НАВАЖДЕНИЕ
Один из ключевых рассказов серии. (Публиковался в журнале "501".)
Лежу я где-то, вроде бы под кусточками - пошевелишь чем, и сразу прутья везде, листья, ощупываю себя руками, а глаза открыть боязно, и сыро. Сидят, думаю, какие-нибудь, глазеют, а увидят, что я проснулась, и зарегочут, проклятые... Ночевать на улице страшно, хотя летом еще ничего, особенно если отрубишься сразу, хотя помню, проснулась раз оттого, что бомж рядом на корточках сидит, в сумочке моей роется, но чтобы голой на улице оказаться, это пока в моей практике в первый раз. И сумочки нет. И ключей, значит. И делать чего - непонятно, потому как солнышко, похоже, высоко поднялось, и в закрытые глаза свет лезет, розовый такой сквозь веки, с оранжевыми прожилками, и бока греет. Если бы хоть пораньше с утра, добежала бы, хоть к Клавке, дом-то наш крайний, через стройку можно, за ней лес густой. Вроде, воскресенье сегодня, Клавка дома, похмеляться еще не собралась. Грудь отчего-то большая больно, как у беременной... Наваждение... Ногами шевелить тесно как-то. А это чего? Юбка узкая, скользкая, из змеиной кожи? Только вниз съехала? Подарил кто-то, что ли? Не помню. Точно, вчера у Генки сидели. И Клавка была. Потом, кажись, купаться пошли. В нашей луже только спьяну и можно. Гады, надо же в таком положении женщину бросить... Е-мае, голоса. Приближаются. Деток двое, мальчик и девочка. И мужик, папаша, верно, ихний. Может, не заметят? Все ближе... А, пропадай все пропадом, сесть, подтянуть колени к груди, руки тоже прижать, сказать шпингалетам что-нибудь, чтобы в кусты не лезли... Ноги еле гнутся, голова кружится... Глаза надо открыть. Раз, два, три... Метрах в полутора две пары круглых от изумления детских глаз. Голосишки такие звонкие... - Папа, папа, мы тут русалку нашли...
СОВМЕСТИТЕЛЬ
Ранняя версия рассказа публиковалась в альманахе "Измерение F". В переработанном варианте подчеркивается двусмысленность роли героя.
В бело-розовом, бело-голубом морозном тумане теряется широкий проспект. Вровень с моим седьмым этажом плывут каменные шары, шпили. На подоконнике в коробке из под ботинок мерцает золото. Это мой приработок - на основной работе я получаю 14.000 "брутто". А золото... еще прошлом году я завербовался на полставки в третье управление девятого круга. В коробке мое жалование за январь. Монеты не просто золотые. Конечно, при желании их можно сбыть как обычный аурум, обменять на рубли по рыночному курсу. Но это глупо. Можно - по тому же примерно курсу - накупить всего, что в наших грустных краях приобретается за деньги, с доставкой прямо сюда, в нелепую, как крошечная черепная коробка на могучих плечах микроцефала, однокомнатную квартиру, притулившуюся под крышей толстостенного сталинского дома. Можно - достать наркотиков. Однако на мое золото приобретается и то, чего не даст никакой наркотик. Летний полдень, медовое дыхание луга, блеск прозрачной реки под песчаным обрывом. Поездка на велосипедах с влюбленной девушкой. Разговор со стариком, не боящимся смерти. И это не сон, не иллюзия, которая исчезнет, оставив трудное похмелье. Это проходит и остается, как лучшая часть твоей собственной жизни. Уж не знаю, из чего (из кого?) добывают в Аду такое особенное золото. ... Сунув в карман горсть золотых, я надеваю куртку, закручиваю горло шарфом и спускаюсь в город. Беру такси, еду в аэропорт. Потратив одну монету, приобретаю билет в Крым. В Симферополе валит снег, однако в воздухе чувствуется целебное дыхание юга - и я наконец могу вздохнуть полной грудью. Таксист не хочет на ночь глядя ехать к побережью - я превращаю следующую монету в толстую пачку денег, показываю, и он кивает. Бояться мне нечего - в случае нужды, мои волшебные монеты обеспечат мне любую защиту, которая потребуется. Мое появление в Ялте неожиданно, но мне рады. Пятиэтажка, где живет Лара, довольно высоко над морем. Из окна, забрызганного дождем, видны цепочки огней, ожерелье набережной, теплоход, светящейся гнилушкой повисший среди зыбкой бархатной тьмы. Еще монета уходит у меня на организацию приличного ужина. Из Лариных глаз, из глаз ее двенадцатилетнего сына, уходит постепенно выражение загнанности. Я разглядываю новые акварели, те, что Миша нарисовал за последние полгода. Затем скульптурки Лары, слишком застенчивые, чтобы представлять рыночную ценность. Завтра Миша пойдет в школу, Лара отправится преподавать в училище... Но разве каждая минута, исполненная радости, сама себе не оправдание? Утром я провожаю Лару до работы. Моросит дождь, чирикают воробьи в кладбищенской хвое кипарисов. Пяток монет я оставляю Ларе - радости не должно быть слишком много. Снова такси, снова Симферополь. Одна монета - безногому в тельняшке. Время до отлета - в кафе аэровокзала. В углу о чем-то спорит компания татар. Удивительна отточенность их быстрых жестов. Буфетчица скучает за прилавком. Беру чай с лимоном. Разумеется, я могу иначе, но... я часть народа, как и все. Или нет? Выходя, я бросаю горсть монет в пасмурный зал. Они и не заметят, как у каждого окажется по монете. И хоть на двадцать минут развернется изуродованная жизнь душа. Работа в третьем управлении у меня чисто техническая. В своем институте я работаю патентоведом. И для Преисподней я составляю обзоры поступающих к нам в отдел заявок. Изготовить в Аду могут все, а вот с самостоятельным творчеством у них туго. Любопытно, однако, за это ли только мне платят? Или я заодно торгую всем своим будущим? Никаких контрактов я не подписывал, мне сказали, что для оформления на полставки это не нужно...
ОЧЕРЕДЬ
Они стояли неплотно - даже редко, метра полтора дистанции. Я различал в бинокль злые набрякшие лица, затертые куртки, плащи. Торсы, наполовину скрытые гранитом набережной, производили странное впечатление - будто кто-то выставил в ряд гигантские шахматные фигуры. Не двигались. До девяти оставались минуты. С первым ударом часов медленно отворились ворота. Торсы разом качнулись вперед. В просвете набережной замелькали тяжелые мохнатые крупы - рыжие, вороные, белые, взмахивающие на ходу конскими хвостами. Очередь, состоявшую из кентавров, я видел впервые.
Лунные пятна
Рассказ публиковался в журнале "501"
К полуночи стена комнаты исчезает. Это знают двое: ребенок и пес. Мальчик слишком мал, чтобы по привычке, выработанной тысячами повторений, подобно спящим в соседней комнате родителям, полагаться на твердость и непроницаемость стен, чтобы верить, будто мебель лишена собственной жизни и стоит неподвижно, когда от нее отворачиваешься, а лунный свет не способен, словно самая крепкая кислота, растворять брошенные в нее предметы. Что касается пса... Животные вообще меньше нашего подвержены самообману. Он - порождение мысли, не чувств. Кроме того, пес так стар, что и бодрствуя, наполовину погружен в царство теней. На месте исчезнувшей стены уходит вдаль пепельная равнина с пучками кустов, немного напоминающими дневной узор обоев. Мягкие, как размывы туши (так мама иногда рисует) сгущения сумерек отмечают ложбины, неровности почвы. Глаза ребенка широко открыты. Или все это ему снится? Равнина живет, дышит. Покачиваются, - то расширяются, то съеживаются, темные пятна. Так должны выглядеть ночью шкуры хищных зверей, которых ребенок видел на картинках. Пес спит. Он лежит, положив лобастую голову, сомкнув веки. Но подрагивают ноздри, откликаясь на запах влажной хвои, можжевеловых ягод. Поворачиваются чуткие уши. Ему незачем открывать глаза - он и так прекрасно ориентируется в пространстве сна. Или подлинной реальности? Где философы, всегда готовые порассуждать об этом ... и просто взрослые люди, которые успокоили бы ребенка? Старик-пес, подобно малышу, знает: в этот час обычно появляются ОНИ. Приближаются украдкой по сырым оврагам, хоронятся в кустарнике... Шерсть на загривке пса становится дыбом. В глотке перекатывается угрожающее ворчание. ОНИ все ближе. Тут, в пространстве сна, пес огромен. Он встает рядом с кроваткой, сверху оглядывает кусты. Дрогнула леопардова шкура пятен. Пес - громадный, как дом, с лаем бросается к НИМ, нагоняет, давит лапами, будто крыс. Ребенок... нет, он не спит. Пес взлаивает во сне, бьет по коврику лапой... В пространстве сна пес гонит ИХ все дальше. Разбрызгивает лужи лунного света, перемахивает овраги, полные томительной тьмы. И вот... он чувствует близость Границы. Еще немного - и ему не будет пути назад. Но только там можно окончательно расправиться с НИМИ. Он останавливается, тяжело дышит, вывалив язык, качает тяжелой головой. На этот раз он еще вернется... Приходят разбуженные лаем родители. Женщина берет сына на руки. Малыш от страха даже не плачет. Присев на корточки, свободной рукой женщина осторожно гладит пса. Тот тоже понемногу успокаивается. -- Так больше нельзя. Серый всех будит. Надо что-то делать, - говорит женщина. Мужчина, как всегда, согласно кивает. Утром пса отвозят к бабушке. Следующую ночь ребенок запомнил на всю жизнь. ОНИ пришли. И теперь каждый раз, когда надо решиться на что-нибудь важное (для него это значит - не спать до рассвета, мучаясь сомнениями), грани предметов начинают опасно колыхаться, и сквозь них проступает туманная даль - обиталище крупных кошек с человеческими лицами, таких изящных... таких безжалостных...
ПРИ ВЕЧНОМ ДЕТСТВЕ НЕБОСВОДА
Ты трогать ее не моги
За ее малый рост, малый рост...
Переработка рассказа (2008), публиковавшегося ранее в "501".
Лазурная, впрочем, не слишком чистая сочинская волна, ласково играя, окатила колени Риты-маленькой, в нерешительности медлившей на мелководье. Тихонько мурлыкая любимую с детства песенку, Рита думала. Муж отпросился попить кофе с новым приятелем, этим Костей из Воркуты. Кофе, как же. Значит, часа на два. В белом джипе в тени пальмы сидел, играя толстой цепочкой, Аслан, с которым она познакомилась вчера, пока Виктор ходил за сигаретами. Аслан, по его словам, был в гостиничном бизнесе. Она вспомнила Газаряна из "Газпромбанка". Виктор тогда, как обычно, был в командировке. Наладка оборудования все в том же газовом секторе, конечно, неплохо оплачивается, но командировки занимают две трети времени. К Газаряну она ходила договариваться об оплате заказа - банк из года в год спонсировал спортивные соревнования, а начальству ее собственной конторы удалось договориться о размещении большого заказа на кубки и другие спортивные награды. А после работы... Какая у Газаряна была вилла... Рита зашла в воду по грудь, оттолкнулась и поплыла. Проплыв несколько метров, попыталась достать ногами дна - не вышло - и повернула к берегу. В небе над рыжими горами не зрело ни облачка. Нашарила глазами Аслана. Он лениво глядел на нее из открытого окна джипа, поигрывая ключами. В этот миг море застыло. Люди замерли тоже. И те, что купались в море, и те, которые гуляли по набережной. Ныряющий ребенок в прыжке над краем бурой плиты волнолома. И не только люди. Застыл темно-зеленый, похожий на дохлую муху, вертолет в тускло-голубом небе. Черный пуделек, писающий на скат машины Аслана. В воздухе янтарные капли. Оранжевая искра окурка на полпути к асфальту Сама Рита, как ни странно, сохранила способность шевелиться. Правда, над твердыми, как стекло, волнами поднималась только ее голова. Она перевела взгляд. Шагах в пяти от Аслана ее внимание привлек какой-то рослый мужчина. Орлиный профиль, пола пиджака оттопырена, правая рука в кармане... Гибкий, стройны