Действительно. Монах улыбался. Тихо, спокойно, но искренне.
— Я выбрал молчание, — вдруг заговорил портрет. Голос был как шелест страниц. — Отказался от слов, чтобы не произнести клятву. Отказался от силы, чтобы остаться слабым. Отказался от вечности, чтобы умереть человеком.
— И не жалеешь? — спросил Лазарь.
— О чем жалеть? Я прожил свою жизнь. Короткую, тихую, но свою. А вы все... вы проживаете чужую. Жизнь долга, жизнь клятвы, жизнь рода. Но не свою.
— Федор был слаб, — отрезал Первый.
— Или силен. Достаточно силен, чтобы выбрать слабость.
Монах снова закрыл глаза. Улыбка осталась.
— Неважно, — Первый повернулся к братьям. — Вы пришли за ответами. Я дам их. Но сначала...
Он подошел к Лазарю.
— Покажи ногу.
— Что?
— Левую ногу. Покажи.
Лазарь переглянулся с Гордеем, пожал плечами. Сел на край саркофага, стянул носок — ботинок он давно потерял.
Ступня была прозрачной. Не просто бледной — прозрачной. Видны были кости. Но не человеческие кости. Ледяные. Идеальные. Красивые.
— Мать моя партийная, — выдохнул дядя Федор с портрета.
— Это... это нормально? — спросил Лазарь. Странно, но страха не было. Только любопытство.
— Для Морозова на последней стадии — да. — Первый присел на корточки, изучая ногу. — Даже не больно?
— Неа. Вообще ничего не чувствую.
— Самое страшное редко болит. Оно просто... есть.
Лазарь натянул носок.
— Сколько у меня времени?
— Меньше, чем думаешь. Больше, чем боишься. Ускоренная трансформация... это либо дар, либо проклятие.
— В чем разница?
— Дар можно контролировать. Проклятие контролирует тебя.
Гордей молча достал термос, протянул брату. Лазарь отхлебнул — и выплюнул.
— Вкуса нет. Совсем.
— Это плохо, — констатировал Первый. — Очень плохо. Когда чувства начинают уходить, остается только разум. А разум без чувств...
— Это ты, — закончил Гордей.
— Да. Это я.
В кармане у Лазаря что-то нагрелось. Он полез, достал осколок Мары. Стекло пульсировало, показывая картинки.
Видение. Но не прошлое. Будущее. Два варианта.
Девочка лет семи играет у фонтана. Смеется. Из тени тянется костлявая рука — упырь. Голодный, древний.
Лазарь-человек замечает, бросается, спасает. Девочка убегает, плача, но живая.
Лазарь-страж идет мимо. Нет эмоций — нет причин вмешиваться. Детский крик. Тишина.
Видение погасло.
— Понял? — спросил Первый. — Ты можешь защищать, только пока чувствуешь. Страж без эмоций — просто механизм. Красивый, эффективный, но бесполезный.
— Я понял, — Лазарь спрятал осколок. — Но что если...
В другом кармане обожгло. Черное перо Гамаюн вылетело само, повисло в воздухе.
— Что... — Первый отшатнулся. Настоящий страх на прозрачном лице. — Вестница богов? Здесь?
Перо пульсировало темным светом. Кружилось между Лазарем и Первым. Словно спорило. Отрицало. Предлагало альтернативу.
— Почему? — прошептал Лазарь.
Перо упало. На полу инеем проступила надпись.
«Седьмое делает выбор»
— Седьмое? — Гордей наклонился. — Седьмое что?
— Перо? Печать? Поколение? — Первый покачал головой. — Гамаюн любит загадки. Но она никогда не лжет. Если написала — значит, так будет.
С потолка упала снежинка. Белая, чистая. Потом еще одна. И еще.
Снег в подземелье. Невозможно, но факт.
— Она идет, — Первый поднял голову. — Та, что внутри печати.
— Снегурочка? — спросил Лазарь.
— Я же просил не называть ее так. Она... изменилась. Тысяча лет внутри печати меняют любого.
— Что она хочет?
— Не знаю. Никто не знает. Она приходит только к живым Морозовым. И всегда предлагает... выбор.
— Какой выбор?
— Разный. Иногда смерть. Иногда силу. Иногда... — Первый замялся.
— Что?
— Иногда свободу. Но цена всегда непомерна.
Снег усилился. Теперь это была настоящая метель в закрытом помещении. Портреты на стенах закрывались руками, хотя снег не мог повредить краске.
— Уходите, — сказал Первый. — Она близко. А мне... мне нужно подумать.
— О чем?
— О том, что вы сказали. Тысячу лет я не думал. Только исполнял. Может, пора начать.
Он вернулся к саркофагу, но не лег. Сел на край, подперев прозрачный подбородок рукой. Поза мыслителя. Странная для мертвеца.
— Эй, — окликнула Аксинья с портрета. — Мальчики!
Братья подошли.
— Что бы ни предложила белая девочка — помните. Она часть печати. Не может лгать, но правда ее... особенная. Искаженная. Как все в Нави.
— Спасибо бабуль.
— И еще... — Аксинья улыбнулась грустно. — Сломайте круг. Станьте первыми Морозовыми, которые выберут сами. Не долг, не род, не традицию. Себя.
— Или сдохните, — добавил дядя Федор. — Но это лучше, чем вечность во льду.
— Хах, нет уж, — хмыкнул Лазарь.
Братья двинулись к выходу. У лестницы Первый окликнул.
— Постойте.
Они обернулись. Первый Морозов протягивал черное перо.
— Четвертое. От меня. Передайте ей — Первый помнит договор, но больше не связан им.
— Что это значит? — Гордей взял перо.
— Это значит, что даже мертвые могут передумать. Иногда.
Он улыбнулся. Страшно, криво, но искренне.
— Идите. И... спасибо. За напоминание.
— О чем?
— О том, что я когда-то был человеком.
Братья начали подъем. Позади остался зал с портретами, философствующий Первый и тайны рода. Впереди ждала встреча со Снегурочкой.
Лестница казалась длиннее, чем при спуске. Может, время в усыпальнице текло иначе. А может, просто устали.
— Знаешь, — сказал Лазарь на середине подъема. — А мне нравится наша семейка.
— Мертвые предки на стенах?
— Ну да. Прикольные.
Гордей покачал головой, но улыбнулся.
— Только ты можешь найти плюсы в семейном склепе.
Они вышли на поверхность. Степаныч сидел на том же камне, но теперь выглядел... счастливым? Новая фляга была наполовину пуста, скотч на старой держался.
— О, живые! — он поднял флягу в приветствии. — Ну как предки?
— Мертвые, — коротко ответил Гордей.
— А вы?
— Мы еще посмотрим.
Степаныч хотел что-то сказать, но замер. Смотрел за спины братьев.
— Мальчики, — голос как звон льдинок. Красивый. Холодный. Древний. — Я так долго вас ждала.
Они обернулись.
***
ᛋᛖᛗᛖᛃᚾᛃ ᚨᛚᛒᛟᛗ
Глава 6. Холодное сердце
«Самый холодный лёд — тот, что мы создаём в собственном сердце.»
ᛋᚨᛗᛃ ᚺᛟᛚᛟᛞᚾᛃ ᛚᛟᛞ ᚹ ᛋᛖᚱᛞᚲᛖ
***
Алиса Воронцова, двадцать четыре года, актриса-аниматор. В резюме — три года работы Снегурочкой. В душе — выгорание размером с Сибирь.
Очередной корпоратив в детском доме. Сироты липнут как репейник, тянут за подол костюма, просят-просят-просят. У каждого своя боль.
— Снегурочка, верни маму!
— Снегурочка, почему папа не приходит?
— Снегурочка, сделай так, чтобы меня забрали!
Алиса улыбается. Механически. Заученно. Триста рублей в час — мало для актрисы, достаточно для автомата в костюме.
— Желания обязательно исполнятся, милые.
Говорит без души. Думает о следующем заказе, о квартплате, о том, что дома кончилось молоко.
Маленькая Даша, шесть лет, карие глаза как блюдца. Шепчет, вцепившись в рукав.
— Снегурочка, верни папу. Он уехал на небо. Я буду хорошо себя вести, обещаю.
Алиса на автопилоте, глядя в телефон за спиной девочки.
— Желание обязательно исполнится, милая.
Даша отпускает рукав. В глазах — вера. Чистая, абсолютная. Как у всех детей, которые еще не знают, что взрослые врут.
Утром воспитатели нашли на пороге детдома... что-то. Когда-то это было человеком. Отцом Даши. Теперь — полуразложившийся труп в могильной земле.
Даша кричала три часа. Потом замолчала. Навсегда.
Алиса узнала из новостей. «Мистическое происшествие в детском доме №7». Вспомнила девочку. Вспомнила свои слова.
В зеркале в гримерке отражение подмигнуло.
— Желания исполняются буквально, — сказало оно голосом Снегурочки. — Когда в них не вкладываешь сердце.
С того дня Алиса не работает с детьми. Не смотрится в зеркала. И каждую новогоднюю ночь слышит, как маленькая Даша шепчет.
— Это не мой папа. Верни настоящего.
Но настоящие не возвращаются. Возвращаются только оболочки.
Пустые, как слова без души.
***
В снежной мгле стояла фигура.
Девочка. Совсем юная — но в глазах плескалась вечность.
Белое платье без единого пятнышка — абсурд в грязи Нави.
Босые ноги не проваливались в снег, а едва касались поверхности.
Где ступала — расцветали морозные узоры.
— Снежи... — начала она и запнулась. — Снежина. Меня зовут Снежина.
— Снежина? — Лазарь нахмурился. — Звучит как... как кличка собаки.
Вспышка в древних глазах. Обида — неожиданно детская, искренняя.
— Это моё имя! Я сама его придумала!
— Странное имя для той, кто старше большинства богов, — Гордей инстинктивно потянулся к двустволке.
— Старое... забыла. — Она отвела взгляд. — Там, внутри печати, имена не нужны. Есть только холод. И долг. И еще...
Она замолчала, разглядывая братьев. Степаныч попятился за ближайший камень, бормоча что-то про духов зимы и дурные приметы.
— Вы идете к Чернобогу? — В голосе мелькнуло что-то похожее на... беспокойство?
— Ага, — Лазарь крутанул Глоки. — Дед там. Заберем и свалим.
— С двустволкой и пистолетами?
— А что не так?
— Против древних стражей? — Она покачала головой. — У них эпохи за плечами. Вам нужно... настоящее оружие.
Снегурочка — теперь братья поняли, кто перед ними — протянула руку. Воздух над ладонью замерцал, закрутился снежной воронкой. Материализовался мешочек. Потертая кожа, вышитая серебром снежинка, завязки из лунного света.
— Узнаёте?
Гордей удивлённо вскинул брови.
— Это… Кажется, я видел такой у деда!
— Верно. Мешок Бездны. Семейная реликвия Морозовых. — Она протянула мешочек старшему брату. — Ваш дед передал его мне, чтобы я… Я знала, что он ещё пригодится.