нее, чем нытье. Его прослушивание в Джульярдской школе уже близится, и я ему помогаю выбрать монолог.
Кажется, я уже видела тысячу прочтений дюжины разных монологов у зеркала в мужском туалете к тому моменту, как убеждаю его выбрать на основании отклика зрителей на вечере открытого микрофона.
Я благодарна, что есть на что отвлечься. Покуда я занята выбором идеального монолога для Энтони, можно не проигрывать в голове слова Оуэна и не вспоминать то, каково мне было в его объятиях на одну пронзительную секунду. Должно быть легко его забыть. Мы были вместе всего несколько минут. Но эти минуты значили больше, чем несколько месяцев с Тайлером или несколько недель с Уиллом. Я не знаю, как забыть то, что казалось таким настоящим.
Так что я и не забываю. Помню все, как есть.
Я захожу в четверг вечером в «Луна Кофе», и не удивлена, что там уже сидят все студенты театрального класса. Хотя он и не такой громкий, как Тайлер, Энтони все равно считается безоговорочно лучшим актером школы. Все набились в маленький зал и сидят на деревянных столиках, бордовых кожаных диванчиках и ковриках на полу – занят каждый дюйм пространства.
– Тут есть место, – говорит кто-то слева от меня. Я поворачиваюсь и вижу Уайятта Родса, который ухмыляется мне с одной из пристенных скамеек под окнами. Я опешила. Не думала, что Уайятт интересуется такими мероприятиями. На нем не футболка поло, а модная розовая рубашка, и три верхние пуговицы расстегнуты. Это уж слишком, и это ровно такой наряд, который всего пару месяцев назад заставил бы меня пускать слюни.
Уайятт кивает на сиденье рядом с собой. Оно вряд ли рассчитано на двоих, но судя по его виду, на это он и надеется.
– А ты тут что делаешь? – спрашиваю я. Он моргает, явно удивленный тем, что в моем ответе совершенно нет флирта.
– Открытый микрофон. Чтение стихов всегда действовало на женщин, – я замечаю у него на коленях сборник Неруды и вспоминаю, как Оуэн говорил, что хочет передать лирику Неруды в тексте своих песен.
Я морщусь, пытаясь отбросить это воспоминание. Теперь мне полагается сказать что-то кокетливое, спросить Уайятта, кого он сегодня собирается впечатлить. Он выглядит великолепно, как всегда, и он соткался словно из воздуха прямо в тот момент, когда мне нужен кто-то новый.
Я молчу.
– Что такое, Меган? Мы как будто давно с тобой не болтали, – говорит он, не понимая, что происходит.
– Извини, Уайятт. Не могу, – говорю я ему. Я не хочу с тобой больше заигрывать, потому что мне недостаточно игр. Мне нужно все. Оно было у меня всего на секунду, но я больше не могу себе лгать. Заигрываний никогда мне не было достаточно. – Удачи тебе со стихами, – вместо этого говорю я и ухожу.
В центре комнаты я замечаю Дженну, машущую мне рукой с диванчика. Я пробираюсь туда через скопление людей, которые сидят на всем, на чем только можно, и она сдвигает свою руку, освобождая мне место на подлокотнике как раз вовремя, потому что Энтони выходит к микрофону.
– Итак, я знаю, что на таких вечерах обычно царит атмосфера дружеской поддержки, но на следующие полчаса вынужден эту ерунду отменить. – На нем угольно-черный костюм, который, как мне известно, он купил для прослушивания в Нью-Йорке. – Я проверяю монологи. Топайте ногами, если не нравится, и кричите, если нравится. Договорились?
Я кричу вместе с остальными учениками-театралами, от чего закатывают глаза другие участники вечера – двое бородатых парней с мандолинами в углу.
Энтони выразительно прокашливается. Все мы затаиваем дыхание, и воцаряется тишина, нарушаемая лишь шипением кофе-машины.
– Три вещи прояснились окончательно, – начинает Энтони. Я хмурюсь. Это точно не из тех монологов, что мы готовили. Чехов? Ибсен? Беккет?
– Во-первых, Эдвард – вампир. Во-вторых, он хочет попробовать мою кровь…
Комната разражается топотом, перемежаемым парой подбадривающих криков. Я улюлюкаю со своего подлокотника, узнав известное признание в любви из книги «Сумерки» Стефани Майер. Энтони опирается на микрофонную стойку, чтобы не упасть со смеху.
– Ладно, теперь серьезно, – обещает Энтони, поправляя галстук. Он закрывает глаза, выдерживая секундную паузу, чтобы собраться. Когда он снова смотрит на нас, то это уже другой человек.
– Потому что она тебе не по зубам, сынок. Правда тебе не по зубам…
Он продолжает речь, и я наблюдаю за реакцией остальных учеников. Он выбрал Шекспира для двух классических монологов, которые требуются в Джульярдской школе, и Чехова для современного, но ему нужен еще один современный. Я много недель пыталась убедить его отказаться от знаменитой речи из сценической версии «Нескольких хороших парней» Аарона Соркина. Это неизбежно влечет сравнение с Джеком Николсоном, а таланты Энтони лучше подходят к тонким оттенкам, чем к яркой экспрессии. Ну и естественно, я замечаю скептические взгляды и сжатые губы на лицах в толпе, и хотя порой раздаются подбадривающие вскрики, топот постепенно нарастает, пока Энтони не останавливается посреди фразы.
– Что, правда? Не нравится вам Соркин? – говорит он, выходя из образа и потирая шею.
Топот продолжается, становясь даже громче. Энтони печально качает головой.
Я кричу с места:
– Скорпиус!
Я ожидаю услышать раздраженный вздох, когда Энтони узнает мой голос. Каждый раз, когда он начинал речь из «Нескольких хороших парней» в туалете «Вероны», я его прерывала и настаивала на монологе Скорпиуса Малфоя из пьесы «Гарри Поттер и проклятое дитя». Энтони отчаянно сопротивлялся – он возражал, что это слишком коммерческое, чтобы вызывать уважение. Но это неважно. Ему эта речь дается великолепно. Он легко переходит от праведного гнева до уязвленной слабости и заключает целый мир печалей всего в пару строк.
– Ты хотя бы можешь на секунду представить, каково это? – начинает Энтони с болью в голосе. – Ты хотя бы пробовал? Нет. Потому что ты не видишь дальше своего носа. Потому что ты не видишь ничего, кроме этой ерунды с твоим отцом.
И я немедленно получаю подтверждение своей правоты. Толпа затихает, на этот раз наблюдая за Энтони с нескрываемым интересом. Даже бариста перестают наливать напитки и слушают у стойки. Глаза Энтони пляшут, и я знаю, что он чувствует энергию в комнате. Я встаю и бросаю ему взгляд, гласящий «я же тебе говорила». Он видит меня, но остается сосредоточенным на образе. Он точно его выберет для прослушивания в Нью-Йорке. Пользуясь тем, что никто не смотрит на стойку, я подхожу к кассе, где один из бариста явно выглядит раздраженным тем, что приходится отвлечься на мой заказ.
Я подхожу к другому концу стойки, ожидая свой капучино, наблюдая за Энтони из-за кофе-машин. Проходит пара минут, а капучино все нет, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто там передо мной в очереди, и…
– Эрик?
Он резко разворачивается с паникой на лице. Когда он понимает, что это я, то расслабляется.
– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я.
– Я, э-э… – Он запинается, будто ищет, что сказать, а потом сам же себя обрывает. С мягкой улыбкой он кивает на сцену: – Я здесь, чтобы послушать монологи Энтони.
– Так и подумала, – улыбаюсь я. – А вы с ним… разобрались?
За все время, что я провела в «Вероне», Энтони ни разу не упомянул Эрика, и я не хотела вмешиваться. Может, они и поговорили.
– Нет, – отвечает Эрик напряженно, и его улыбка меркнет. – И не собираемся. Я знаю, что я не тот парень, которого Энтони хочет и заслуживает. Но я хотел посмотреть монологи, потому что Энтони много говорил об этом прослушивании раньше… – Он отводит взгляд. – Я услышал про сегодняшний вечер и не мог не прийти.
Я вынуждена отдать Эрику должное. Для человека, гардероб которого состоит исключительно из спортивной формы, он очень глубоко чувствует.
– Но он явно тебе небезразличен, – говорю я.
– Да, это так. – Взгляд Эрика переходит на Энтони. – Когда я с ним, то чувствую, что есть миллион причин быть вместе. Я чувствую, будто я… настоящий я, а не только…
Пока он говорит, я замечаю знакомую копну черных волос в дверном проеме.
– …тот, кем ты притворяешься перед всеми, – завершаю я за Эрика, наблюдая за тем, как Оуэн проходит вперед и занимает мое место на диване.
– Но иногда это не имеет значения, – продолжает Эрик. – Я бы просто испортил жизнь Энтони – слишком много препятствий.
Аплодисменты с другой части комнаты подсказывают мне, что Энтони окончил монолог, и я отрываю взгляд от Оуэна – и вижу, как Эрик натягивает куртку.
– Мне лучше уйти, – говорит он.
– Эрик. Ты точно не хочешь с ним поговорить?
Он мотает головой, и глаза его специально избегают того места, где Энтони кланяется у микрофона.
– Я не хочу врываться в его вечер. Будет лучше, если он меня не увидит. – Он кивает и прошмыгивает мимо меня к двери.
– Капучино, – выкрикивает бариста с татуировками на руках.
– Спасибо, – бормочу я, принимая керамическую чашку и осторожно неся ее туда, где Энтони присоединился к Дженне и остальным ребятам на диванах. Комната начинает освобождаться, и никто не слушает вариацию на песню «Iron amp; Wine», которую играют фолк-музыканты. Я сижу на краешке стола, стараясь быть подальше от Оуэна.
Дженна обнимает Энтони.
– Ну и какой ты выбираешь? – спрашивает она, кладя голову ему на плечо.
– «Гарри Поттера», – вздыхает Энтони и неохотно улыбается мне. – Определенно «Гарри Поттер».
– Это отличный выбор, – раздается голос Оуэна. – Тебе отлично удается уловить тонкие оттенки. Кажется, это действительно твой лучший вариант.
Я хмурюсь. Хватает уже того, что он тут, – незачем ему еще и иметь то же мнение, что имею я.
– Так ты только один и видел! – Дженна выпрямляется и шлепает Оуэна по колену. Я снова хмурюсь. – Где ты вообще был? Мы же договаривались тут встретиться час назад.
Оуэн деревенеет.
– Я, э-э… – Его глаза впервые ищут мои за эти несколько недель. Этот взгляд такой мимолетный, что я его чуть не пропустила, но я точно знаю, что он означает.