильный жар, хочется пить, но один вид воды вызывает панику.
Даже мысли о ней.
Все очень хреново, как говорит Лэрри. Она обработала мою рану каким-то аэрозолем, выдающим желтую пену, пахнущую облепихой, и каждые двенадцать часов делает мне укол вакциной. Я попросил не переводить лекарства на меня, но она и слушать не желает. У меня нет сил спорить.
7 июля
Неразборчивая строчка.
9 июля
– Еще ничего не кончено, – сказала мне Лэрри сегодняшним утром.
У нее очень молодой красивый голос. Тем удивительнее, что она старше меня лет на двадцать. В ее волосах много седых волос, а на лице морщин. Но у нее задорный нос и много веснушек, что делает Лэрри моложе.
– Чему вы улыбаетесь, Марвин? – недоуменно нахмурилась она, стоя над моей кроватью.
У нее шикарный пидмонтский диалект с южным, очень протяжным звучанием. Звучит как музыка для моих ушей. Куда лучше, чем по рации.
– Я не заболею.
– Мы с малышкой Клер давали вам двадцать процентов. Теперь их пятьдесят. Но есть пятьдесят, что вы все еще можете умереть.
Малышка Клер – мрачная долговязая негритянка. В ней шесть с половиной футов, и я видел ее лицо в женской национальной сборной по баскетболу. Кажется, у нее олимпийская медаль. И она богата. Была. В той жизни. Во всяком случае, именно так сказал мне тощий суетливый пуэрториканец Тавиньо.
Они все приходили ко мне поблагодарить.
– Я не заболею, – словно молитву повторил я.
– Вирус коварен. Вы все еще щуритесь от яркого света.
– Поэтому принесите мне солнечные очки, пожалуйста. Все будет хорошо, если только в рану не попала инфекция. В аптечке моей машины были антибиотики.
– Не учите медсестру ее работе, сэр, – с деланым возмущением произнесла Лэрри, опираясь плечом о стену. – Посмотрите мне в глаза, Марвин, и скажите еще раз о своем решении.
Я легко выполнил ее просьбу.
– Отказываюсь от уколов вакцины, мэм, – шутливо-серьезно произнес я. – Той дозой, что вы меня накачали, можно вылечить даже бизона.
Она лишь вздохнула с раздражением матери, которой надо идти на уступки строптивому сыну. А потом ушла.
Мы на ферме Куперов. Это те ребята, которых я видел с дороги. Большая семья. Больше двадцати человек. Они были очень любезны, чтобы протянуть руку помощи тем, кто в этом очень нуждается. Мормоны из Юты. Хорошие ребята. Спасли нам жизнь.
Жар стал меньше. Рука болит не так сильно. И свет все еще раздражает глаза, как когда-то. Мадлен считает, что подобный эффект – побочная реакция на прививку. Я не тот, кто с ней спорил. По мне, эти уколы (точнее, доза) убьют меня быстрее той же старой мамочки.
11 июля
Надо отлистать страницы на пятое число и дописать. Но я много сплю. И не уверен, что в этот момент кто-нибудь не прочитает мои записи. Не люблю этого.
Так что позже.
12 июля
Мне снился Дасти. Он впился мне в одну руку, а Лэрри в другую. Шел дождь, и это Мадлен плакала надо мной, пока не началась стрельба.
Я и проснулся от выстрелов. Худо-бедно сполз с кровати, но в комнате не было никакого оружия. На окнах решетки, а дверь надежна, как Форт-Нокс. Очень разумная предосторожность, когда у тебя в гостях человек, которого цапнул зараженный.
Так что мне оставалось только ждать.
Через час заглянула Лэрри, сказала, что два хвача пришли от дороги и пытались прорваться через колючую изгородь. Она измерила мою температуру, перевязала рану и ушла довольная.
13 июля
Меня выпустили. Так что я посидел на лужайке, под теплым солнцем, правда, под присмотром пары вооруженных Куперов. Но я не в обиде. Тавиньо принес бутылку текилы. Поэтому писать не так-то просто.
Жизнь прекрасна. Словно и не было ничего в последние годы.
14 июля
Больше не нужны солнечные очки. Лэрри довольна.
– Хочу провести экспресс-тест, – сказала она мне, помахав белой пластинкой.
– Не видел их с конца первого года, – осторожно заметил я.
– Мы нашли парочку в больнице Ричмонда.
– Не стоит.
– Он покажет почти стопроцентную вероятность, есть ли у тебя бешенство.
– А смысл? – пожал я плечами. – Если оно есть – я умру. Если его нет, ты потратишь ценный тестер. Все равно ты сделала все возможное, чтобы поставить меня на ноги.
– Ты большой упрямец! – Она, к моему облегчению, убрала пластинку в карман своих армейских штанов. – Наверное, именно поэтому ты и влез, чтобы нас спасти. Я чувствую, что обязана.
– Ты уже расплатилась. Вы все.
– Чем же?
– Общением. Скрасили мое одиночество.
Я не врал. И видел, что она понимает. Все мы бывали одиноки в новом мире по тем или иным причинам.
15 июля
Одиночество. Порой оно становилось невыносимым. Особенно в августе, когда с океана приходили шторма и непогода. Я запирался в доме и надеялся, что ветер не разберет его на кусочки, а волны, которые захлестывали пляж, не заберут в пучину все, что останется.
Даже зимой, когда изредка налетал заряд мокрого снега, а от холода не находилось спасения, было проще.
Многие выжившие, оставшись одни, не выдерживали и накладывали на себя руки. Самоубийств в эти три года случилось не меньше, чем укусов зараженных. От страха, от безысходности, от потери близких или привычного мира.
От шока из-за случившегося.
Я перенес одиночество легко. Уж точно легче тех, кто вынес себе мозги. Да и одиночество это было довольно спорным. Рядом всегда находилась Мадлен.
Но я все равно скучал. По людям. Голосам. Общению. И вот наконец-то его получил. Десять дней я с ними. И начинаю чувствовать дискомфорт. Да что там! Я сдерживаюсь из последних сил и мечтаю только об одном – как можно скорее уехать.
Это буквально вопрос выживания. Большие группы людей, как бы добры они ни были к тебе, несут беду.
И привлекают внимание тех, кто теперь охотится на человека разумного.
16 июля
– Завтра утром я уеду.
Лэрри чуть приподняла брови, но не стала убеждать, что я все еще не очень здоров.
– Есть причина для такой спешки?
Она была. Находиться рядом с людьми становилось невыносимо. Я уже почти что на пределе от такого количества общения. Но сказал иное.