— Спасибо, дед, — Гордей сел на стул. Дерево скрипнуло жалобно. — Лучше расскажи, как ты тут оказался.
— Ах, это! — дед всплеснул руками. — Длинная история! Но сначала — покушайте! Помните, как я учил? День начинается с...
— С порядка, — закончили братья хором.
— Точно! — дед просиял. — А порядок начинается с хорошего завтрака! Или ужина. Или... какое сейчас время суток? В этой дыре не разберешь!
Он засмеялся. И братья поняли — что-то не так с этим смехом. Слишком долгий. Слишком механический.
— Дед, — Лазарь наклонился вперед. — Ты помнишь, как учил нас кататься на коньках?
— Конечно! На пруду за домом! Вы всё падали, падали...
— И что ты говорил?
— Говорил... — дед задумался. — Говорил «не стыдно упасть, стыдно не подняться». Хорошие слова, правда? Глупые, но хорошие.
Тишина.
— Глупые? — Гордей сжал кулаки.
— Ну конечно! — дед кивнул. — Иногда лучше остаться лежать. Как ваш отец. Если бы он не поднялся тогда, не пошел против судьбы — был бы жив.
Братья переглянулись.
— Дед никогда... — начал Лазарь.
— Никогда не сказал бы так об отце, — закончил Гордей.
Комната похолодела. Не метафорически — температура рухнула градусов на двадцать за секунду.
— Ах, — лицо деда начало оплывать. — Значит, не прокатило. Ну что ж...
Кожа стекала, как воск. Под ней — кости. Череп в красном колпаке.
— Помните санки? — голос стал скрипучим. — Я специально смазывал полозья. Хотел, чтобы быстрее неслись. А потом толкал сильнее. Проверял — сломаетесь или нет.
— Ты не наш дед, — Лазарь встал, доставая Глоки.
— Конечно не ваш! — Корочун расхохотался. Челюсть отвалилась, упала на стол, продолжая смеяться. — Ваш дед сидит в клетке у Черного Владыки! А я...
Он поднял руку — костлявую, с лохмотьями плоти. Щелкнул пальцами.
— Лазарик, попробуй салат. Твой любимый!
На столе материализовалась тарелка. Оливье. С оливками.
— Спасибо, — Лазарь даже не глянул. — Только я ненавижу оливки.
Корочун замер. Улыбка — или то, что от нее осталось — дрогнула.
— Конечно... как я мог забыть... Это Гордей любит оливки!
— Нет, — Гордей поднял двустволку. — Это мама любила. А мы оба ненавидим.
— Мама? — Корочун наклонил череп. — Ах да... пьяница. Бросила вас. Слабая женщина.
— Завались, — прорычал Лазарь.
— Что, больно? Но это же правда! Она выбрала бутылку вместо сыновей! Это ли не слабость?
— Она была больна!
— Все мы больны, мальчик. Вопрос — как мы с этим справляемся.
***
Корочун поднялся из-за стола. Кости скрипели, как несмазанные петли. Лохмотья красного тулупа развевались, хотя ветра не было.
— Неблагодарные... — прошипел он. — Я дарю вам счастье, а вы...
— Счастье? — Лазарь направил оба пистолета. — Ты украл наши воспоминания и изгадил их!
— Я показал правду! Ваш дед жалел, что вы родились! Столько проблем из-за проклятия! Столько боли!
— Врешь, — спокойно сказал Гордей. — Дед никогда не жалел. Даже когда было тяжело.
— Откуда ты знаешь? Ты читал его мысли? Видел его сны?
— Я видел его глаза.
Корочун остановился.
— Глаза... да. В глазах сложнее лгать. Но я не лгу, мальчики. Я вообще не умею лгать.
— Серьезно?
— Абсолютно. Видите ли... — Корочун сложил костлявые руки. — Вы думаете, я враг? Я — санитар памяти.
— Санитар?! — фыркнул Лазарь.
— Именно. Я показываю правду, скрытую за розовыми очками. Ваш дед был уставшим. Это факт. Ваш отец был сломлен проклятием. Факт. Ваша мать была слаба и выбрала алкоголь. Тоже факт. Это не ложь — это обратная сторона ваших воспоминаний.
— Но это не вся правда! — крикнул Гордей.
— А разве вы помните всю правду? Или только то, что греет? То, что удобно?
Пауза. Братья молчали.
— Я не лгу, мальчики. Я просто показываю то, что вы сами забыли. Каждое счастливое воспоминание имеет тень. Я — эта тень.
Из угла донесся звук. Бульканье. Степаныч сделал большой глоток из фляги.
— Красиво говорит, — пробормотал проводник, не поднимая глаз. — Вот только...
— Что «только», пьяница? — Корочун повернул череп.
— Только вся эта правда без любви — грош ей цена. Я двести лет мертвый, всякого навидался. И знаешь что? Лучше теплая ложь с любовью, чем холодная правда с пустотой.
— Философ выискался.
— Не философ. Просто человек. Был им, остаюсь им. А ты... — Степаныч поднял глаза. — Ты забыл, что значит быть человеком. Потому и правда твоя — мертвая.
Корочун зашипел. Воздух вокруг него задрожал.
— Человеком? Я был человеком! Тысячи лет назад! И знаете, что я понял? Люди лгут. Себе, друг другу, богам. Живут в иллюзиях и умирают в иллюзиях!
— И что? — Лазарь снял предохранители. — Это дает тебе право портить наши воспоминания?
— Не порчу. Очищаю. Но вы слишком привязаны к своим иллюзиям. Что ж...
Корочун поднял руки. Комната вздрогнула.
— Покажу вам кое-что интересное. Гордей! Специально для тебя!
Мир замерцал.
Квартира. Москва. Диплом юриста. Жена на диване.
— Дорогой, опять поздно. Дети спят.
— Дети? — Гордей огляделся.
Двое выбежали. Бросились к нему.
— Папа!
— Нравится? — голос Корочуна везде. — Успешный. Нормальный. Счастливый. Без проклятия.
— Где Лазарь?
— Кто? — жена кукольно наклонила голову.
— Мой брат. Где мой младший брат?!
— У тебя нет брата. Никогда не было.
— Верни его!
Двустволка в руках. Выстрел. Иллюзия разлетелась осколками.
— Глупец! — взревел Корочун. — Я предлагал счастье!
— Засунь это счастье себе в ледяной зад!
Комната вернулась. Лазарь стоял рядом, целый и относительно невредимый.
— Я тоже тебя люблю, братишка.
— Заткнись.
— Вы могли остаться, — Корочун сложил костлявые руки. — В счастливой лжи.
— Мы выбрали реальность, — Гордей перезарядил двустволку. — Со всей ее болью.
— Со всеми потерями? Со всем дерьмом?
— Со всем, — кивнул Лазарь. — Потому что без боли нет и радости. Без тьмы нет света. И без моего придурка-брата нет меня.
Корочун наклонил череп, словно изучая их.
— Интересный выбор. Глупый, но интересный. Жаль.
Температура упала еще на десять градусов. Иней покрыл стены.
— Тогда... добро пожаловать в мой дом. В мою реальность. Посмотрим, понравится ли вам правда без прикрас.
Стены вздохнули. Обои сползли — под ними красная плоть. Пол стал желудком. Мебель ожила.
— Сука, сука, сука! — Лазарь отпрыгнул от стула с зубами. — Мы внутри...
— Моего истинного тела! — завершил Корочун. — Дом — это я. Добро пожаловать в желудок древнего бога!
Щупальца из стен. Сотни. Лазарь открыл огонь — бесполезно. На месте одного вырастало три.
— План?! — крикнул Гордей, круша прикладом ожившее кресло.
— Свежая боль! — заорал Степаныч с подоконника. — Он не может исказить свежую боль!
Гордей не раздумывал. Нож. Ладонь. Кровь на пол.
Дыра в реальности.
— Сюда!
Но прежде чем они успели двинуться, комната наполнилась новыми фигурами. Отец. Дядя. Прадед. Все мертвые Морозовы.
И среди них — она.
Елена Морозова стояла у разбитого окна. В домашнем халате, с сигаретой в руке. Как тогда. В последний раз.
— Лазарик, — прошептала она.
Лазарь замер. В горле встал ком.
— Мам?
Она улыбнулась. Устало, печально. В руке — бутылка. Пустая.
— Прости меня. Я была слабой. Но я любила вас. Всегда любила.
— Это не она! — крикнул Гордей. — Док, это Корочун!
Но Лазарь не двигался. Смотрел на мать. На ту, которую не видел десять лет. На ту, которую так и не простил.
— Я знаю, — тихо сказал он. — Знаю, что это не ты.
Поднял Глок. Прицелился.
— Но все равно... Привет, мам. И прощай.
Выстрел.
Елена улыбнулась — настоящей, теплой улыбкой. И рассыпалась снежинками.
— Как ты посмел не бояться?! — взревел Корочун.
Дом содрогнулся. Стены пошли трещинами. Потолок рухнул.
Лазарь перезарядил Глоки. Ноготь с указательного отвалился, звеня по полу.
— Я не перестал бояться. Я просто перестал слушать страх.
Корочун замер. Секунда. В глазницах — искра уважения?
— Интересно... Чернобог недооценил вас. Запомни, мальчик — страх тоже якорь. Без него потеряешься.
Пол провалился.
— Философствовать будем потом! — Гордей схватил брата.
Прыжок в темноту. Степаныч за ними, прижимая флягу.
Позади — грохот и смех Корочуна. Не злой. Почти одобрительный.
***
Они вывалились на черный снег в сотне метров от руин. Дом медленно восстанавливался — доски сползались обратно, стены выпрямлялись.
— Он бессмертен, — пояснил Степаныч. — Как концепция. Пока есть счастливые воспоминания и их тени — будет и Корочун.
Лазарь сидел на снегу, изучая руки. Под кожей — целая сеть ледяных вен. Как северное сияние, вмороженное в плоть.
— Красиво, елки-палки, — присвистнул Степаныч. — Как татуировка изнутри.
— Красиво? — Лазарь усмехнулся. — Я скоро стану Эльзой.
— Зато в жару не вспотеешь!
— Оптимист хренов.
— А то! Двести лет мертвый, депрессии не поддаюсь!
Гордей подошел, протянул термос.
— Пей.
— Не хочу.
— Пей, говорю.
Лазарь сделал глоток. И выплюнул.
— Не чувствую вкуса. Совсем.
Братья переглянулись.
— Сколько у меня времени?
— Достаточно. Мы найдем деда, разберемся.
— А если нет?
— Найдем.
На снегу лежало черное перо. Лазарь поднял, покрутил в пальцах.
— Еще одно. Как в гостинице.
— Откуда оно? — спросил Гордей.
— Гамаюн, — мрачно ответил Степаныч. — Вестница богов. Записывает истории.
— И?
— И продает их. За хорошую цену.
— Кому продает? — напрягся Гордей.
— Тому, кто больше заплатит. Сегодня — Одину. Завтра — Зевсу. А послезавтра... может, и самому Чернобогу.
Лазарь крутил перо.
— То есть она не на нашей стороне?