— А Джордж пялится, а я матерюсь и тычу ботинком в землю под собой, а колес нет. Ха! Ха! Такое и во сне не приснится...
И он пошел к часам.
Холодные пальцы на ребре черпака.
Перед его глазами дрожал свет на рельсах...
Кланг! Клинг! Кланг! Клинг!
Плоская ступня Дана Мак-Интайра, водителя трамвая, прыгала на педали звонка. Прямо перед его кабиной торговец халвой лениво толкал свою тележку по рельсам. Мак-Интайр бесился. Он уже на несколько кварталов отстал от графика. И все из-за этого кондуктора, ленивого говна! Теперь на Авеню А он получит нагоняй от диспетчера Джерри. И этот проклятый идиот загородил дорогу.
Медленно, лениво торговец-армянин сдвигал свою тележку с рельсов. В последний момент он высоко поднял сжатый кулак.
— Фигу тебе, о, Мак-Интайр.
— Будь ты проклят, — взревел водитель, — разрази тебя Бог!
Иди, иди! Иди! Вперед!
Но он не шевелился, как будто примерз к стене.
Его застывшие пальцы сжимали черпак.
— Ей-Богу, Мими, дорогуша... — У Калагана за столиком, близ розовой плесневеющей стены, Мэри со щеками, как тарелки, и с влажными глазами говорила, раскачиваясь, а Мими со щеками, как тарелки, и с глазами, как блюдца, и с волосами цвета соломенных трамвайных сидений слушала ее: — Я была молодая и невинная, ей Богу, и я показала это кассирше. А она чуть под кассу не свалилась! "Хи! Выброси, говорит, дура!" А откуда мне было знать — ну и люди есть на земле — подложили мне. Я думала, что это такая штука, которую надевают на палец, когда порежутся. Ну и невинная я была!
Теперь из теней, из туманной, пустой улицы
он ступил на эти камни.
От испуга и напряжения он был слеп,
как лунатик, он был глух.
Только стальной блеск рельсов
был в его глазах, тянул его вперед,
как канатом.
Еще несколько шагов и Давид был там.
Он согнул ноги и затаил дыхание.
Робкий конец ручки черпака
нащупал длинные, темные, ухмыляющиеся
губы-щель,
царапнул и, как меч в ножны, — вонзился! И он бежал! Бежал!
— Ничего? Да я ничего и не говорю. Но каждый раз, как я вижу симпатичную бабу, я хочу уложить ее в постель. И свою святую воду я могу высосать из молоденькой титьки! Вот какой я проклятый атеист! — говорил О’Туул, и все смеялись...
Бежал! Но не излился на него свет, не блеснуло невыносимое пламя.
Только глухой лязг железа остался в его ушах. Глухой и пустой.
Почти у двери пивной он остановился, зарыдал громко и обернулся...
— Кто бы мог подумать? — Билл Уитни снова поднимался по лестнице, — ей-богу, кто бы подумал? Пьяный? Не-е, в то утро он не был пьяный. Трезвый, как пастор. Может, это я был пьяный?
Как металлический флаг или
голова в шлеме, осматривающая камни,
тускло мерцающий черпак торчал,
наклонившись набок
между рельсами.
...Не вышло. Не вошел до конца. Не горит. Вернись...
Он повернулся медленно.
Никто не смотрит — скорее! Скорее назад!
Осторожно, на цыпочках подкрался он к черпаку, осторожно,
как будто от его шагов тот мог упасть.
И снова наклонился и протянул руку...
— Они продадут нас! — В трамвае на Авеню А голос бледного, в золотых очках, фанатичного гражданина прогремел над всеми другими звуками, перекрывая даже тоскливое пение "Откройте двери Христу", доносившееся из ближайшего парка. Это распевал хор Армии Спасении.
— Они продадут нас! — Над всеми звуками рос его голос: — В 1789, в 1848, в 1871, в 1905, Он, который должен что-нибудь спасти, снова сделает нас рабами! Или просто бросит нас, когда прокричит красный петух! Только трудящиеся бедняки могут освободить нас в день, когда прокричит красный петух!
Освободить черпак. Почти ощутимое
напряжение ужасной силы
— Ты, говорит, самое последнее трепло на земле...
охватило его руку сквозь
узкое пространство между пальцами
и черпаком. Он откачнулся и выпрямился
— Да. А я говорю: — Снимай штаны.
и подтянул правую ногу —
Скррр!
— Что?
Он метнул взгляд в сторону реки, спрыгнул с рельса и нырнул в тень.
— Ты слышишь, Мак? Пучеглазый идиот со своим красным петухом!
Река? Этот звук! Все его чувства напряглись и прислушались к реке, борясь с тишиной и тенями. Пусто?..
— Поджарить ее на масле. Это же золотая жила, парень! Точно! Бог знает сколько народу можно накормить одной треской...
Да... пусто.
Скррр!
Опять! Это — о! — это — отец! Совсем, как он, скрипит зубами.
Пусто... Наверное, баржа прошла или дверь раскачивается ветром.
Никого... Он вернулся.
Зацепил ногой черпак и потянул.
Тот скрипнул, вздрогнул, двинулся, и...
— Вот вам звезда! Смотрите!
Сила.
Сила! Как чудовищная лапа, титаническая сила вырвалась из земли, ударилась об его тело и сковала его. Сила! Невероятная, варварская сила! Взрыв света сплавил его мозг и кровь в фонтан огня.
И он извивался, схваченный смертельным сиянием. И его мозг рос и рос, пока галактики не стали крошечными,
микроскопическими организмами, цепляющимися за жизнь.
Он дернул ногой. Ужасные волны тьмы
столкнулись,
и от их удара пространство стало хаосом. Тонкий крик пробился сквозь спирали забвения, упал, как тавро на воду, заш-ш-ш-шипел...
— Что?
— Кто?
— Где?
— Что это?
Улица остановилась. Глаза, мириады глаз, грустных и веселых, мутных и ясных, оторвались от своего дела, от своей игры, от тарелок, лиц, газет, и их взгляды сошлись в одной точке. В начале Десятой улицы билось пламя. В челюстях между рельсами бился и прыгал черпак, пожираемый ревущим сиянием.
На Авеню Д длинный язык пламени вырвался из— под земли с таким ревом, точно в земном покрове образовалась трещина. Бежали люди, кричали дети. На Авеню С фонари трамвая мигнули и помутнели. Водитель выругался. В Королевском складе мигающий сторож боролся с упрямым окном. Из двери пивной высунулся угольщик, мигнул и не смог раскрыть глаза из— за резкого света.
— Святая Заступница! Господи! Смотрите!
— Что?
— Там парнишка! Горит!
— Иди ты! Где?
— На Десятой! Смотрите!
— О’Туул!
Улица наполнилась бегущими людьми. Их лица были резки и призрачны в неистовом свете. Трамвай медленно двигался вперед. Люди хрипло кричали. В воздухе хлопали открывающиеся окна.
— Боже, там ребенок!
— Да!
— Не прикасайтесь к нему!
— У кого есть палка?
— Палка!
— Палку, ради Бога!
— Майк! Лопата! Где твоя чертова лопата?
— Ой, ребенок!
— Костыль! Дайте костыль Пита!
— Ой вэй! Кто трогает твой горб, идиот!
— Сделайте что-нибудь! Мистер! Мистер! Мистер!
— Ты, сволочь, я видел, как ты подбирался ко мне сзади, — горбун развернулся и ускакал на своих костылях. — Сволочи!
— Ой! Вай-вой-вэй!
— Полисмена!
— Скорую помощь!
— Не прикасайтесь к нему!
— Бамбино! Мадре миа!
— Мэри! Смотри, совсем ребенок!
Толпа росла, увеличивалась, шумела. Они щурились на свет, на вытянутую фигурку в сердце огня, размахивая руками, показывали пальцами, хватались за головы, толкались, кричали, стонали...
— Хи! Хи! Вон, внизу! Хи! — кричал кто-то из окна наверху. — Да ты вниз смотри, вон туда!
— Дай сюда метлу!
— Осторожно, О’Туул!
— О, добрый человек! Дай тебе Бог...
— О-о-о! Бедное дитя, Мими!
— Он собирается это сделать!
— Осторожно!
— Не прикасайся!
Мужчина в черной рубашке медленно приблизился на цыпочках к рельсу. Его глаза были сощурены от ужасного сияния, он защищал лицо поднятым плечом.
— Оттолкни его!
— Полегче!
— Осторожно!
— Вот это парень!
— Ой, помоги тебе Бог!
Свалявшаяся, побуревшая метла вползла между плечом ребенка и землей. Потом толкнула. Ребенок перевернулся на лицо.
— Еще раз! Еще!
— Вот так! Откати его!
— Быстрей! Быстрей!
Метла еще раз толкнула, и Давид откатился от рельсов. Кто-то схватил его, поднял и потащил к тротуару. Толпа кружилась вокруг густым водоворотом.
— Ой! Гвалт!
— Дайте ему воздух!
— У него ожог?
— Беня, стой рядом со мной!
— Ожог! Посмотрите на его ногу!
— О, бедная мать! Бедная мать!
— Чей ребенок?
— Не знаю, Мак!
— Да и не толкайтесь вы!
— О, Иисусе! Несите его в аптеку!
— Не-е! Прижмите его к земле! Я работал на электростанции!
— Сделайте что-нибудь! Да сделайте же что-нибудь!
Извивающийся черпак почти весь сгорел. Пламя бросало на лица то зловещие, меловые, белогубые, то сажевые маски. Огромная тень толпы прыгала по стене склада, по мусорным кучам и по реке.
Кланг! Подъехала по рельсам тележка.
Женщина вскрикнула и упала в обморок.
— Эй! Уберите ее!
— Какого черта! Еще ее нам не хватало!
Шаркая подошвами, они оттащили ее в сторону.
— Говно! — Моторист спрыгнул с тележки и взялся за метлу. — С дороги! Ну-ка!
— Вот так! Прижми его к земле, О’Туул! Вот так! Я работал на электростанции.
Орудуя метлой, моторист убрал с рельса изувеченные остатки черпака.
Клац! И темнота.
Темнота!
Все охнули и внезапно замолчали, придавленные тяжестью ночи.
Потом опять кто-то вскрикнул. Женщина, упавшая в обморок, застонала. Толпа забормотала, загудела, беспокойно кипя в темноте громкими голосами новых пришельцев, ныряющих в ее водоворот.