и за что. Это больше, чем я могу вынести. Давай больше не будем об этом говорить! Позже! Завтра! Я уже дважды страдала за это.
— Дважды! Ха! — засмеялся он. — Вот ты и проговорилась! Так ты знала органиста?
— Ты считаешь, что знала? — Ее голос вдруг стал каменным.
— Знала? Скажи.
— Да, знала. Но это было...
— Знала! Знала! Все сходится! Посмотри! Посмотри сюда! Зеленая пшеница — выше человеческого роста, Это поразило твое воображение, да? Летние восторги! Но я женился в ноябре! Молчи! Ни слова! Что бы ты ни сказала, будет ложью!
— И ты веришь? И ты веришь? Тому, что ты говоришь! Ты можешь этому верить?
— Верю ли я солнцу? Я чувствовал это годами, говорю тебе! Мои ноги натыкались на это при каждом шаге и повороте. Это стояло у меня на пути, опутывало меня! Ты знаешь, что это так! Ты никогда этого не замечала? Тогда почему недели и недели проходят, а я совсем не мужчина? Не мужчина, как другие мужчины? Ты понимаешь, о чем я говорю! Ты должна понимать, раз ты знавала других мужчин. Я был отравлен догадкой! Порча нашла на меня! Я чувствовал это! Ты понимаешь? И оказалось, что так оно и есть!
Она поднялась. И Давид, все еще у нее на руках, все еще держась за ее шею, не смел ни дышать, ни плакать, не смел поднять глаза из укрытия на ее груди. Голос отца приблизился и, как розга, сплетенная из жестких, металлических слов, хлестал по спине.
— Держи его крепко! Он твой!
Она ответила, и в ее голосе была какая-то холодная снисходительность.
— И теперь, когда ты предполагаешь, что знаешь все, порча отпустит тебя. Почему же ты мне раньше не сказал? Я бы давно освободила тебя.
— И теперь, как каждый, каждый обманщик, который раскрыт, ты издеваешься надо мной?
— Я не издеваюсь, Альберт. Я только прошу тебя сказать точно, чего ты хочешь.
— Я хочу, — он медленно выдавливал слова, — никогда больше не видеть это отродье.
Она глубоко вздохнула, как будто набирая силы для последней попытки.
— Ты сводишь меня с ума, Альберт! Он твой сын! Твой! Я знала другого мужчину задолго до того, как встретила тебя. Это было давно. Клянусь тебе! Как он может быть его? Он твой!
— Я никогда не поверю тебе! Никогда! Никогда!
— Тогда я уйду!
— Уходи! Я буду плясать на крышах от радости! Я избавлюсь от всего этого! Целые ночи возня с этим молоком! Мысли! Муки! Конюшни! Какие-то люди! Муки!
Как бы отвечая на его крик, шум в коридоре забился волнами о дверь. Отец остановился, словно пораженный ударом. Руки матери вокруг тела Давида напряглись. Вновь крики, злобные и грозные, топот и шарканье ног. Потом толчок в дверь. Она распахнулась, ударившись о стул.
— Пусти меня! Я здесь! Я хочу говорить!
Давид узнал этот голос! Он бросил настороженный взгляд через плечо. Борющиеся тетка Берта и ее муж показались ему менее странными, чем то, что свет на кухне вдруг стал таким серым. С криком отчаяния он прижал лицо к груди матери.
— Натан! Ты? Берта! Что это? — спросила мать в смятении.
— Я — я — зол! — Дядя Натан мучительно задыхался. — Я имею много...
— Это ничего! — Тетка Берта заглушила его слова. — Мой муж дурак! Посмотрите на него! Он совсем спятил!
— Дай мне говорить! Ты дашь мне сказать?!
— Удавись сначала! — налетела она на него. — Он хочет... Вы знаете, что он хочет? Никогда не догадаетесь! Что хочет еврей? Деньги. Он пришел занять денег! И зачем ему деньги? Купить больший магазин. Только и всего! Он выжил из ума! Я скажу вам, что с ним случилось. Вчера ночью ему приснилось, что пришли полицейские и сняли с него ботинки, как они сделали с его дедом-банкротом в Вильне. Это стукнуло ему в голову. Он испугался. У него пенятся мозги. Спросите его, где он сейчас находится? Вряд ли он сможет вам ответить. А как вы поживаете, Альберт? Давненько мы не виделись! Ты должен захаживать к нам иногда, поглядеть на нашу лавчонку, на наши "бон-боны". Ух, сколько их у нас! Хе! Хе! И попить содовой!
Отец ничего не отвечал.
Тетка продолжала, будто и не ждала ответа:
— Почему ты держишь его на руках, Геня?
— Просто, просто чтоб почувствовать, сколько он весит, — ответила мать неровным голосом, — а он тяжелый!
Она наклонилась, чтобы опустить Давида на пол.
— Нет, мама! — зашептал он, цепляясь за нее. — Не надо, мама!
— Хоть на минуту, любимый! Я не могу так долго держать тебя на руках. Ты слишком тяжелый! — Она поставила его на ноги. — Вот! Стоит только его взять на руки, ни за что не хочет на пол. — И все еще держа дрожащую руку на плече Давида, она повернулась к Натану: — Деньги? Но... — она смущенно засмеялась, — кажется, мир сошел с ума! Что заставило вас выбрать именно нас? С тобой все в порядке, Натан?
Уставив свои горящие, загнанные глаза на Давида, Натан открыл было рот.
— Конечно, — не дала ему говорить тетка, — конечно, у вас нет денег. — Она толкнула мужа локтем под ребра. — Так я ему и сказала. Теми же словами!
Почти в обмороке от сознания своей виновности и страха, Давид спрятался за спину матери. Рядом был отец: руки скрещены на груди, ноздри раздуваются в приливах и отливах возбуждения. В сером свете окон его лицо выглядело каменным, и только ноздри да вздувшаяся на лбу вена казались живыми.
— Вы не присядете? — спросила мать с надеждой. — Вы устали оба. Приготовить ужин еще на двоих много времени не займет. Пожалуйста, останьтесь!
— Нет! Нет! Спасибо, сестра! — решительно ответила тетка.
— Жаль, что мы не можем помочь тебе, Натан. Ты знаешь, мы бы помогли, если бы у нас было!
Кусая губы, Натан смотрел в пол и качался, как будто сейчас упадет.
— Мне нечего сказать, — промычал он тупо, — она все сказала.
— Видите? — теткин голос звучал победно: — Теперь ему стыдно. Но теперь он мне нравится! — Она начала подталкивать мужа к двери. — Пошли, мое сердце! Миссис Циммерман ждет. Покупатели подумают, что я хороню тебя.
— Ну и хитра! — ответил он мрачно, отталкивая ее. — Но подожди! Когда-нибудь ты еще будешь смеяться в конвульсиях!
Не обращая внимания на его слова, тетка открыла дверь:
— Спокойной ночи, сестра! Прости его! Он всегда был хорошим мужем, но сегодня... Пошли, ты!
Прячась за матерью, Давид наблюдал, как тетка тащила упрямого супруга к двери. Она выручила. Но отец!
— Подожди!
Впервые с момента их прихода отец заговорил. Он вдруг разнял руки, скрещенные на груди, и подошел к двери.
— Подожди! — Он схватил Натана за плечо, возвышаясь над ним. — Вернись!
— Что ты хочешь от моего мужа! — закричала тетка. — Оставь его. Ему и без тебя хватает неприятностей. Пошли, Натан!
Она удвоила свои усилия, цепляясь за другое плечо Натана.
— Это ты отвяжись от него! — грозно прорычал отец. — Ты с твоим проклятым враньем! Входи, Натан!
В смятении Натан переводил взгляд с одного лица на другое.
— Я сказала, пусти его! — бешено завопила тетка. — Дикий зверь, убери свои когти!
— Не ты меня заставишь!
— Альберт! Альберт! — испуганный голос матери. — Что ты делаешь! Пусти его!
— Нет! Нет! Пока он не скажет!
После недолгой борьбы на пороге отцу удалось втащить их в комнату и захлопнуть дверь. Шляпа Натана валялась на полу.
— Слушай меня, Натан! — Отец стучал своей жесткой рукой по его груди. — Ты пришел сюда, чтобы что-то сказать. Говори!
— Н-ничего! Ничего! Видит Бог! Берта все вам сказала! Чтоб меня дьявол забрал, если это не так! Магазин! Я хотел! Я видел! Это все! Да, Берта?
— Ты дурак! — плюнула она на мужа. — Не говорила я тебе — не ходить сюда? Что ты хочешь от него?
Пылая бешенством, она наступала на отца.
— Оставь его, дикий зверь! Слышишь? Он пришел за деньгами и ничего больше! Сколько раз тебе надо говорить? Я не собираюсь дальше терпеть твое безумие!
— Придержи свой язык! — отец начал дрожать. — Ты, вероломная корова! Я давно тебя знаю. Я знаю, что ты уже что-то натворила. Говори, Натан!
Он стукнул кулаком по умывальнику:
— Не дай ей провести себя! Что бы это ни было! Не бойся меня! Только правду! У меня есть на то причины! Я выясню все!
— Что он говорит? — теткины глаза вылезли из орбит, — какой новый псих нашел на него?
— Альберт, прошу тебя! — мать схватила его за руку. — Если ты скандалишь — скандаль со мной. Оставь человека в покое. Он все тебе сказал.
— Сказал? Ты так думаешь? Или притворяешься? Но я знаю лучше! У меня есть глаза! Я-то видел! Ты будешь говорить? — гневно оскалив зубы, он навис над сжавшимся Натаном.
— Я — я — уже сказал в-все, — с дрожащими губами Натан нащупывал рукою дверь за своей спиной, — мне надо идти! Берта! Пошли!
Но отец прижал дверь ладонью:
— Подождешь! Ты не уйдешь, пока не ответишь мне на один вопрос! И ты ответишь мне!
— Чего ты хочешь?
— Почему, когда ты открыл свой рот и хотел говорить, и эта ослица затолкнула твои слова обратно, почему ты смотрел на него? — отец махнул рукой в направлении Давида. — Почему ты смотрел? Что ты хотел сказать о нем?
— Я — мне нечего сказать. Я не смотрел на него. Оставь меня, ради Бога. Геня! Берта! Не давайте орать на меня!
— Альберт! Альберт! Перестань мучить человека!
— Будь ты проклят! Дьявол! — тетка пыталась протиснуться между ними. — Ты, псих! Пусти его!
Отец отшвырнул ее в сторону:
— Скажешь? Скажешь, что он сделал? Или ты хочешь, чтобы моя злоба вышла из берегов?
— Ох! Ох! Горе мне! — Берта наполнила комнату громкими причитаниями. — Горе мне! Вы видели, что он сделал? Он толкнул меня! Меня, с ребенком в животе. Чудовище! Ты убил ребенка! Чтоб тебя повесили! Чтоб...
— А хоть и двойня, меня это не волнует. Я хочу знать, что сделал этот щенок! Я жду!
Его голос сжался:
— Говорю вам, моему терпению пришел конец!
Натан начал оседать, будто падая в обморок.
— Он — ох-ох-ой! Ой! Он...
— Ни слова! — закричала Берта. — Открой дверь, или я позову на помощь! Выпусти нас!
Они смотрели друг на друга в тишине такой ужасной, что, казалось, комната от этого взорвется.