— Беги, — шептала Мара. — Беги от него. Это единственный способ спасти брата.
— Док, не слушай! — Гордей тоже стрелял. — Это ложь!
— А если нет? — Лазарь обернулся. В глазах — лед и страх. — Если она права? И я...
— Она врет.
— Ты видел мои руки! Я уже наполовину труп!
— И что? Ты мой брат. Живой, мертвый — неважно.
— Гор...
— Заткнись и стреляй. Потом поговорим.
Они расстреливали зеркала методично, по кругу. С каждым разбитым голос Мары слабел.
— Глупцы... вы не понимаете... я пытаюсь помочь...
— Твоя помощь нам не нужна! — Лазарь разбил последнее боковое зеркало.
Осталось одно. Огромное, во всю стену. В нем Мара была цельной — существо из тысячи осколков, скрепленных тенью и болью.
— Последний шанс, — прошипела она. — Прими правду. Или умри во лжи.
— Знаешь что? — Лазарь опустил пистолеты. — Ты права. Я могу убить брата. Могу стать чудовищем. Могу потерять человечность.
— Док?
— Но знаешь, что еще я могу? — он улыбнулся. — Могу выбрать. Каждый день выбирать — поддаться или бороться. И пока я могу выбирать — я человек.
Он поднял руку. Ледяное дыхание сорвалось с губ — не случайно, контролируемо. Поток холода ударил в зеркало.
Стекло не разбилось. Оно треснуло — медленно, с хрустом ломающегося льда. Трещины расползались от центра, образуя снежинку.
— Что... что ты делаешь? — Мара попятилась внутри зеркала.
— Принимаю себя, — Лазарь усилил поток. — Со всем дерьмом. Со всем льдом. Со всеми страхами.
— Это невозможно!
— Смотри и учись тварь.
Зеркало взорвалось. Но не наружу — внутрь. Осколки засосало в черную дыру, где была Мара.
— Я вернусь! — ее крик затихал. — В каждом отражении! В каждом взгляде!
— Возвращайся, — кивнул Лазарь. — Мы будем готовы.
Последний осколок исчез. Лабиринт содрогнулся и начал рушиться.
— Пора валить! — Гордей схватил брата за руку.
Они побежали. Стены падали за спинами, пол проваливался. Где-то впереди мелькнул свет — выход.
Прыжок.
***
Они вывалились на берег замерзшего озера. Степаныч сидел на камне, спокойно попивая из фляги.
— А, вот и вы! Я уж думал, все. Конец братьям Морозовым.
— Сочувствую твоей вере в нас, — Лазарь рухнул на снег. — Блин, как же хорошо на твердой земле!
— Это Навь. Тут земля не твердая по определению.
— Не порть момент.
Гордей сел рядом, проверяя патроны. Почти не осталось.
— Степаныч, сколько мы там были?
— Часа три. Может, четыре. В Нави время врет.
— Ощущение, что дней десять.
Лазарь сел, стягивая перчатки. Замер.
Ногти с безымянного и мизинца отвалились. Просто отпали, как молочные зубы. Под ними — лед. Прозрачный, с голубыми прожилками.
— Красиво, — он пошевелил пальцами. — Блин, даже не болит.
— Док...
— Да, вижу. Прогрессирует. — Лазарь натянул перчатки. — Но мы же знали, на что шли.
Он кашлянул. На снег упало несколько красных ледышек.
— О, теперь кровь замерзает сразу. Удобно. Не пачкается ничего.
— Это не смешно.
— А что делать? — Лазарь поднялся. — Рыдать? Молиться? Не мой стиль.
В кармане что-то звякнуло. Он достал — осколок зеркала.
— Сувенир? — хмыкнул Степаныч.
— Хм, не знаю. Я его точно не брал.
Осколок был прозрачный. Лазарь поднес к глазу — и дернулся.
В осколке мелькнула картинка. Лестница вниз. Каменные стены. Портреты на стенах — десятки портретов. И все лица смотрят прямо на него.
— Что там? — Гордей подошел ближе.
— Не знаю. Что-то... древнее. — Лазарь спрятал осколок. — Потом разберемся.
На снегу лежало третье черное перо. Степаныч поднял, покрутил.
— Гамаюн. Продолжает следить.
— И сколько их нужно? — спросил Гордей.
— Без понятия. Семь? Десять? Сто? Она сама решает, когда показаться.
— Отличный бизнес. Следи и продавай информацию.
— В Нави все так живут. Кто информацией, кто воспоминаниями, кто болью. Каждый торгует, чем может.
Вдалеке виднелись огни. Не теплые огни костров — холодное сияние мертвых звезд.
— Идем? — спросил Гордей.
— А куда деваться? Дед где-то там. За всеми этими милыми тестами.
Они двинулись вперед. Степаныч плелся сзади, бормоча про молодых дураков и старых идиотов.
Через полчаса остановились. Нашли защищенное место — круг из черных камней. Степаныч уверял, что тут можно развести костер.
Огонь занялся с трудом. Дрова были мокрые. Но горели.
— Что ты там видел? — спросил Гордей, когда они устроились у огня.
— В осколке? Не знаю. Лестница, портреты... и ощущение. Будто они ждут.
— Кто ждет? Кого?
— Предки. Все мертвые Морозовы.
— Весело. Семейное воссоединение в аду.
— Ага. «Здравствуй, прапрадед, я твой мутировавший потомок».
Они засмеялись. Тихо, устало, но искренне.
— Эй, — Степаныч оторвался от фляги. — А вы молодцы.
— Это еще почему?
— Мару прошли. И не сломались. Редкость. Обычно после неё люди... другие. Совсем.
— Как это?
— Перестают верить отражениям. Всем. Даже собственным глазам. Паранойя такая, что жить невозможно.
— Ну, мы не как все.
— Да вы приняли. И себя, и друг друга. С этим Мара не справляется. Ее оружие — отрицание. А вы взяли и согласились. Да, мы неидеальны. И что?
— Мудро говоришь, — кивнул Гордей. — Для алкаша.
— Я не алкаш! Я ценитель!
— Ценитель самогона двухсотлетней выдержки?
— Эй! Это элитный самогон!
Смех. Огонь потрескивал, отбрасывая пляшущие тени.
— Спасибо, — вдруг серьезно сказал Лазарь. — Что не бросил.
— Морозовы не бросают своих, — автоматически ответил Гордей.
— Даже полумертвых со снегом в голове?
— Особенно таких. Они самые интересные.
Лазарь улыбнулся. Встал, подошел к краю круга. В темноте что-то двигалось — тени, духи, может, просто игра воображения.
Он снял перчатку. Рука светилась в темноте — лед под кожей фосфоресцировал мягким голубым.
— Знаешь, — сказал он, не оборачиваясь. — Мара показала мое будущее. Я убью тебя. Заморожу случайно.
— Всё может быть.
— И ты не боишься?
— А смысл? Если бояться всего, что может случиться, то и жить незачем.
— Но если...
— Док, — Гордей подошел, встал рядом. — Ты можешь стать ледяной статуей. Я могу сдохнуть от упыря. Дед может не дождаться нас. Мир может рухнуть. Что угодно может пойти не так.
— И?
— И плевать. Мы здесь. Сейчас. Вместе. Этого достаточно.
Лазарь кивнул. Натянул перчатку.
— Пошли спать? Завтра длинный день.
— Пошли. И Док?
— М?
— Перестань извиняться за то, чего не сделал. Бесит.
— Есть, сэр. Больше не буду, сэр.
— Придурок.
— Сам придурок.
Они вернулись к костру. Степаныч уже храпел, обняв флягу как плюшевого мишку.
Братья улеглись спина к спине. Старая привычка — так теплее и безопаснее.
— Гор?
— Что?
— Если я начну замерзать окончательно... не дай мне уйти. Ладно?
— Ладно.
— Обещаешь?
— Обещаю. Спи.
Огонь догорал. В углях мелькали отражения — не их, а всех, кто выбирал любовь вместо совершенства. Тысячи таких же выборов через века.
А утром их ждала Усыпальница. И правда о роде Морозовых.
Но это — утром. А пока братья спали у огня, охраняя друг друга даже во сне.
Потому что Морозовы не бросают своих.
Даже там, в аду.
***
ᛗᛁ ᛖᛏᛟ ᛗᛁ ᚲᚨᛋᛏ ᛞᚹᚨ
Экскурсия по аду
«Некоторые ищут путь домой. А я стал дорогой.»
ᚨ ᛃᚨ ᛋᛏᚨᛚ ᛞᛟᚱᛟᚷᛟᛃ
***
Костер догорал, оставляя больше теней, чем света. Угли дышали красным, иногда взлетала искра — сразу гасла в сером воздухе Нави. Гордей спал, привалившись спиной к черному камню. Даже во сне сжимал двустволку — пальцы побелели от напряжения.
Лазарь лежал на спине, считая несуществующие звезды в небе без надежды. Попробовал старый трюк с овцами — на третьей овца оскалилась, показав человеческие зубы. На десятой начала петь колыбельную голосом матери.
— К черту овец, — пробормотал он.
Стянул перчатку, поднес руку к тлеющим углям. В красноватом свете кожа казалась прозрачной. Под ней — целая сеть голубых вен, как замерзшие ручьи под льдом. Ноготь на среднем пальце треснул. Не болел — просто раскололся, как ледышка.
Лазарь повернул голову. Степаныч лежал у своего камня, обнимая флягу как любимую женщину. В свете углей его лицо казалось еще более изрытым морщинами.
— Степаныч? — спросил Лазарь. — Степаныч ты спишь?
— Я двести лет мёртвый. Какой, на хрен, сон?
— Хех. А другие мертвые спят?
— Смотря какие. — Степаныч сделал глоток. — Некоторые только это и делают. Лежат себе в могилках, досматривают сны. Другие боятся спать — вдруг проснутся живыми.
— Это вообще возможно?
— В Нави возможно всё. И это самое поганое.
Лазарь покосился на брата — Гордей спал крепко, даже похрапывал. Хорошо ему — может отключиться хоть на пару часов. Не думать о том, что с каждым днем младший брат всё меньше похож на человека.
— Степаныч, расскажи что-нибудь. А то я так до утра пялиться буду.
— О чем рассказать? — старый дух почесал затылок. Что-то мелкое выпало из-под ушанки, поползло обратно. — О том, как я бухло из воздуха научился делать? Или как Костяного Пса от блох лечил?
— Расскажи про тех, кого водил. Наверняка же были... интересные.
Степаныч замер с флягой у губ. Потом медленно опустил, вытер рот рукавом.
— Интересные? — он криво усмехнулся. — Ох, парень... Если б ты знал, насколько интересные. Каждый второй — готовый анекдот. Только смеяться не хочется.
— Почему?
— Потому что в каждом анекдоте есть доля правды. А правда в Нави... она как нож. Режет глубоко.
Лазарь сел, подтянул колени к груди. Холод шел изнутри — никакой костер не поможет. Но слушать истории лучше, чем считать трещины в собственной коже.