— К чему ты клонишь? — спросил Гордей.
— К тому, что иногда мы спасаем людей от единственного, что делает их людьми. Боль, память, даже одержимость — это всё ещё жизнь. А пустота? Это хуже смерти.
— И?
— И я устал видеть, как живые отбирают у мёртвых последнее — право быть. Загоняют под землю, в тень, в забвение. Называют злом то, что просто... другое.
Лазарь подошёл ближе, разглядывая трон. Резьба завораживала — лица всех умерших, переплетённые в узор.
— Не советую трогать, — предупредил Чернобог. — Холод вечности заразен.
Но Лазарь уже коснулся подлокотника.
Треск!
Кожа на пальцах побелела, покрылась инеем. Холод рванул вверх по руке — не обычный, а тот, что превращает живое в мёртвое.
— Док! — Гордей бросился к брату.
Поймал за плечи — и отдёрнул руки. На ладонях остались ожоги. Морозные.
Лазарь пошатнулся. Выдохнул — и выдох превратился в снег. Белые хлопья медленно оседали на пол.
— Интересно, — Чернобог наклонил голову. — Обычно трансформация занимает годы. У тебя — недели. Что ты такого сделал?
— Жил, — Лазарь разглядывал руку. Кожа стала полупрозрачной, под ней пульсировали ледяные вены. — Не очень удачно, но старался.
— Док, отойди от меня.
Братья посмотрели друг на друга. Впервые Гордей держался на расстоянии.
— Я не...
— Отойди. Ты меня заморозил. Прикосновением.
Пауза. Потом Лазарь сделал шаг назад. Ещё один. Между братьями впервые была дистанция. Метр. Полтора.
Космос.
— Трогательно, — Чернобог вернулся на трон. — Но вернёмся к делу. Вы знаете, зачем я здесь?
— Чтобы сломать Печати между мирами, — ответил Гордей.
— Упрощение, но по сути верно. Знаете, кто создал Печати?
Молчание.
— Боги. Молодые, амбициозные, эгоистичные боги. Решили — мёртвые мешают. Пугают живых. Напоминают о конечности. Нужно их... убрать. Создать для них отдельный мир. Навь. И запереть.
Чернобог встал, прошёлся по залу. Каждый шаг оставлял ледяные следы.
— А кто спросил мёртвых? Хотят ли они в изоляцию? Имеют ли право на солнечный свет, даже если сами стали тенью?
— Они мертвы, — отрезал Гордей. — У них был шанс.
— Один? — Чернобог обернулся. — Одна жизнь — и всё? А если ты родился рабом в Египте? Умер младенцем от чумы? Погиб в окопах чужой войны?
— Несправедливо. Но такова жизнь.
— Вот! — Чернобог ударил кулаком по подлокотнику. Трон треснул. — Именно! Несправедливо! Так почему мы должны сохранять эту несправедливость вечно?
Он подошёл к стене, коснулся фрески. Изображение ожило — показывало битву богов и первых мертвецов.
— Когда миры были едины, не было страха смерти. Предки приходили в гости. Давали советы. Помогали. Смерть была переходом, не концом.
— И ожившие трупы по улицам, — добавил Лазарь.
— Грубое упрощение! Они ходили по своей воле. Не голод гнал их, а любовь. Желание увидеть детей, закончить дела.
На фреске боги возводили Печати. Семь сияющих барьеров между мирами.
— Но молодые боги решили — нет. Мёртвые должны знать своё место. И место это — под землёй. В темноте. В забвении.
— Печати защищают живых.
— От чего? От напоминания о смертности? От необходимости помнить предков? От ответственности перед ушедшими?
Чернобог вернулся к трону. Сел тяжело, устало.
— Знаете, что самое смешное? Я согласился. Тогда. Думал — временная мера. Пока человечество не подрастёт. Не станет мудрее.
Пауза.
— Прошло десять тысяч лет. Вы построили ракеты, компьютеры, расщепили атом. Но мудрее... нет. Всё тот же страх. Всё то же отрицание.
— И ты решил силой сломать Печати? — Гордей сжал рукоять секиры.
— Я решил дать мёртвым то, что у них отняли. Право голоса. Право на существование. Право быть частью мира, а не изгоями под землёй.
— Даже ценой хаоса?
— Какого хаоса? — Чернобог наклонился вперёд. — Вы боитесь, что мёртвые захотят мести? Большинство хочет только одного — чтобы их помнили. Чтобы их жизнь имела значение.
— А те, кто хочет мести?
— Их меньшинство. И разве у них нет права? Убитые, преданные, забытые — почему они должны прощать?
— Потому что прощение освобождает.
— Красивые слова. — Чернобог откинулся на спинку трона. — От живого. Спроси у убитой матери — хочет ли она простить убийцу ребёнка. Спроси у сожжённого еретика — простил ли он инквизицию.
— И что, дать им волю? Пусть мстят вечно?
— Дать им выбор. Как у вас есть выбор — быть добрым или злым. Почему смерть должна отнимать свободу воли?
Философский спор мог продолжаться вечно. Но Лазарь увидел.
В дальнем конце зала, почти невидимый в темноте, висел пузырь. Идеальная сфера из хрусталя. А внутри...
— Дед!
Братья рванули вперёд. Чернобог не препятствовал — сидел, наблюдая с интересом энтомолога.
Пузырь висел в трёх метрах над полом. Внутри — дед. Живой, невредимый. Борода развевалась в несуществующем ветре. Глаза открыты, следят за внуками.
— Дед! — Лазарь подпрыгнул, пытаясь дотянуться.
Дияд поднял руку. Медленно, словно двигался в патоке. Нет — словно само время вокруг него текло иначе. Начал складывать пальцы в жест... но слишком медленно. Или это не он замедлен, а время между ними растянуто, как резинка?
«Ловушка.»
Жест завершился. Словно кадр фильма наконец докрутился.
Потом поднял обе руки, махнул в сторону выхода. И добавил жест, который братья не сразу поняли.
— Что он показывает? — Лазарь прищурился.
— Это... погоди... — Гордей вспоминал уроки охотничьих знаков. — Это же наш старый знак для «дураки»!
Дияд кивнул. Широкий жест «бегите» + покрутил пальцем у виска.
— Эм... Дед что, поехал головой? Думает, он — Гэндальф? — Лазарь ухмыльнулся, несмотря на ситуацию. — «Бегите, глупцы»? Ну тогда я — Арагорн! А ты, Гор... ты тогда будешь Арвен!
— Я тебе сейчас устрою Арвен, — рявкнул Гордей. — Секирой по башке!
— О, злая Арвен! Мне нравится!
Дед в пузыре закатил глаза. Даже запертый в хрустальной тюрьме, он умудрялся троллить внуков. Потом его лицо стало серьёзным. Слишком серьёзным.
Он коснулся стенки пузыря изнутри. Провёл пальцем по невидимой линии. Потом показал на это место братьям, потом на себя, потом сложил руки в жест "сломается".
— Дед, там же нет трещины, — Лазарь прищурился.
Дед кивнул. Показал на запястье — универсальный жест "время". Потом снова на невидимую трещину. "Будет. Скоро."
В глазах старика плескался страх. Не за себя — за них.
Новые жесты. Медленные, чёткие.
«Не верьте.» Палец на глаз, потом перечёркивающий жест. «Не смотрите.»
— Дед, что не...
«Люблю вас.»
Простой жест. Рука к сердцу, потом к ним. Универсальный, понятный без слов.
Гордей шагнул вперёд, коснулся пузыря. Ладонь тут же покрылась инеем. Но он не отдёрнул руку.
— Мы вытащим тебя. Обещаю.
Дед улыбнулся. Грустно, но тепло. Потом показал на флягу на поясе Гордея. Ту, где прах Рарога.
«Он здесь.»
И правда — фляга нагрелась. Чуть-чуть, но в холоде дворца это чувствовалось.
— Красивая сцена, — Чернобог встал с трона. — Но бесполезная. Пузырь нерушим. Только я могу его открыть.
— Что ты хочешь? — Гордей обернулся.
— Добровольного согласия. Или решения Суда. Я не могу просто взять силу Деда Мороза. Правила.
— Какие правила?
— Древние. Старше меня. Старше богов. — Чернобог подошёл к стене, где мерцала живая карта мира. — Кстати, знаете, что творится наверху?
Карта ожила. Континенты дышали, точки света пульсировали — маркеры активности богов.
— Смотрите. Египет. — Палец указал на пирамиды. — Пиритас, младший бог границ. Говорит: «Что происходит? Мертвецы беспокойны.»
Точка в Скандинавии пульсировала красным.
— Один. Потерял ворона. Того, что вы убили. Готовит копьё Гунгнир. На всякий случай.
— Милый старичок, — пробормотал Лазарь.
— Греция. — Несколько точек. — Олимпийцы спорят. Зевс хочет права на вашу историю. Аид против — говорит, это внутренние дела мёртвых.
— А тут? — Лазарь указал на тусклое мерцание над Бременом.
— Якоб Штерн. Поэт, умер три дня назад. Обычный человек, но его последняя поэма о смерти вызвала резонанс. Видите волны? Тысячи душ откликнулись. Иногда один смертный значит больше, чем целый пантеон.
— Права на историю? — Гордей нахмурился.
— О да. Ваша птичка, Гамаюн, продаёт информацию всем желающим. Классическая трагедия — братья против древнего зла. Или комедия, если проиграете. Зависит от точки зрения.
Лазарь заметил новую точку. Пульсировала между Россией и Навью, серебристая.
— А тут?
— Это вы.
— Мы?
— У истории всегда две стороны. Вашу уже начинают записывать. Смотрите — серебряный оттенок. Значит, ещё не решено: герои вы или угроза.
— А этот? — Гордей указал на чёрно-золотую точку, кружившую над всем.
— Гамаюн. Информационный брокер веков. Или как она себя называет — «алгоритм эпох». Не просто наблюдатель, а... арбитр? Катализатор? Сложно сказать. Один заплатил глазом за эксклюзив на вашу историю. Зевс предлагает молнии за права на экранизацию.
— Экранизацию?!
— Что вы хотите? Две тысячи лет без новых эпосов. Боги скучают. Но будьте осторожны — Гамаюн не нейтральна. Она формирует истории, направляет их. Семь перьев — это не просто метки. Это... главы? Акты? Когда соберёте все, она явится. И тогда решится, трагедия вы или триумф.
В воздухе материализовалось перо. Седьмое. Не упало — повисло между братьями и Чернобогом.
— О, говорим о птичке — птичка тут как тут, — хмыкнул Лазарь.
На стержне проступили руны: «Суд решит, чьи права сильнее».
— Загадки? — Гордей потянулся к перу.
— Предупреждение, — поправил Чернобог. — Или обещание. С Гамаюн никогда не знаешь.
Перо упало. Гордей поймал — горячее, несмотря на окружающий холод.
— Значит, Суд.
— Если не хотите договориться. — Чернобог вернулся к трону. — Предложение простое. Откройте Печать добровольно. Я сделаю вас королями нового мира. Где живые и мёртвые равны.