— Не-е, я покупаю себе что-нибудь на лотке.
Последний обрывок надежды. Свобода Лео была недостижима. Давид совсем сник.
— Так я больше тебя не увижу? — спросил он униженно.
— Откуда я могу знать, — Лео полез в слуховое окно.
— Я принесу тебе пирога... — Давид последовал за ним. — Большие куски, если ты придешь завтра.
— Не-е!
— А можно мне с тобой? Я могу идти пешком.
От этих приставаний тон Лео стал вдруг недружелюбным.
— Хватит! Что ты ко мне привязался. Ты еще маленький.
— Нет, я уже большой!
— Бьюсь об заклад, тебе еще нет десяти.
— Есть! — поторопился соврать Давид, — мне скоро одиннадцать.
— А мне скоро двенадцать. И у тебя все равно нет роликов, — Лео нетерпеливо открыл дверь на лестницу. — Ты лучше иди теперь на свою крышу. Я ухожу. — Он пошел к лестнице: — Пока! — За ним резко закрылась дверь.
— Пока! — сказал Давид обитой железом двери. — Пока, Лео! — Он с трудом сдерживал слезы. Постояв немного перед закрытой дверью, он вернулся на свое старое место и сел на ящик. Без Лео крыша вдруг стала пустой и потеряла свою привлекательность. И сидеть на ящике стало неудобно — острые края теперь врезались в кожу. Ролики. Он потерял Лео потому, что у него их не было. Он видел, как Лео уносился вдаль на роликах, и пропасть между ними расширялась. И Лео так нравился ему, пусть он и гой, нравился больше всех в целом квартале. Если бы только у него была пара роликов! Но на это было очень мало шансов. Ежедневные пенни, что мать давала ему. Это получалось: два — во вторник, три — в среду... Нужна целая вечность, чтобы собрать доллары. Если бы у него были ролики, он мог бы покинуть ненавистных парней своего квартала, он мог бы поехать с Лео в Сентрал Парк. Тот парк с деревьями, куда он ходил с теткой Бертой в музей.
...Тетка Берта! Ее кондитерская! Может даже быть, что у нее есть старые ролики, и она отдаст ему задаром! Почему он раньше об этом не подумал? Он пойдет сейчас. Нет, сейчас нельзя. Скоро ленч, а потом хедер. Он пойдет завтра. О, подождите! Лео еще увидит его на роликах!
Обрадованный, он поторопился вниз по лестнице.
8
Не сказав матери, куда он идет, Давид отправился рано утром к кондитерской тетки Берты. Дорога была длинная, но надежда толкала его вперед. Его сердце бешено билось.
А что, если у нее нет роликов! Нет! Наверно, есть! Он повернул за угол, к востоку. Еще несколько домов. Сначала он посмотрит в окно. Он прижался носом к стеклу, всматриваясь. Дикая, кричащая мешанина индийских чепчиков, записных книжечек, пеналов, американских флагов, игрушечных кораблей. Но не было видно роликов, которые бы порадовали его взгляд. Надежда пошатнулась. Нет, они должны быть внутри. Тетка не такая дура, чтобы держать напоказ такую ценную вещь.
Он вгляделся в этот хаос. Тетка сидела с булочкой над чашкой кофе. Ее голова была повернута в сторону задних комнат. Она на кого-то кричала. Давид слышал ее голос. Он оторвался от окна и вошел.
— Вши! Вонючие клопы! — вопила тетка, не замечая его. — Эстер! Полли! Вы будете вставать! Или вы будете ждать, пока я выхаркну на вас свои легкие! Быстро, слышите!
Тетка изменилась с тех пор как Давид видел ее в последний раз. Она была без корсета, и выглядела толще и неряшливее. Последние следы опрятности в ее внешности исчезли. Ее тяжелые груди распирали блузку, залитую фруктовым соком и измазанную шоколадом, и мотались из стороны в сторону.
— Подождите! — продолжала она, — подождите, пока придет ваш отец! Он поднимет вас своими зубами! Вонючие суки, уже почти девять! — Она повернулась: — О, Давид! Злой огонь в глазах ее растаял и сменился выражением удовольствия. — Давид! Мой маленький бон-бон! Ты?
— Да!
— Иди ко мне! — она раскинула, как ветки, жирные руки. — Дай я тебя поцелую, мой сладкий! Сколько я тебя не видела! А почему мама не приходит? А как отец? — Ее глаза свирепо расширились. — Все еще бесится? — Она заключила его в жирные объятия, пахнущие потом с привкусом кофе.
— Мама хорошо. — Он вырвался. — Папа тоже.
— Что ты здесь делаешь? Ты пришел один? Так далеко?
— Да, я...
— Хочешь конфетку? Ха! Ха! Я знаю тебя, хитрец! — Она потянулась к коробке. — Вот, дам тебе яблочных. Я лучше говорю по-английски?
— Да. — Он положил конфеты в карман.
— И немного соды, хочешь?
— Не, не хочу. — Он ответил на идиш. Ему почему-то больше нравилось, когда тетка говорила на родном языке.
— И так рано! — ласково тараторила она, — не как эти две девицы, ленивые твари! И ты меньше их. Если бы ты был мой вместо... Коровы! — взорвалась она. — Сейчас я их выброшу из постели, Боже мне помоги!
Но едва она направилась к двери, как в магазин вошел мужчина.
— Хэлло! Хэлло! — громко позвал он. — Что это вы бежите? Потому что я вошел?
— Нет! Видит Бог! — воскликнула она с наигранным неистовством. — Как поживает еврей?
— Как и все евреи. Едва живем. Можете уступить мне тысчонку гульденов?
— Ха! Ха! Какой шутник! Единственные зеленые полоски, что мне приходится видеть — это огуречная кожура.
И повернувшись к Давиду:
— Войди туда, мой сладкий! Скажи им, что я принесу их в жертву небесам, если они не встанут! Это мой племянник, — объяснила она.
— Симпатичный, — признал мужчина.
Давид колебался:
— Вы хотите, чтобы я к ним вошел?
— Да! Да! Может ты пристыдишь этих свиней, и они подымутся.
— Ваши птенцы еще в гнезде?
— А как же? — И брезгливо: — Ленивые, как кошки. Иди, иди, моя умница.
Нехотя Давид протиснулся мимо тетки и, бросив последний безнадежный взгляд на переполненные полки, толкнул дверь и вошел. За узким коридором, заставленным картонными ящиками, открылась кухня с застоявшимся запахом немытой посуды. На деревянном столе в центре не было ничего, если не считать полупустой бутылки с кетчупом. Плита была завалена кастрюлями. С нее на пол капала кофейная гуща. Обрывки газет, мятая одежда, ботинки, чулки валялись на полу и свисали со стульев. Было три двери, все закрытые.
...Ну и ну! Как грязно... Какая дверь?..
Смешок слева. Он осторожно приблизился.
— Это она? — послышался внутри настороженный голос.
— Ш-ш-ш!
— Эй, — крикнул он, — ваша мама велела, чтоб вы встали!
— А ты кто? — с вызовом спросили его.
— Это я, Дэви.
— Какой Дэви?
— Дэви Шерл, племянник тети Берты.
— A-а! Открой дверь.
Он толкнул дверь. Кислый запах мочи. Комната, освещенная окошечком, сквозь которое виднелись кирпичные стены шахты двора, была мрачной. Только освоившись в темноте, он различил две головы, торчавшие из-под серого одеяла.
— Это он! — голос с подушки.
— Что тебе надо? — Он, наконец, узнал по голосу, что то была Эстер.
— Я сказал: "Ваша мама приказала, чтоб вы встали. Она велела мне передать это вам" — Сообщив это, он начал отступать.
— Иди сюда! — повелительно. — Дурачок! Я спросила, что тебе нужно в лавке?
— Н-ничего?
— Зачем же ты пришел? — подозрительно спросила Полли. — Конфеты?
— Нет, просто навестить тетю Берту.
— Вставай, Полли! — Эстер лежала ближе к стене. — Вылезай! — Она села.
Полли вцепилась в одеяло.
— Ты первая вылезай.
— Лучше ты! Ты слышала, что мама сказала.
— Ну и пусть говорит, — ворчливо.
— Я не буду сама убирать кухню. — Эстер встала на постели.
— Не перешагивай через меня. Это к несчастью.
— И перешагну, если не встанешь!
— Только попробуй...
Но Эстер уже перепрыгнула через нее.
— Проклятая бестия! — завопила Полли. Она дернула сестру за подол ночной рубашки, и та гулко ударилась об стену.
— Ой! Вонючка! — завопила Эстер и в свою очередь сдернула с сестры одеяло.
Та на секунду замерла от неожиданности, с рубашкой, задранной выше пупка.
— И-и-и! — кричала Эстер, — бесплатное представление!
— Сама ты представление! — взбесилась Полли и задрала рубашку Эстер. Немедленно четыре голые ноги сцепились, и сестры покатились по кровати, нанося друг другу удары и крича. Наконец растрепанная Эстер вырвалась, спрыгнула с постели и пронеслась мимо Давида на кухню.
— Я убью тебя, проклятая вонючка! — кричала Полли ей вслед. — Я проломлю тебе голову! — Она тоже скатилась с кровати.
— Да! Только попробуй! — Дрожа от ненависти, Эстер приготовилась царапаться.
— Я скажу маме! Я скажу, что ты наделала!
— А я за это не пойду с тобой вниз. — Полли сплюнула. — Иди сама!
— Ну и не надо. Я ему тоже кое-что скажу!
— Убью!
— Да! Знаешь, что делает Полли? — Эстер приблизилась к Давиду. — Она писает в постель каждую ночь! Вот, что она делает! Отец должен подавать ей горшок каждую ночь в двенадцать часов.
— Я не писаю!
— Писаешь!
— Я теперь никогда не буду сходить с тобой вниз. Никогда!
— Ну и не надо!
— И я дождусь, что огромный бандит оторвет тебе задницу.
— Писюха! — упрямо дразнилась Эстер. — Писюха!
— Он придет в маске! — Полли вылупила глаза в притворном страхе, — у-ух!
— A-а! Заткнись! — огрызнулась Эстер. — Мама пойдет со мной.
— Да? — злорадствовала Полли, — а кто останется в лавке?
— Ты!
— Чтоб ты так жила!
— Тогда я буду писать в раковину, — пригрозила Эстер.
— А там посуда! Давай! Знаешь, что мама тебе сделает, когда я ей скажу!
— А я вовсе и не хочу идти! А-а-а! Он пойдет со мной! — вдруг воскликнула Эстер с торжеством. — Вот! — она высунула язык. — Вот! Давид пойдет со мной!
— Да? Подожди! Я расскажу Софи Сегель и Идди Кац, что ты водила с собой мальчишку в туалет и разрешала ему смотреть. Подожди, скажу!
— Палки и камни могут перебить мне кости, а слова меня не тронут! — заносчиво пропела Эстер, — Я не дам ему смотреть. Пошли, Дэви! Сейчас, только надену тапки.
— Не ходи! — Полли свирепо повернулась к нему. — А то я тебе задам!
— А я задам тебе! — Эстер сунула ноги в тапки. — Так задам, что взлетишь! Пошли, Дэви!