Он подкрался к своей двери, и его коленки выбивали дробь в тишине. За дверью кто-то засмеялся.
...Кто? Она? Мама? Да! Она! Она ничего не знает! Если бы знала, не смеялась бы...
И все же он весь дрожал, открывая дверь.
— Давид! Давид, детка! Где ты был?
— Мама! Мама! — Но бросаясь к ней на грудь, он заметил краем глаза бородатую фигуру за столом. И только убежище в углублении между ее грудями заглушило крик ужаса.
— Тише. Успокойся, милый. Не бойся. — Она раскачивала его, прижав к себе.
За его спиной прозвучал суровый, полный издевки голос отца:
— Да, успокаивай его! Ласкай его!
— Бедняжка! — Ее слова доходили до него через ее грудь. — Его сердце бьется, как у воришки. Где ты был, моя жизнь? Я чуть не умерла от волнения. Почему ты не пришел домой?
— Заблудился! — простонал он. — Я заблудился на Авеню А.
— Ах! — Она еще сильней прижала его. — Из-за того, что ты рассказал эту странную историю?
— Я все это выдумал! Я выдумал!
— Выдумал? — мрачно спросил отец за спиной. — Ах да, выдумал!
Он почувствовал, как мать вздрогнула.
— Ой! Ой! Ой! — вырвалось у ребе, — я вижу, что плохо сделал, придя сюда. Да?
Никто не ответил на его вопрос.
— Хватит скулить, ты! — прошипел отец.
— Но что мне было делать? — опять начал ребе; несмотря на все свои горести, Давид удивился умоляющим ноткам в его голосе. — Нужно было выгнать его со всей этой болтовней. И задать ему такого, чтоб дети его детей громко плакали. Но как я мог не поверить ему? Такая невероятная история не может не быть правдой. Его отец — гой, органист в церкви. Его мать умерла...
— Что! — Два голоса, но какие разные интонации!
— Вы, миссис Шерл — его тетя! Такую историю вряд ли услышишь до прихода мессии.
Опять молчание, и потом, словно тишина ломалась от напряжения, отец заскрежетал зубами.
— Но теперь я вижу, что это шутка! Без сомнения! Это ваш ребенок! Всегда был! О чем тут беспокоиться? Ха, ха! Шутка! Про охотника и медведя. Понимаете? Чего эти дьяволята не изобретут! Ха, ха! Шутка!
— Да! Да! — тревожный голос матери.
— Хм-м! — дикий храп отца. — Слишком ты легко соглашаешься! Откуда у него эта история? Пусть говорит! Где он слышал? Это Берта, эта рыжая корова? Кто?
Давид застонал и сильнее прижался к матери.
— Оставь его, Альберт!
— Вот как ты говоришь? Ничего, мы выясним!
— Но я думал, вот я — ребе, и мой долг сказать вам. По крайней мере, чтобы вы знали, что он знает.
— Ничего страшного, — мать остановила его жестом руки, — прошу вас, не беспокойтесь!
— Ну, хорошо! Хорошо! Мне нужно идти! Синагога! Уже поздно. — Скрип его стула и шарканье ног заполнили паузу. — Так вы не сердитесь на меня?
— Нет! Нет! Ну что вы!
— Спокойной ночи, спокойной ночи, — торопливо, — дай вам Бог хорошего аппетита к ужину. Не буду вас больше беспокоить. Если хотите, я начну с ним хумаш. Это редкий случай для ребенка, который так недавно ходит в хедер. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи!
— Ох, ох, ох! Жизнь — слепой жребий. Слепые прыжки во тьме. Спокойной ночи, ой, ой! Чертов день! — бормотал про себя ребе...
Скрипнула задвижка. Открылась и закрылась дверь. И презрительный голос отца:
— Старый дурак! Слепая старая кляча! Но на этот Раз он сделал доброе дело!
Давид опять почувствовал как напряглось тело матери.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
— Сейчас скажу, — ответил он зловеще, — нет, я даже и говорить тебе не стану. Оно скажет само за себя. Ответь мне, где был мой отец, когда я женился на тебе?
— Зачем ты спрашиваешь, если сам знаешь? Он был мертв.
— Да, я знаю, — ответил он, нажимая на слова. — Ты видела мою мать?
— Конечно! Что на тебя нашло, Альберт?
— Конечно! — медленно повторил он с презрением. — Видела ли ты ее до того, как я сам ее привел?
— Чего ты хочешь, Альберт?
— Ответа без обмана, — прошипел он. — Ты знаешь, о чем я говорю! Прекрасно знаешь. Она приходила к тебе одна? Тайком? Ну? Я жду!
Она раскачивалась в нерешительности. И, наконец, спокойно ответила:
— Ты же знаешь, что приходила.
— Ха! — Он даже сдвинул стол с места. — Я знаю! О, я знал ее натуру! И она сказала тебе, да? Она предупреждала тебя! Против меня! Она сказала, что я сделал?
— Об этом ничего не было сказано!..
— Ничего? О чем "об этом"? Не притворяйся наивной!
— Ничего! — отчаянно повторила она. — Перестань мучить меня, Альберт!
— Ты ничего не говорила, — неумолимо настаивал он, — ты ни о чем не спросила меня, не спросила, что я натворил? Она рассказала тебе!
Мать молчала.
— Она рассказала тебе! Что у тебя язык отнялся? Говори!
— Ах!.. — и остановилась. Только Давид слышал дикое биение ее сердца. — Не сейчас! Не при нем!
— Сейчас! — рявкнул он.
— Она мне рассказала, — ее голос дрожал, — и она говорила, что я не должна выходить за тебя. Но какое это имеет...
— Значит, говорила! А другие? Кто еще?
— Почему ты так хочешь это услышать?
— Кто еще?
— Отец и мать. И Берта, — она говорила с трудом, — они знали. Я никогда не говорила тебе, потому что...
— Они знали, — прервал он ее с горьким торжеством, — они всегда знали! Так почему они позволили тебе выйти за меня замуж? Почему ты за меня вышла?
— Почему? Потому, что никто из нас ей не поверил.
— О, — саркастически, — вот что? Как легко вам было не поверить! Но она клялась, что так и было! Она должна была клясться, так она меня ненавидела. Она сказала тебе, что мы с отцом поругались в то утро, что он ударил меня и что я поклялся отплатить ему? И крестьянин видел нас издалека. Она сказала тебе? Этот крестьянин говорил потом, что я мог бы это предотвратить. Что я мог остановить быка. Но я и пальцем не шевельнул! И бык проткнул его рогом. Это она тебе сказала?
— Да! Но Альберт, Альберт! Твоя мать выглядела безумной! Я не верила этому тогда и сейчас не верю! Прекрати, пожалуйста! Давай потом об этом поговорим!
— Теперь, когда мне все стало ясно, ты хочешь, чтоб я прекратил этот разговор, да?
— Почему вдруг стало ясно? — В ее тоне была резкая настойчивость. — Что тебе ясно? Что ты пытаешься доказать?
— Ты еще спрашиваешь, — зловеще, — ты смеешь меня спрашивать?
— Да! Что ты задумал?
— О, твоя злоба! Сколько ты думаешь таить ее! Сколько можно успокаивать и дурачить меня! Хочешь, чтоб я сказал? На мой грех есть еще один грех! Тебе этого достаточно?
— Альберт!
— Не обращайся ко мне, — рычал он, — я добавлю: они должны были избавиться от тебя!
— Альберт!
— Альберт! — огрызнулся он. — Кто он? Тот, кого ты держишь в руках! А? Как его назвать?
— Ты сошел с ума! О Боже! Что с тобой случилось?
— С ума, да? Пусть сумасшедший, но не обманщик! Ну! Чего ты ждешь! Сбрось маску! Все эти годы я не притворялся перед тобой. Все эти годы ты не обмолвилась ни словечком. Ты притворялась, будто ни о чем не слыхала. Почему? Ты знаешь, почему! Я бы выяснил то, что выясняю сейчас! Я бы спросил, почему они позволили тебе выйти за меня? С тобой что-то было не в порядке? Я бы понял. Но теперь — говори! Чего бояться? Ты знаешь, кто я есть. Все эти годы моя кровь подсказывала мне. Шептала мне, когда бы я на него ни взглянул, что он не мой! В тот момент, что вы сошли с парохода, я догадался.
— И ты поверил детской фантазии? — Она говорила напряженным, ровным голосом человека, пораженного чем-то, ни с чем не сообразным. — Лепету?
— Нет! Нет! — вскричал он со свирепым сарказмом. — Ни слову. Как я мог? Это — бессмыслица, конечно. Но пусть он теперь говорит. Может, это лучше прояснит!
— Я всегда считала тебя странным, Альберт, даже сумасшедшим, но я думала, что это из-за твоей гордости, и я тебя жалела. Но теперь я вижу, что ты в самом деле сумасшедший! Альберт! — вдруг закричала она, точно пытаясь разбудить его. — Альберт! Ты понимаешь, что ты говоришь!
— Комедия окончена! — Он помолчал и вздохнул в раздумье. — Хм-м! Как ты держишься! Не вздрогнешь! Не сдаешься! Но ответь мне! Вот тебе шанс показать мне, что я сошел с ума. Где свидетельство о рождении? А? Где оно? Почему они его не прислали?
— Всего-то? Из-за таких пустяков твоя кровь так кипит? Боже, отец же писал тебе. Они искали его везде и не могли найти. Оно потерялось в суматохе отъезда. А отчего бы еще?
— Да! Да! Что еще могло быть? Но мы знаем, почему оно осталось ненайденным. Так лучше! Я ведь не видел, как он родился. Я не видел даже, как ты его носила. Я был в Америке. На их деньги, заметь! Билет они мне купили. Почему они так торопились избавиться от меня? Почему такая спешка — через месяц после свадьбы?
Почему? Ты сам не понимаешь? В нашей семье девять человек. Слугам и посторонним все стало известно. Родители надеялись, что я скоро последую за тобой. В доме не было денег. Лавка разорялась. Сыновья еще не выросли...
— О, стоп! Стоп! Я все это знаю. Про кого это они прослышали — про тебя или про меня?
— Ты настаиваешь? Про тебя, конечно! Твоя мать рассказывала всем.
— И им было стыдно, да? Понимаю! Но теперь я тебе расскажу мою версию. Я здесь в Америке потею, собирая гроши на твой паспорт, и голодаю. За тысячи миль. Один. Не пишу никому, кроме тебя. Теперь! Он родился слишком рано, чтобы быть моим. Ты ждешь это время. Всего месяц или два. И потом ты пишешь, что у меня сын! Радость! Удача! У меня сын. Но когда вы приплыли, ты испугалась. Семнадцать месяцев слишком мало для такого парнишки. Я так и думал, что ему не семнадцать, а двадцать один. Думаешь, я забыл? Я все помню! Органист, да? Гой, помоги тебе Бог! Теперь мне ясно! Но моя кровь! Моя кровь говорила мне!
— Ты сумасшедший! Нет другого слова!
— Ну и что? Для тебя подхожу. Так они и рассудили — старый набожный обжора со своей женой. Ты знала органиста? Ну, почему не отвечаешь?
— О, Альберт, оставь меня! — Она судорожно встряхнула Давида. — Оставь меня, ради Бога! Зачем так позоришь — н