На мой взгляд, притягательность дикости и святости, буря экстатического возбуждения и энергии лучше всего переданы в поэме «Кубла-хан, или Видение во сне» Кольриджа:
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
Истинный экстаз имеет весьма мало общего с закоулками пригородов и гостиными, залитыми ровным светом телевизионных экранов или мерцанием небольших смартфонов. Здесь нет места священному трепету или вкушению «млека рая». Об этом остается лишь сожалеть, и не только потому, что «млеко рая» могло бы повысить содержание «хорошего» холестерина в организме или очистить нашу воду. Мы креативные обезьяны, а также культурные и коллективные. Есть также все основания добавить к «трем К» четвертую букву – С: люди – еще и сознающие обезьяны. Обладающее самосознанием существо, отрезанное от единообразного животного потока опыта проклятием своей самости, нуждается в отдыхе. Это подводит нас к последней теме данной главы – защите удовольствия как самоценности.
Это всего лишь рок-н-ролл: Слово в защиту гедонизма
С начала современной эпохи на протяжении большей части XX столетия алкоголь демонизировался как «ядовитый корень» всех зол{443} и отчасти вернул себе признание в качестве утилитарного средства благодаря исследованиям, показавшим, что умеренное потребление – порядка одной-двух доз спиртного в день – может снижать риск развития сердечных заболеваний, диабета и инсульта. Как мы отмечали, однако, на практикующих врачей эти работы особого впечатления не произвели и они всячески противились тому, чтобы рекомендовать понемногу выпивать, как рекомендуют, скажем, регулярно тренироваться. Мощный удар утверждению спиртного как средства укрепления здоровья нанесла опубликованная в 2018 г. в журнале The Lancet статья, о которой мы неоднократно упоминали, – ужасный документ, однозначно заключивший, что единственный безопасный уровень потребления алкоголя – нулевой.
Как отмечалось ранее, реакция на исследование из The Lancet простиралась от предсказуемого «мы же говорили» со стороны убежденных трезвенников до попыток оспорить методологию и отстоять определенную пользу спиртного для здоровья. Альтернативная задача, поставленная в этой главе, – выявить (и привлечь к ним внимание) важные для индивида и общества функции, которые продолжает исполнять алкоголь. А их ценность необходимо сопоставить с более очевидными рисками для здоровья. Однако другие сторонники винопития не заинтересованы в обсуждении затрат и выигрышей и в вычислении соотношения между ними. Их реакцию можно выразить установкой «это всего лишь рок-н-ролл (но мне это нравится)»[38]. Может, алкоголь вреден для организма и приносит ущерб обществу, но мне он нравится, мне от него хорошо. Кроме того, обычно добавляют его сторонники, нам многое вредно, но мы продолжаем это делать, поскольку это весело.
Будучи философом-гедонистом, я целиком и полностью согласен с защитниками рок-н-ролла. Действительно, в нынешнюю эпоху, когда почти действует сухой закон и от разговоров о риске уже тошнит, нам отчаянно нужна ясная позиция по отношению к простой радости – ощущению, что тебе хорошо. Защищая значимость употребления опьяняющих веществ, не стоит упускать из вида один из величайших их вкладов в человеческую жизнь – гедонистическое удовольствие в чистом виде. Стюарт Уолтон в своем блестящем и невозможно смешном культурологическом исследовании опьянения под названием «Не в себе: культурная история интоксикации» (Out of It){444} справедливо замечает: «Рыхлый осадок апологетической, застенчивой, хихикающей эвфемистичности лежит, как на дне бутылки, в основании любого рассмотрения алкоголя как психотропного вещества. Он возник в XIX столетии, и даже революционная либерализация 1960-х гг. не смогла его устранить». Стоит привести более обширный фрагмент его обличительной речи против привкуса викторианского лицемерия, неизбежно ощущаемого в любом разговоре о спиртном:
Истеричную передовицу в желтой прессе, требующую заставить производителей спиртных напитков оплачивать медицинские расходы больных циррозом печени, можно воспринимать как музыкальное сопровождение новых репрессий. Однако как реагировать на следующее замечание, с которого начинается монументальный труд по истории виноделия одного из самых его утонченных историографов Хью Джонсона: «Не тонкий букет вина и не длительное послевкусие фиалки и малины в первую очередь привлекли внимание наших предков. Боюсь, все дело было в воздействии». Совершенно верно, но к чему это осуждающее бормотание? Чего можно «бояться» в признании того факта, что вино ведет свою родословную от алкоголя, который привлекал наших предков, поскольку первый опыт опьянения не имел аналогов в вещественном мире? И что в первую очередь привлечет завтрашнего ценителя, как не тот факт, что этот будущий ценитель считает употребление вина приятным способом одурманить себя сегодня? Неужели мы не можем говорить это вслух, как взрослые, жизнь которых и без того уже полна чувственного опыта?
Не можем, заключает он. «Сегодня во многих отношениях проще откровенничать о своих сексуальных привычках, чем о предпочитаемых одурманивающих веществах… из-за чего все мы стыдливо теряем дар речи при упоминании этой темы»{445}. Пора нам снова обрести этот дар. Социально приемлемо в сугубо эстетических терминах рассуждать об интересе к первоклассному вину, пиву с микропивоварни или дизайнерскому каннабису, однако нам по-прежнему неудобно говорить о своей потребности в телесном удовольствии как самоцели, а не побочном следствии более респектабельного, абстрактного знаточества. Нужно покончить с этим пережитком.
Люди мастурбируют, любят кайфовать. Нам нужно научиться говорить о кайфе с тем же пониманием и столь же раскованно, что и о мастурбации. Антрополог Дуайт Хит сетует: «Есть принципиальный момент, интересующий меня в связи с большей частью написанного о спиртных напитках, особенно учеными, специалистами из области здравоохранения и другими исследователями: почему почти никто не признает, что огромное большинство выпивающих людей делают это, потому что для них это радостно и приятно»{446}. В своей художественной истории винопития Марти Рот объясняет это странное упущение, которое мы также наблюдали в антропологии и когнитивных исследованиях ритуала, сдвигом в отношении к спиртному, который можно датировать серединой XIX в. Просто однажды нормальная часть полноценной жизни – «вдохновляющая и освобождающая» субстанция, алкоголь, – стала восприниматься исключительно через медицинскую призму зависимости и негативных последствий для здоровья общества. Он цитирует очерк испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета о вакхических сценах в живописи Тициана и Веласкеса:
Когда-то задолго до того, как вино стало административной проблемой, Вакх был богом, а вино почиталось как нечто священное… Однако наше решение – это проявление идиотизма нашей эпохи, ее административной гипертрофии, ее болезненно осторожной поглощенности повседневными пустяками и завтрашними проблемами, полного отсутствия в ней героического духа. Кто ныне обладает достаточно проницательным взглядом, чтобы увидеть за алкоголизмом – горой печатных работ, набитых статистикой, – безыскусный образ вьющихся усиков виноградной лозы и обширных виноградников, пронизанных золотыми стрелами солнца{447}.
Есть очевидная ирония в том, что эта книга, защищающая власть Диониса, по большей части делает это методами Аполлона, скучного бога «административной гипертрофии». Огромную часть нашего обсуждения мы посвятили практической пользе и способам применения алкоголя и других психотропных веществ. Важно не забывать более глубокий смысл простых, но впечатляющих образов, таких как сцена «Вакханалии» (между 1523 и 1526 гг.) Тициана, украсившая обложку этой книги. Так, Стюарт Уолтон сетует по поводу буксующих дебатов вокруг таких вопросов, как польза вина для здоровья:
При этом неизменно игнорируется, что опьянение не нуждается в иных оправданиях, кроме самого себя. Мы переоцениваем разрушительные последствия, которые употребление спиртного в совокупности может иметь для нашей жизни, в той же мере, в какой можем находить приятно успокаивающей, но не более того информацию о том, что спирт выводит из организма холестерин низкой плотности. Какие бы еще физиологические процессы ни протекали, когда мы выпиваем, симптомы интоксикации, испытываемые нашим мозгом, и удовольствие, удовлетворение и облегчение, вызванные этими процессами, – вот причины, ради которых мы в принципе шарили в ящике стола в поисках штопора{448}.
Впрочем, болезненная осторожность и аллергия на удовольствия – бедствия, свойственные не только современной эпохе. Аполлон сопровождал нас всегда. Опасность утраты верности Дионису из-за чрезмерного аполлонического функционализма прекрасно продемонстрирована в анализе фрагмента греческого текста начала новой эры{449}, выполненном философом Яном Сайфом. В тексте описывается поведение добродетельного мужа, предпочитающего «предаваться благородным занятиям и изучению прекрасных/благородных предметов». В силу своей общественной природы добродетельный муж «также вступает в брак, зачинает детей, участвует в гражданской жизни, испытывает романтическую любовь (