– Резеда, – прошептал Равиль. – Душа моя, солнце мое, почему сейчас?! Я так ждал, так звал тебя все пятнадцать лет, но ты и на секунду мне не приснилась. Ни разу, совсем ни разу! А теперь даже могилы твоей не осталось, и чертов городишко сгинул под Колпаком, мне вовсе некуда прийти к тебе…
Женщина чуть согнула ноги, приняв цирковую стойку, и медленно кивнула ему. Потом два раза хлопнула ладонью по колену. Прядки тумана сорвались с ее пальцев. Равиль слишком хорошо помнил этот жест. «Ты готова?» – «Готова!» – «Раз-два!» Первый хлопок – почти неслышный, подушечками пальцев – это «раз». А второй – ладонью лодочкой, чтобы звонко. Раз-два, и прыгаешь вперед и вниз, к ослепительному кругу арены, под единый вздох замерших зрителей…
– Ты зовешь меня? – спросил он, чувствуя, как переполняется сладким страхом. – Радость моя, ты ждешь меня? – Мысли запрыгали как белки в клетке, Равиль оттолкнулся от Шайтана, сел на корточки, опустился одним коленом в хрусткий снег. – Резеда, я…
Ветер дунул чуть сильнее, от чего грациозная фигура расплелась, растворилась, развеялась – и слилась с туманом третьего круга.
12Снег
Туман поредел, и снежная равнина засветилась ровным медным светом. Самая темень, наверное, подумал Равиль. Новолуние, что ли? Мысль, что где-то там, за Колпаком, есть еще звезды и луна, почему-то оказалась неприятной. Слишком свыклись подколпачники с тем, что многих вещей будто и нет в природе.
Шериф нагнал Анастасию не так уж и скоро. Пока он приближался, девочка смотрела через плечо матери янтарным нечеловеческим взглядом.
– У нас был номер на лентах, – заговорил Равиль торопливо, боясь, что передумает. – Такие широкие ленты, их подвешивают почти под купол. Уж не помню, где мы этот номер подсмотрели, наверное, кто-то видеокассету принес – «Ле Солей» или китайцев. Еще даже в Москве этот номер никто не ставил. А тут – в областном передвижном цирке! Ткань долго искали, выбирали, там все непросто: эластичность, гладкость, чтобы вес держала…
Анастасия странно глянула на него – на седоватого сутулого татарина, обвешанного всяким хламом – только шарманки не хватает.
– …А страховки там нет – только сами ленты и держат. Со стороны кажется, что вот-вот упадешь, хотя на самом деле виснешь на закрученной петле…
Равиль мотнул головой.
– Надо было крутить по часовой, а я сделал против. Как ум за разум зашел – ведь тысячу раз все повторяли, отрабатывали, а все равно. Я – ногу, она – шею. Вот так.
Никому никогда не рассказывал, а тут не выдержал. Думал, станет легче – ничуть. Горечь и тоска – и ничего за пятнадцать лет не меняется.
Анастасия едва шла. Замерзнем, подумал Равиль. А ведь не холодно – чуть ниже нуля.
– И долго так – снег? – с трудом выговорила Анастасия каменными губами.
– Как повезет, – сказал Шериф. – Можно и неделю идти – не дойти, а можно за полдня проскочить.
– Это где ж тут неделю-то? – безучастно спросила женщина. – За неделю вон до Карачарска можно добрести.
– Тут – это тут.
Замолчали. Ни деревца вокруг, ни крыш, ничего. Поскрипывает снег, глухо бряцают самопалы на поясе, а во все стороны – только ночь и снег.
– Настя, а по-твоему – зачем это все?
Шериф закрыл глаза – веки слипались, и холод уже почти не беспокоил.
– Я так думаю, – Анастасия перехватила ребенка удобнее, – испытание это. Взяли нас на стекло лабораторное – и под лампу. Так-то всех сразу не разглядишь, а тут нас – всего ничего. Вот Господь и приготовил гнет – каждому по силам…
И тихонько добавила:
– Только не знаю, почему мне – так много…
Две едва заметные полосы на снегу перечеркнули их путь. Две полосы и несколько цепочек следов. Шериф встал на колени, рассмотрел отпечатки лап и повернулся к Анастасии:
– Ходка прошла, недавно совсем. Повезет – по ее следам выберемся. Сильно повезет – на привале нагоним.
– Сил нет, Равиль Каюмович!
– Каждому по силам… – ответил он скорее самому себе.
Хотел подменить Анастасию, взять на руки ее дочку, но девочка не далась, молча отпихиваясь от ставшего колом на холоде милицейского кителя руками и ногами.
Как шли, так и пошли дальше – влево, по санному следу, уходящему в стылую муть.
Спустя вечность замерцали впереди теплые розовые отблески.
Не чувствуя ног, Шериф прибавил шаг, потом побежал, пока не зарычали навстречу лежащие полукругом сероглазые лайки, не поднялась от костра закутанная в меха фигура Наная – лучшего погонщика Подколпачья, и стало легко-легко, – ты готова? – я готова! – и пальцами тихонько – раз! – и ладонью – два! – и зрители скалят зубы, и свешивают розовые языки, и недоверчиво держат торчком острые волчьи уши… Равиль оттолкнулся и полетел навстречу освещенной арене.
13Переход
– Поставь его на ноги, – в морозном воздухе голос Евсея прозвенел сталью.
Гаврила крякнул и, будто наткнувшись на невидимую стену, замер. Медленно повернулся.
– Или он пойдет дальше сам, или ты оставишь своего младшего здесь, – рубя слоги метрономом, произнес Евсей.
Егор дернулся, утер кулаком слюни.
– Пусть сам идет, – вязко сплюнул Григорий.
Петр проглотался, радуясь нежданному перерыву, поворочал челюстью и крикнул:
– Или брось его здесь.
Гаврила ссадил с закорок своего младшего. Тот пошатнулся, но на ногах устоял:
– Батя…
– Оставь его, Гаврила, – выдохнул Евсей. Пар изо рта упал инеем на сочную траву. Цветущий одуванчик согнулся под разлапистой снежинкой. – Не выдюжит. А обратной ему дороги нет. Сгинет один.
– Кончать надо, – подытожил Петр.
Гаврила глянул на восток, на лодочки-следы, убегающие по насту на закат, на кругляши копыт и рдяный бисер, а потом вынул из-за пазухи кнут.
– Интересный поворот, – сказал Евсей. Пусто, без эмоций сказал.
– Я его не брошу, слышь, Бать? – попятился к снежной кайме Гаврила. – Вы ж его оставите здесь! Чтоб собаки жрали! Как Стаса! Как Юрка! Че, нет, что ли?
– Челюстью хлопни! – двинулся вперед Петр.
– Назад! – Евсей до хруста сжал переносицу, подцепил и утер сукровицу о штаны. Шваркнул в траву бесполезные уже очки и слепо прищурился. По перламутровому снегу вдаль тянулась путаными стежками хитрая вышивка. – Скажи им, Гаврила. Я уже знаю, и остальным скажи, не майся!
Сухопарый Гаврила будто стал шире в плечах.
– То ж брат мой, братцы. Кровный. Не пачкайтесь. И меня не пачкайте. Как братуха прошу.
Мало кто заметил, как Григорий зашел со спины, положил руку на плечо.
– Кнут убери, – шепнул он на ухо.
Евсей кашлял долго. Долго дрожащими руками доставал ситцевый платок, долго марал его кровью.
– Ты, Гаврила, старый воин, – убрал в карман формовки замаранную тряпку Евсей, – правила знаешь. Если пойдет дальше – все на тебе.
– Спасибо, Батя, – шепнул Гаврила.
Через семь широких шагов по снегу Егорка упал ничком. В тишине было слышно, как хрустнул под его телом наст.
14Лица
– Лучше? – вопрос у Евсея получился пресным.
Егор поднял на командира глаза. Парня мелко трясло, но взгляд его был уверенно тверд.
– Паскудно, Батя. Будто стружки железной в кровь сыпанули. Но я дойду.
«Что же ты такого успел натворить за свои неполные двадцать? – подумал Евсей. – Что сделать такого страшного? Откуда черпаешь силы на этой дороге?»
– Дело – дрянь. – Григорий подошел тихо. Евсей вздрогнул и повернулся к своему младшему. – У этого супермена еще и самопалы есть с картечью. Убойная штука, хоть и галькой заряжена. Он и вправду мент? Тебе Юрок что сказал?
Евсей отхлебнул водки из горлышка, протянул бутылку Егору. Утер губы, подышал на кончики пальцев и процедил:
– Сказал, что семинарию окончил.
– Да что происходит-то с тобой? – прошептал Григорий.
Евсей помолчал и звонко хлопнул в ладоши:
– Конец привала, братцы. Ночевки не будет. Пойдем, пока след четкий, а не то снег еще повалит, тогда вообще заплутаем тут. Петр! – крикнул в хмарную пустоту Евсей. – Хорош ковыряться там!
– Верблюжатины парной не желаете? – вынырнул из серого тумана Петр. – Жестковата, правда, но вкус специфический.
– Давай факела делай, гурман хренов, – буркнул Евсей.
Шли цепочкой, след в след: первым – Григорий, за ним – Петр и Евсей. Замыкал колонну Гаврила, то и дело поддерживая спотыкающегося Егора.
В свете факелов было видно, как от спин валит пар. Разгоряченная водкой и быстрой ходьбой кровь уже не так сильно царапала сосуды изнутри.
– Не растягиваться! С тропы не сходить! – то и дело долетали приказы Евсея. – Темп держим, братцы!
«Раз-два, раз-два», – считал про себя Егор, заставляя ноги двигаться. Мерный ритм помог отвлечься от душащего чувства, какого-то беспокойного напряжения, проснувшегося внутри, настолько сильного, что оно затмило и усталость, и желание спать, и даже колкие льдинки в легких. Егор настолько увлекся этим ритмом, что едва не налетел на остановившегося вдруг Евсея.
Григорий присел на корточки и опустил факел пониже.
Следы беглецов упирались в широкую прямую, оставленную санным полозом.
– Туда пошли, – Григорий махнул налево, оторвавшись от разглядывания мужских, женских и собачьих следов, – за ходкой. Девку малую на руках несет.
Евсей поморщился.
– Могут уйти. Псы – не люди, их здесь ценят, значит, привал будет. Нагонят на привале, и все – устанем догонять.
– Ходка порожняком идет, – подтвердил Григорий.
– Все не влезут, – покачал головой Петр. – Да и платить надо, а я так прикинул – они уже пустые идут. Разве что бабу он ему даст попользовать.
– С таким арсеналом ему платить не надо, – хмуро вставил Гаврила. – Постреляет ездока, и всем места хватит.
– Дура ты, мореман, он же мент! Морально устойчив и физически тверд! Кишка у него тонка.
– Это ты Юрку расскажешь, – зло выдал Гаврила. – Когда свидитесь.
– Хорош! – хрипло гаркнул Евсей. – Давно юшки не видели? Сейчас до их стоянки доберемся – вот тогда и будете ножами махать. А промеж собой – не дам. Все. Пошли!