За таким разговором мы с Пашей доели торт, а на следующее утро я опоздал в школу и как назло – первым уроком у нас поставили литературу.
– Здравствуйте, Марина Станиславовна, извините, можно войти? – я просунул голову в дверь, затем вошел.
– Витя, – строго произнесла Марина Станиславовна, – мало того что опоздал, еще и причесаться забыл? Ты посмотри на себя в зеркало! – она указала на большое круглое зеркало над раковиной по правую руку от меня. – Это что за причесон? Лохмы в разные стороны! Такие хорошие волосы мог бы хоть причесывать! А что с рубашкой! Воротник мятый, пуговицы верхние расстегнуты, пиджак снизу рваный! Ты что – через забор лез? А где галстук? Не понимаю, как это так? Снизу все прекрасно – брюки отглаженные, ботинки красивые, даже шнурки – прелесть! – а сверху катастрофа!
– Извините, Марина Станиславовна, у меня мама в командировке… – я попытался выкрутиться.
– Хорошенькая отговорка. Это у тебя юморок такой? Ведешь себя как пятилетний ребенок, а тебе уже далеко не пять! Самому надо себя в порядок приводить, а не маму дожидаться. Расти надо! Посмотри на себя! Ты же настоящий букет комплексов. За что ты так плохо к себе относишься? На месте твоих друзей, – Марина Станиславовна обвела взглядом класс, – я бы провела с тобой беседу. Потому что по тебе, Витя, видно: у тебя есть потенциал! Садись.
Я тихонечко сел рядом с Пашей. Он пихнул меня локтем. Я придвинулся к нему ближе.
– Я только одного не могу понять: как она разглядела твои шнурки?
Чипсы не изменили мир
Я хотел купить себе чипсов и зашел после школы в «Стокманн». Там всегда куча всего вкусного продается, только дорого. Но чипсы купить можно.
Я стоял возле стеллажа и выбирал: в синей пачке со сметаной и луком, в зеленой – просто с луком, в желтой – с солью, в красной – с паприкой… Вдруг сбоку ко мне подошла худая женщина в грязноватой оранжевой шапке, серой куртке и джинсах. Она выглядела истощенной, а лицо ее сплошь покрывали угри. Она встала ко мне очень близко и заговорщически спросила: «Мелочи нет?» Я сделал шаг назад, сухо сказал «нет» и отвернулся. Мои родители считают, что подавать нищим не надо. Мой папа даже в метро безногим и безруким калекам не подает. Он говорит: «Если у человека есть силы кататься по вагонам, он бы мог заниматься какой-то работой. А если человек с руками и ногами, так и вовсе…» Наверное, папа прав. Хотя я не знаю, какой работой мог бы заниматься безногий и безрукий человек, которому никто не хочет помочь.
Я повернул голову и увидел, что женщина, которой я отказал, очень внимательно присматривается к тележкам других покупателей. Женщины часто ставят в тележки свои сумки, чтобы легче было продукты выбирать. Потом они заглядываются на какие-нибудь помидоры или персики, отрывают от вертушек полиэтиленовые пакеты, взвешивают товар, отвлекаются на разные акции… Сумки в тележках часто остаются без присмотра на несколько секунд, а то и минут.
Мимо меня прошла администраторша магазина с гигантским баклажаном в руках. Я подумал: если я сейчас не скажу ей, что в зале воровка, кто-то может лишиться кошелька…
В этот момент воровка согнулась над коробочками с клубникой, тихонько открыла одну и – хоп – засунула немытую ягоду в рот. Мне прямо захотелось ее отчитать: нельзя есть немытые фрукты и овощи и хватать еду грязными руками… Администраторша исчезла где-то за стеллажами с тунцом и оливками. Ну и ладно, решил я, пускай человек поест, ничего страшного. Может, ей просто в жизни не повезло, может, все ее родственники умерли, друзей нет, на работу не берут. Может, она связалась с плохой компанией. Может, она больна. И может, она не собирается красть кошельки.
Чипсы я выбрал довольно быстро, оплатил на кассе и вернулся обратно в зал, чтобы проконтролировать ситуацию. Я чувствовал себя полицейским. Добрым полицейским.
Воровка по очереди лакомилась то мелкой сливой, то миндалем (кажется, миндалем она набила карманы куртки), то помидорами черри. Все, что лежало само по себе, все, что не надо было вскрывать или просить у продавца, – воровка тащила. Ну и пускай, думал я, немного миндаля, клубники и помидоров… магазин не разорится. Да и вообще, сами виноваты. Не могут в большом, дорогом магазине сделать нормальное видеонаблюдение. Внезапно мне стало не по себе: толстая тетенька со светлыми волосами оставила свою бежевую сумку в тележке, а сама ушла в рыбный отдел. Это же надо! Отставить вещи в одном отделе и уйти в другой! Воровка, не замечая моей слежки, явно нацелилась на сумку. Боком, глядя по сторонам, она медленно приблизилась к тележке, подняла руку…
Я не знал, что мне делать. Мне почему-то было ее жаль и не хотелось никого вызывать… Как же быть? Время на раздумья вышло. Я пулей бросился к незнакомке. Поймал ее руку на сумке. Она отдернула руку. Мы смотрели друг на друга не моргая. Она никуда не убегала. Тогда я протянул ей свою пачку чипсов со сметаной и луком, кивнул. Она прижала пачку к груди и быстро-быстро засеменила к выходу. Я видел, как она поднимается на эскалаторе на первый этаж.
Обошлось, подумал я, по крайней мере, она не тронула эту сумку. А может, она сегодня вообще ни у кого ничего не украдет. В мечтах я уже представлял, как пачка чипсов изменила мир к лучшему: воровка встала на путь исправления, ее примеру последовали другие и тогда…
– Где мой кошелек? – воскликнула женщина позади меня. – Я отвернулась всего на минутку!
– И у меня пропал! – испугался пожилой мужчина с сумкой через плечо. – Да что же это?! Да как же?
– В магазине вор! Позовите, кто-нибудь, охрану, или администратора, или кого-нибудь!
Все орали.
Черт, подумал я, чипсы не изменили мир.
Извини меня, дурак
Кто любит извиняться? Я не очень-то люблю извиняться. Если ты извиняешься, значит, ты – да, ты, ты, а не кто-то другой – сильно накосячил. Сильно, а не слабо. За небольшой косяк никто извиняться особо не станет, ну скажет там «сори» или «извини, чувак, накосячил», но вот так, чтобы превращать «сори, чувак» в полновесное, истинное признание своей вины…
Я очень добрый парень. Правда. И не гордый. Я просто прекрасен, если уж быть до конца честным. Ну так вот, поскольку я такой классный, я решил перед Новым годом помириться с одним своим другом, которому в старом году нагрубил. Поскольку звонить по телефону у меня кишка тонка, я решил написать письмо. На бумаге возможный ответ типа «ну и пошел ты подальше со своими извинениями» переносится как легкая простуда, а вот голосом, из телефонной трубки, прямо в ухо – это почти холера, краснуха, ветрянка – в общем, ужас.
Я открыл комп, зашел в фейсбук, убрал бывшего друга из черного списка и создал сообщение. Начал неплохо: «Дорогой Дима! Скоро Новый год!»
Отличное начало – с таким началом не поспоришь.
«Я решил оставить все обиды в прошлом. Сто лет уже прошло. Целых пять месяцев».
Черт, подумал я, лучше бы пять лет, а не месяцев – было бы эффектнее.
«У тебя, наверное, уже новые друзья, да и у меня новые друзья».
Нейтральное высказывание, ничего особенного.
«Так что мы, конечно, могли бы и дальше не общаться».
Я приостановился. Как бы это дополнить? Чтобы было не очень обидно и ясно, почему мы можем не общаться. И тут меня осенило. Я дописал: «Ведь мои новые друзья супер!»
После восклицательного знака я решил: для вступления – достаточно. И с новой строчки продолжил в таком духе, чтобы растопить сердце друга, чтобы он понял, что я помню все его фразы, привычки и вообще – все.
«Кстати, помнишь, дружище, ты всегда ненавидел банальность. У меня есть новый небанальный афоризм: сто новых суперских друзей лучше одного старого. Ну как тебе? Смело и ново, да?»
Тут я решил, что переборщил, и «сто» исправил на «50».
«Я хочу перед тобой извиниться за то, что послал тебя куда подальше в прошлом году. Это было грубо и неправильно. И еще я хочу сказать, что ты не такой уж отстойный футболист, как я твердил, и не такой отстойный человек. Послушай, ведь не каждый может этим похвастаться? Быть неотстойным футболистом довольно круто. А людей неотстойных я вообще мало знаю! Всего 50, поэтому тебе и пишу. Ты был очень плохим другом, ты со мной почти не разговаривал, не слушал меня, не хотел со мной общаться, ты даже не взял меня в свою команду по футболу! Но я смирился. Твоя отстойная, как говорят все классные девчонки, команда не такая уж отстойная! Но все же я смирился. И кстати, выглядишь, ты тоже неплохо, хорошо, просто отлично – ну, если бы не разжирел за последнее время, но с кем не бывает! Так что в Новом году желаю тебе не быть таким надутым (это эвфемизм), усерднее налегать на русский язык, как я, и знать, что такое эвфемизм, не игнорировать друзей, не лажать на контрольных (хоть иногда!) и, конечно же, сменить аватарку на фейсбуке, а то у тебя там бицепсы как будто силиконовые. Кто еще скажет правду, если не лучший друг? Ну все, с Новым годом тебя!»
Несколько минут я подумал, исправил кое-какие орфографические ошибки и нажал «отправить».
Ответа пришлось ждать несколько дней, и вдруг зазвонил телефон. Я точно знал, что это Дима, но сколько ни махал руками, мама все равно позвала меня к телефону.
– Але, – уверенным голосом произнес я.
– Я знаю, что такое эвфемизм, – резко произнес голос.
– Хорошо, – мягко выговорил я.
– Так вот: иди со своими эвфемизмами куда подальше! И кстати, «куда подальше» – это сейчас тоже был эвфемизм!
Дима швырнул трубку. У меня колотилось сердце: я понял, что письма не лучше телефонных разговоров, поэтому – была не была! – еще раз набрал номер и произнес единственное, что вертелось на языке:
– Слушай, извини меня. Я здорово накосячил. Сори, ладно?
Дима изобразил мыслительный процесс. Недолгий.
– Ладно. И ты меня извини… дурак.
Маленькие ужасы
Однажды утром я никак не мог проснуться. А когда наконец проснулся и пошел чистить зубы, меня затошнило. А когда я открыл холодильник, то увидел, что мой любимый йогурт закончился. А когда я надевал брюки, на них откуда ни возьмись возникло пятно, а другие брюки еще не высохли после стирки, и в школу мне пришлось отправиться с пятном. А когда я пробежался по улице и вскочил в автобус, там не было мест, я полчаса стоял и пихал людей большущим рюкзаком, вернее, это они пихали мой рюкзак и ругались. Но все эти маленькие ужасы ничто в сравнении с тем, что ожидало меня в школе, ведь стоило мне открыть дверь и пройти в класс, как я понял: меня угораздило явиться в школу на два урока раньше, чем нужно! Ведь нам заранее сказали, что двух первых уроков не будет! А я забыл! Я мог спать в своей любимой кровати еще долго-долго… Может, за это время и брюки чистые высохли бы, и в автобусе бы место освободилось, и йогурт бы мой откуда-нибудь появился…