Соловьев Сергей ВладимировичНаваждения
Серия коротких рассказов (в основном - фэнтези) написанных в разное время, о разных видах фантасмагорических ситуации в контексте повседневной жизни.
ГОЛУБЬ МИРА
Мы сегодня своих голубей
Провожаем в последний полет.
Из советской песни.
Белый голубь летит над Скандинавией. Навстречу непогоде. То есть, это я лечу, неся неведомое мне послание, привязанное к правой лапе, я, Голубь Мира, превращенный волей судьбы в почтового. Не знаю, обыкновенного или нет, ибо мне неведомо содержание письма. О, как бы мне хотелось, видя всю сумятицу, которая творится в мире, нести в клюве оливковую веточку - в квартире, где я провел долгие месяцы перед тем, как быть отправленным с посланием, недалеко от клетки стоял телевизор, и на его экране то и дело мелькали ужасные картины. Мне исправно наливали воду в поилку, насыпали зерна в кормушку, но ничего не поручали... Я лечу над крышами домов, впереди громоздятся лиловые тучи, холодный ветер стремится отклонить меня от курса, но я выполню свой долг... И не только из благодарности перед теми, кто спас мне жизнь... Предки мои родом из Советского Союза. Порода наша отличалась безупречной белизной и благородством очертаний. (Это цитата: грамота с подробным описанием висела на стене возле моей клетки.) Впрочем, родичей я помню смутно, ибо юность моя (вскоре после первого полета) была прервана самым жестоким образом. Трепет крыльев (белое в синем), круги над крышами, затем - возврат в уютную полутьму голубятни. И вдруг - страшный удар, грохот, разлетающиеся стены, ослепительный свет дня, врывающийся туда, где ему не место... Чуть погодя - по голубому стелется черный дым, меня подбирают и несут куда-то... Несмотря на слабость и боль в крыле, я стараюсь вырываться, боль становится невыносимой... Надо мной склоняется человеческое лицо, легкий укол в плечо, и я больше ничего не чувствую. Меня вылечили. Не знаю, уцелел ли еще кто-нибудь из наших. Как только я снова смог летать, начались дни учения. (Немного погодя, когда я научился смотреть в зеркало, я увидел на своей голове золотую корону. Об ее назначении я узнал намного позже.) Голубятни больше не было, была квартира (первая из многих, а не та, где я провел последние месяцы). Меня отвозили на машине далеко от дома и мне надлежало искать путь обратно. Постепенно задания становились более сложными - я учился ориентироваться по лучу, лететь к тому из хозяев, кто зовет меня. Учиться было нелегко, но радостно - помогало огромное, ни на мгновение не оставлявшее меня чувство благодарности. За то, что я жив, за каждое зерно, за глоток воды... Хозяева тоже любили меня. Это чувствовалось по тому, как они склоняются надо мной, как они берут меня в руки... Их было много, они все время менялись, но их все равно объединяло нечто общее. Возможно, серьезный взгляд, добрая улыбка, вежливость и предупредительность друг к другу... Или нечто и вовсе неуловимое (энергии, передающиеся по воздуху...) Корона состояла из электродов. Они помогали мне улавливать невидимые сигналы. Побочный эффект заключался в том, что я выучился не только тому, чего от меня ожидали. Быть может, электроды разбудили во мне способности, заложенные еще голубеводами Советского Союза, когда они выводили нашу породу. Мне некого спросить, а Советский Союз исчез, как легендарная Атлантида. Я обнаружил, что могу читать по русски и понимать русскую речь... К сожалению, мои спасители говорили на другом языке. Иногда в гуще фраз мелькало одно или два знакомых слова, но этого было недостаточно, чтобы добраться до смысла. Зато по телевизору нередко показывали русские программы, а в последней из квартир, где я жил, даже попадались русские газеты. То, что я видел в новостях, что мне удавалось прочесть в газетах, было ужасно. Картины горя и боли накладывались на пережитое мною в юности. И я горел желанием хоть что-то сделать, хоть как-то помочь корчащейся в муках планете. Возможно, это желание было всего лишь одной из черт, присущих голубям мира. Но разве несчастья, которые я видел каждый день, не были настоящими? Люди, которых я видел на экране и о которых читал, по большей части были злыми. Люди, которые меня окружали, были добрыми. Добрые делают добро... Я с нетерпением ждал, когда смогу сделать что-нибудь для них - и для человечества. Наконец этот день настал. Начинается снег. У меня болят крылья. Уже недалеко... Сигнал становится сильнее. Я знаю, что будет мой вклад невелик, но я выполню свой долг!
НОЧНАЯ РАДУГА
Место действия -реалистически описанный (по собственным впечатлениям) юг Франции.
Управлять автомобилем видения не мешали. Уже несколько лет как они стали неотъемлемой частью водительской жизни Кленова, но вели себя вежливо, старательно избегая создания аварийной обстановки. Не мешали смотреть в зеркала заднего вида, не отвлекали в момент сближения с другими машинами. Если езда была трудной, они как правило вообще исчезали из поля зрения, и возвращались лишь тогда, когда участок, требующий повышенного внимания, оставался позади. Наиболее сложными и красочными они бывали на скоростном шоссе, за “платилкой”, где полосы встречного движения отделены надежным барьером, в тот час, когда движение невелико. Пустынные улицы ночного города они, впрочем, тоже уважали. Постепенно Кленов привык к ним и с нетерпением ждал их появления - как-никак, с видениями на дороге было не так скучно. Последние годы он развозил по деревням и по дальним пригородам компьютеры и другую электронику. Видения стали посещать его несколько раньше, чем он получил эту работу, но не настолько, чтобы можно было сравнивать “до” и “после”, хотя вопрос, с чем связано их содержание, Кленова занимал весьма живо. Предположим, он развозил бы по городу горячие пиццы - что за картины разворачивались бы перед ним в этом случае? Рассказывать о видениях он никому не решался. Один сочтет тебя психом, другой позавидует, а если дойдет до хозяина, то могут и с работы погнать. Все же способность видеть то, чего нет в окружающем тебя до ужаса скучном материальном мире, является скорее исключением, чем правилом, иначе обязательно нашлось бы множество дураков, которые принялись бы рассказывать о своих необычных впечатлениях направо и налево. Помнится, до того как Кленов выкинул на свалку свой последний телевизор, время от времени на экране появлялись личности, наделенные, если верить журналистам, из ряда вон выходящими или даже сверхъестественными способностями. Однако его собственные видения казались Кленову намного более интересными, чем все, о чем говорилось в этих передачах. Он пересек платилку. Над дальними горами справа разворачивались отороченные огнем облачные знамена. Это еще не было видением - в ноябре солнце садится рано. Но постепенно пламя, окрашивавшее края облаков, перекинулось на равнину. Поглядывая время от времени в сторону, Кленов различал окруженный стенами средневековый город с выделяющимся в центре собором и цитаделью на холме. Несколько зданий горело. С наружной стороны вблизи стен угадывалось муравьиное копошение - по-видимому, начинался приступ. Для начала это было неплохо, но хотелось чего-то более крупным планом и более удобного для обозрения. По опыту он знал, что нет никакого смысла съезжать на аварийную полосу и останавливаться - видение недостаточно стойко и при пристальном разглядывании сразу же исчезнет. Некоторое время он смотрел только на шоссе - пришлось обгонять целую колонну грузовиков, а когда взглянул вправо, город был все там же, как будто это он был неподвижен вместе с автомобилем Кленова, а грузовики, деревья, холмы уносились назад как тяжелый цветной туман. Пожаров как-будто стало больше, а в остальном ничего не изменилось. В таких случаях следовало ждать, пока не появится что-нибудь действительно новое. Когда он посмотрел в сторону следующий раз, город исчез. Видения не любят, когда о них размышляют. Но внутри у Кленова уже зарождалось то особое волнение, которое предвещало другие, значительно более интересные картины; он чувствовал, что одной батальной панорамой его улов сегодня не ограничится. Ему ничего бы не стоило вызвать из памяти наиболее яркие образы своих прежних видений, но с тем, что вспыхивает рядом с тобой, здесь и теперь, их не спутаешь. Так что лучше просто ждать ... Следующее видение (тоже в средневековом духе) не заставило себя долго дожидаться, но в нем чувствовалась ирония. Момент был исключительный - ни одной машины впереди, низина между двумя холмами, где уже начинал собираться туман. Из волокон тумана соткался рыцарь на белом коне. Не прошло и нескольких секунд, как он исчез, но за это время Кленов успел заметить полосатое копье, различить тусклые в каплях росы доспехи всадника, скрученный в особый узел, как на старинных картинах, хвост скакуна, и даже - прямая насмешка над одиноким наблюдателем - увидел, что из-под хвоста животного вылетело на всем скаку несколько темно-зеленых навозных яблок. На подъеме за низиной разрежение в потоке машин сразу кончилось, Кленову снова пришлось лавировать, обгоняя одних, пропуская других. Этот однообразный танец автомобилей напоминал ему тасовку карточной колоды. Кленову оставалось обслужить только один заказ. За холмом уже надо было сворачивать. Кленов не без облегчения покинул скоростную дорогу. На каменистом склоне над шоссе мелькнуло несколько шестов с выставленными на них телами казненных. На плечах и на головах для пущего реализма сидели вороны. Он приоткрыл окно. Теперь можно - на скорости 140 или 150 в час было бы слишком шумно. Интересно, что его галлюцинации (говоря по научному) всегда были чисто зрительными, до Кленова не доносилось ни запахов ни звуков, без которых не обошлось бы, происходи нечто подобное в том мире, который принято называть материальным. Дом, куда надлежало доставить груз, нашелся быстро. Типичной для юга Франции желто-розовой расцветки, полутораэтажный (с мезонином), он одиноко стоял посреди облетевшего сада и подготовленных к зиме виноградников, немного не доезжая поселка. Остановив машину перед воротами, Кленов подошел к калитке. Стекла дома были темными ... или нет, в угловом окне как бы мерцало северное сияние, надо думать, обитатели смотрели телевизор. Осмотрев двор и не найдя никаких признаков собаки, Кленов вошел и направился по дорожке к каменному крыльцу. Слева у гаража были сложены дрова, но под навесом еще оставалось немало свободного места. Там сидела, поблескивая глазами, маленькая старуха, закутанная в лохмотья, и жгла костер. Кленов хотел заговорить с ней, но