— Где твоя матроска? — проворчала она. — С белыми полосками. Куда я ее...? — Она нашла матроску. — Еще дует немного.
Давид поднял руки, и мать натянула на него курточку.
— Ну, моя радость, — сказала она, целуя его. Ступай вниз играть, — она подвела его к выходу открыла дверь, — только не уходи очень далеко. И не приходи, пока не засвистит свисток, если я не позову тебя раньше.
Он вышел в коридор. Дверь перекрыла свет ним, словно закрывшееся веко. Он посмотрел на лестницу, падающую вниз, в темноту. Давид не боялся остаться один на этих ступеньках, но лучше бы на них не было ковра. Как мог он слышать свои собственные шаги в темноте, если ковер глотал все звуки? А если не слышишь своих шагов и ничего видишь, как ты можешь быть уверен, что действительно находишься на лестнице, а не спишь? За несколько ступеней до нижней площадки он остановился и робко посмотрел на дверь подвала. Она как бы выгнулась от давящей изнутри темноты. А вдруг не выдержит?.. Но дверь держала. Он спрыгнул с последней ступеньки и побежал по узкому коридору к льющемуся с улицы свету. Давид словно нырнул в волну. Слепящий бурун солнечного света нахлынул на него, затянул его в водоворот блестящих пятен и отступил... Ряд домов, наполовину укрытых тенью, канава, урна, разинувшая рот, обломки, выброшенные на берег, — его улица.
Мигая, он ждал на низком крыльце, пока глаза привыкали к свету. Потом он увидел мальчика, сидящего на краю тротуара, и сразу узнал его. Это был Иоси. Они недавно поселились в доме Давида на верхнем этаже. У Иоси было очень красное толстое лицо. Его старшая сестра хромала и носила странные железки на ноге.
— Что это он делает, — подумал Давид, — что у него в руках?
Он спустился с крыльца и неслышно приблизился.
Иоси вытащил механизм будильника из корпуса. Оголенные медные, геометрической формы внутренности тикали, когда он их подталкивал, жужжали и замирали, позванивая.
— Еще может ходить, — обрадовал Иоси Давида.
Давид сел рядом. С интересом смотрел он на блестящие зубчики, которые двигались, тогда как соединяющие их ажурные сердцевинки оставались неподвижными.
— Отчего он ходит? — спросил Давид. (На улице °Н говорил по-английски.)
— Ты что, не видишь? Потому что это машина.
— Аа-а!
— Он будит моего отца утром.
— Моего отца он тоже будит.
— Он говорит, когда надо есть и когда спать. Вот здесь видно, но я снял стрелки.
— А у меня дома есть календарь, — сообщил Давид.
— А у кого нет календаря?
— Я сохраняю свой. У меня уже большая книжка с номерами.
— А кто не может так?
— Но его сделал мой отец, — это была главная деталь в истории с календарем.
— А кто твой отец?
— Он печатник.
— А мой работает в ювелирном магазине. В Брук лине. Ты когда-нибудь жил в Бруклине?
— Нет, покачал головой Давид.
— А мы жили, прямо рядом с папиным магазином на Рейни Авеню. Где работает твой отец?
Давид задумался.
— Не знаю, — признался он наконец, надеясь, что этот вопрос не заинтересует Иоси.
Но Иоси сказал:
— Мне не нравится Браунсвилл. Мне больше нравится Бруклин. Мы там находили сигары в канаве. Мы их бросали в теть и убегали. Кто тебе больше нравится, тети или дяди?
— Тети.
— А мне нравится мой отец, — сказал Иоси, — мать всегда кричит на меня.
Он вставил ноготь между двумя колесиками. Яркая желтая шестеренка вдруг отскочила и упала в канаву у его ног. Он поднял ее и сдул пыль.
— Хочешь?
— Да, — Давид протянул руку.
Иоси уже хотел положить шестеренку на его ладонь но вдруг передумал.
— Нет, она как пенни. Я ее брошу в автомат получу резинку. Вот, возьми лучше эту, — он выудил из кармана шестеренку покрупнее и дал ее Давиду. Она как двадцать пять центов. Пойдем, попробуем.
Давид застеснялся.
— Я должен ждать здесь, пока засвистит свисток.
— Какой свисток?
— На фабрике.
— Ну и что?
— Ну и тогда я смогу пойти домой.
— Почему?
— Потому что они свистят в двенадцать, а потом в пять. Тогда я могу идти.
Иоси моргал, не понимая.
— А я пойду куплю резинку, — сказал он, стряхнув с себя недоумение, — в автомате.
И он затрусил к магазину на углу.
Разглядывая свою шестеренку, Давид опять подумал, что все мальчики на улице знали, где работают их отцы, а он не знал. У его отца было так много работ. Только узнаешь, где он работает, а он уже переходит в какое-нибудь другое место. И еще он всегда говорил: "Они смотрят на меня с насмешкой. Они издеваются надо мной. Сколько человек может вытерпеть? Да поглотит их огонь Божий!"
Ужасная картина вставала перед глазами Давида — воспоминание о том, как однажды за ужином мать посмела сказать, что, может, они вовсе не издеваются над ним, а ему только так кажется. Отец взревел. И в приступе гнева смел со стола всю посуду и еду.
И другая картина проносилась вслед за ней.
Дверь, распахнутая ударом ноги, бледный отец, входящий с диким видом в комнату и садящийся, как садятся старики, ища дрожащей рукой стул позади себя. Он молчит. Его челюсти и даже суставы, казалось, сплавлены в огне бешенства. Давиду часто снились шаги отца на лестнице, блеск дверной ручки и он сам, не могущий поднять со стола огромный нож.
Поглощенный своими мыслями и созерцанием блестящей шестеренки, Давид не заметил, как невдалеке от него собралась небольшая группа девочек. Но когда они начали петь, он вздрогнул и посмотрел на них. Их лица были строги, они держались за руки. Медленно двигаясь по кругу, они пели невыразительными гнусавыми голосами:
"Вальтер, Вальтер, Вальдфлавер,
Вырос так высоко.
Мы юные все леди Готовы умереть"
Снова и снова повторяли они эту бессмыслицу, Их слова, непонятные поначалу, вдруг обрели смысл. Песня странно взволновала Давида. Вальтер Вальдфлавер был маленьким мальчиком. Он жил в Европе, далеко, там, где, по словам мамы, родился и он сам. Давид видел его стоящим далеко на холме. Охваченный теплой ностальгической скорбью, Давид закрыл глаза. Видения забытых рек заскользили под его веками, пыльные дороги, непостижимые изгибы деревьев, ветка в окне под ясным небом. Далекий, недостижимый мир...
"Вальтер, Вальтер, Вальдфлавер,
Вырос так высоко"
Его тело расслабилось, подчиняясь ритму песни и золотому июньскому солнцу. Казалось, он поднимался и падал на волнах где-то далеко, где его не было. Ему казалось, он слышит голос, но это были не слова, а колебание пламени...
"Мы юные все леди Готовы умереть"
Из ослабевших, негнущихся пальцев колесико выкатилось на землю, звякнуло, как монетка, и повалилось на бок. Этот звук вспугнул его, вернул на землю, на тротуар тихой улицы городского предместья. Неуловимое пламя, что пульсировало в нем, дрогнуло и угасло. Он вздохнул и поднял шестеренку.
Когда же засвистит этот свисток. Как долго он молчит сегодня...
2
Насколько он мог помнить, он впервые остался один на один с отцом и уже чувствовал себя несчастным. Его терзали мрачные предчувствия, хотелось к маме. Отец был так молчалив и отчужден, что Давид ощущал одиночество, даже держась за его руку. А вдруг он бросит его, оставит на какой-нибудь пустынной улице. При этой мысли Давид задрожал от ужаса. Нет! Нет! Отец этого не сделает!
Наконец они дошли до троллейбусной остановки. Вид людей подбодрил его, рассеял на время страхи. Они сели в троллейбус и после бесконечной езды сошли на людной улице, под линией надземки. Нервно схватив Давида за руку, отец перевел его через улицу. Они остановились у закрытых чугунных ворот театра. По обеим сторонам ворот висели яркие афиши, пахло несвежей парфюмерией. Торопливо двигались люди, грохотали поезда. Давид испуганно озирался. Справа от театра, в витрине танцевали в потоке воздуха цветные кукурузные хлопья. Он с тревогой посмотрел на отца. Тот был бледен и мрачен. Тонкие жилки выступили на его носу, как розовая паутина.
— Видишь ту дверь? — отец дернул руку мальчика, требуя внимания. — В сером доме. Видишь? Откуда сейчас вышел человек.
— Да, папа.
— Сейчас ты войдешь туда, поднимешься по лестнице и увидишь еще одну дверь. Откроешь ее и скажешь первому, кого там встретишь: "Я сын Альберта Шерла. Он хочет, чтобы вы дали мне его одежду из шкафчика и деньги, которые ему причитаются" Ты понял? Когда тебе все это дадут, вернешься сюда. Я буду тебя ждать. Повтори, что надо сказать! — потребовал он.
Давид начал повторять на идиш.
— Говори по-английски, дурак!
Когда отец убедился, что Давид все запомнил он подтолкнул его вперед.
— И не говори им, что я здесь, — предупредил он, — запомни, ты пришел один!
Мучась от страха перед встречей с незнакомцами, которых, казалось, боялся его отец, мальчик вошел в дверь и поднялся по лестнице. На втором этаже он толкнул дверь и вошел в маленькую кон тору. За стеной стучали и позванивали станки. Лысый мужчина с сигарой во рту посмотрел на него
— Ну, мой мальчик, — сказал он, улыбаясь, — что тебе надо?
На мгновение все инструкции вылетели у Давида из головы.
— Мой... мой отец послал меня, — заикался он
— Твой отец? Кто же это?
— Я... я сын Альберта Шерла, — промямлил Давид, — он послал меня... вы должны ему одежду и деньги,
— А, ты сын Альберта Шерла, — сказал мужчина и выражение его лица изменилось. — И он хочет свои деньги, да?
Давид быстро закивал, и его голова стала похожа на звенящий колокольчик.
— Да, не повезло тебе с папашей, парень. Можешь это передать ему от меня. Я не имел возможности сам сказать ему. Он сумасшедший. Каждый, кто.. Чем он занимается дома?
Давид виновато склонил голову:
— Ничем.
— Ничем? — усмехнулся мужчина. — Ничем. Да, он умолк и подошел к маленькому окошку в стене. — Эй, Джо, — позвал он, — пойди-ка сюда на минуту!