Гордей бережно принял мешочек. Холщовая ткань оказалась тёплой — единственной тёплой вещью в округе. Внутри что-то позвякивало, хотя мешок казался почти невесомым.
— И как им пользоваться?
— Думайте о нужном оружии. Мешок помнит всё, что в него клали Морозовы за тысячу лет. Попробуйте.
Гордей закрыл глаза. В голове возник образ — тяжелая секира с рунами, виденная на портрете прапрадеда. Рука нырнула в мешок и вытащила... именно её. Лезвие отсвечивало синим, рукоять идеально легла в ладонь.
— Секира Первого Морозова, — прошептала Снегурочка. — Он ей первых упырей рубил. До крещения Руси.
— Круто! — Лазарь тоже полез в мешок. — А гранатомёт там есть?
— Только то, что клали предки. Современного оружия нет.
— Ну вот... А я так хотел шандарахнуть...
Он вытащил руку. В ней — серебряный кинжал с чернёной рукоятью. На лезвии — вязь: «Режь правду».
— Кинжал Правды, — Снегурочка отступила на шаг. — Это... интересный выбор. Оружие вашей прапрабабки Веры. Она им зарезала своего мужа-оборотня. В первую брачную ночь. Когда поняла, кто он.
— Оморозеть, смотри, Гор, — Лазарь покрутил кинжал. Лезвие пело на ветру. — Да... семейка у нас была та ещё.
— Есть, — поправил Гордей. — Семейка у нас есть. Мы еще живы.
— Пока, — тихо добавила Снегурочка.
***
Она повела их к плоскому камню — природному столу посреди круга. Взмахнула рукой — в воздухе соткался кусок льда. Идеально прозрачный кристалл размером с баскетбольный мяч.
Внутри мелькали лица. Десятки лиц. Мужчины, женщины, дети — все со светлыми глазами, все с печатью рода на челе.
— Это...
— Все Морозовы. Вернее, их отпечатки. — Снегурочка коснулась кристалла. Лица зашевелились, потянулись к её пальцам. — Когда Морозов умирает, частичка души остается в роду. Накапливается. Передается.
— И дед...
— Ваш дед — живой сосуд. В нем буквально частицы душ всех Морозовых за тысячу лет. Поэтому он Дед Мороз. Не ряженый, не символ. Настоящий дух зимы в человеческом теле.
Лазарь коснулся кристалла. Холодный, но не обжигающий. Под пальцами — едва уловимая вибрация. Как биение тысячи сердец.
Мир взорвался видением.
Мужчина в кафтане стоит на коленях. Заросший двор, полуразрушенная церковь. Рядом девочка лет десяти в выцветшем сарафане. Венок из полевых цветов в русых волосах.
— Прости, Маша. Это единственный способ спасти деревню.
— Я не боюсь. Я помогу.
Мужчина плачет. Слезы прозрачные, чистые. Еще человеческие.
— Ты самая храбрая девочка на свете.
— Нет. Просто больше некому.
Круг из камней. Древние руны. Девочка шагает в центр. Улыбается — щербатая детская улыбка.
— А больно будет?
— Не знаю, солнышко. Не знаю.
Вспышка. Крик. Тишина.
Гордей тряс его за плечи.
— Док! Очнись! Лазарь!
— Я... я видел. — Голос сел. — Первого Морозова. И её. Маленькую. Она пошла добровольно в печать.
Снегурочка вздрогнула всем телом.
— Не помню. Не хочу помнить.
— Маша, — прошептал Лазарь. — Тебя звали Маша.
— Нет! — Крик сорвался на визг. Снег вокруг взметнулся вихрем. — Нет больше Маши! Есть Снежина! Снегурочка! Дух зимы! Но не... не та девочка. Не та, которую...
Она осеклась. Древнее лицо на миг стало детским — растерянным, испуганным.
— Которую Первый отдал печати, — закончил Гордей тихо. — Чтобы спасти других.
Снегурочка отвернулась. Плечи мелко дрожали.
— Тысяча лет. Я сторожу границу тысячу лет. И каждый день... каждый день вспоминаю. Как звали. Как пахло в деревне хлебом. Как мама... нет. Нельзя. Если вспомню всё — сломаюсь. А я не могу сломаться. Долг.
— К черту долг, — рыкнул Лазарь.
Она обернулась. В глазах — удивление.
— Что?
— К черту долг, если он требует забыть, кто ты. Мы вот помним. И мама была пьяницей, и отец умер из-за проклятия, и дед сейчас в лапах психа. Больно? Да. Но это наша боль. Наша память. Наша, мать её, жизнь!
— У меня нет жизни. Есть только существование.
— Бред. Ты сейчас тут, говоришь с нами, помогаешь. Это не жизнь?
Снегурочка смотрела на него долго. Потом — почти неслышно.
— Не знаю. Я так давно не... чувствую. Только холод. И долг. И иногда — тень чего-то. Может, это и есть жизнь?
***
— Есть способ обмануть Чернобога, — сказала она после долгого молчания. — Но вам не понравится.
Кристалл в её руках запульсировал ярче. Лица внутри зашевелились активнее.
— Говори, — Гордей сжал рукоять секиры.
— Чернобогу нужен Дед Мороз — сосуд с душами рода. Что если дать ему... пустой сосуд? А души перелить в другого?
— В кого? — Но Гордей уже знал ответ.
— В тебя. Ты старший. Ты сильнее. Может, удержишь.
— А может, станет как Первый. Ходячая ледышка без эмоций.
— Пятьдесят на пятьдесят.
— Херовые шансы, — буркнул Лазарь. — Гор, даже не думай.
Но Гордей уже смотрел на кристалл. В глубине мелькнуло знакомое лицо — отец. Потом дядя Федор. Прабабка Аксинья. Все ждали. Все были готовы.
В голове всплыло воспоминание. Лазарю восемь, температура под сорок. Бредит, мечется. Мама ушла в запой после очередной ссоры с отцом. Отец уехал.
И Гордей сидит рядом. Три дня и три ночи. Читает вслух сказки, меняет компрессы, держит за руку.
«Гор, не уходи. Мне страшно одному.»
«Никуда не уйду, Док. Обещаю.»
И не ушел. Даже когда самому стало плохо — подхватил грипп. Сидел, кашлял, но не уходил.
А теперь ему предлагают стать тем, кто больше не сможет держать за руку. Потому что не будет чувствовать тепла чужой ладони.
— Нет, — твердо сказал Лазарь. — Должен быть другой способ.
— Всегда есть, — неожиданно согласилась Снегурочка. — Но обычно он хуже первого.
— Мы рискнем.
Она чуть улыбнулась. Впервые за встречу — настоящая, теплая улыбка.
— Вы странные, братья Морозовы. Все выбирают силу. А вы...
— Мы выбираем друг друга, — закончил Лазарь. — Всегда.
***
Степаныч, наконец-то отлипший от своего укрытия, притащил какую-то провизию. Хлеб черствый, как камень. И — о чудо — плитка шоколада.
— Жрите, пока можем, — буркнул он. — В Нави еда — роскошь.
Лазарь взял кусок хлеба. Машинально откусил, начал жевать. Остановился. Лицо вытянулось.
— Что? — Гордей насторожился.
Лазарь выплюнул.
— Как картон. Нет, хуже. Картон хоть на что-то похож. Это... ничто.
Попробовал шоколад. Медленно, осторожно. Выражение лица не изменилось.
— Тоже?
— Хуже. Я знаю, что это шоколад. Помню, какой он должен быть на вкус. Но чувствую... пустоту. Как будто жую воздух.
Всё — ничто. Пустота на языке.
Лазарь сел на камень, уставившись на прозрачные пальцы. Теперь ногти не просто синие — черные, с трещинами, как разбитый лед.
— Сначала горечь исчезла. — Голос глухой, механический. — Мама так говорила. Когда начала пить. Потом сладкое перестала различать. Потом всё стало как вода.
— Док...
— Я иду по её следам, Гор. Шаг в шаг. И знаю, чем это кончилось.
— Не смей.
— Что — не смей? Не смей говорить правду? Она выбрала бутылку, а потом окно. Я выбираю лёд. Семейная традиция — сбегать от боли. Только у каждого свой способ.
Снегурочка подошла, села рядом. Близко. Холод от неё был почти осязаемым, но... другим. Чистым.
— Холод начался не с проклятия. — Голос тихий, понимающий. — А когда твоя мать ушла. Эмоциональный холод открыл дорогу физическому.
— Откуда ты...
— Я чувствую. Всех, кто выбрал холод вместо боли. Мы... родственные души. Ты, я, твоя мать. Все, кто решил — лучше ничего не чувствовать, чем чувствовать слишком много.
Лазарь уткнулся лицом в ладони.
— Но она хотя бы умерла человеком. А я... я уже наполовину труп...
Он поднял голову. В глазах — лед и что-то еще. Страшнее льда.
— Я не уверен, что хочу остановиться. Когда не чувствуешь боли — это почти как счастье. Извращенное, но счастье.
— Я тысячу лет не чувствую, — сказала Снегурочка. — И знаешь что? Это не счастье. Это пустота. Бесконечная, как космос. И в ней можно только падать. Вечно.
Они сидели молча. Три существа на границе жизни и смерти. И Проводник — уже двести лет мёртвый, бережно попивавший водку из заклеенной фляги.
Где-то вдалеке прогремел гром. Но не обычный — словно кто-то бил молотом по наковальне размером с гору.
— Они идут, — Снегурочка встала. — Стражи. Вы готовы?
Братья переглянулись. Гордей молча протянул Лазарю термос. Тот сделал глоток безвкусной жидкости. Но само действие — брат протягивает, он принимает — было важнее вкуса.
— Готовы, — сказали они хором.
***
Воздух загустел, стал вязким, как кисель. Снег под ногами задымился — не от тепла, от присутствия чего-то древнего. Степаныч забился за самый дальний камень, что-то бормоча про героев и дураков.
— Четыре стража, — Снегурочка отступила к краю круга. — Они... были лучшими. А теперь просто стражи. Вечные. Уставшие. Опасные.
— Всего четверо? — Лазарь крутанул Глоки. — Да мы их порвём!
— Это герои, идиот. И у них была вечность на тренировки.
Первым материализовался великан. Три метра роста, плечи — дверные косяки. Кольчуга проржавела местами, но под ней просвечивала вторая броня — ледяная, природная, как вторая кожа. Палица размером с молодую березу, обмотана цепями с рунами.
— Святогор Богатырь. — Голос как обвал в горах. — Страж границы двести лет. Сегодня хороший день для битвы.
— Битвы? — Гордей шагнул вперед. — А поговорить?
— Вы пройдете или через мой труп, или назад. Третьего не дано. Таков долг.
Вторым появился солдат. Ушанка со звездой, ватник прожжённый, ППШ примерз к рукам намертво. На груди — ордена под слоем инея. Лицо молодое, глаза — тысячу смертей видели.
— Сержант Павлов. — Отрывисто, по-военному. — Приказ — не пропустить.