— А дед?
— Станет тем, кем должен был. Мостом между мирами. Не пленником — партнёром.
— Нет.
— Гордей Морозов. — Чернобог повернулся к старшему. — Прямой, как рельс. Откроешь Печать — спасёшь брата. Видишь, что с ним происходит? День? Два?
— Всё равно нет.
— Упрямство Морозовых. Наследственное? — Чернобог повернулся к младшему. — А ты, Лазарь? У тебя ведь мало времени.
Пауза. Лазарь посмотрел на прозрачные руки. На брата, держащегося на расстоянии. На деда в пузыре.
— Даже если я соглашусь...
— Док... — в голосе Гордея предупреждение.
— ...то что? Стану ледяным королём пустого мира? Буду вечно молодым и вечно одиноким?
Лазарь улыбнулся. Криво, но искренне.
— Не. Не соглашусь. Лучше день братом, чем вечность трупом.
— День братом, чем вечность в одиночестве, — поправил Гордей.
— Морозовы не торгуют семьёй, — добавили они хором.
Чернобог смотрел на них долго. Потом... улыбнулся? Сложно сказать — лицо было больше тенью, чем плотью.
— Что ж. Ожидаемо. Морозовы всегда были упрямыми. Даже Изначальная Зима не могла вас переубедить.
— Изначальная Зима? — Лазарь прищурился.
Воздух в зале сгустился. Трон затрещал. По стенам побежал чёрный иней.
— А что с Перуном? — добавил он. — Он тоже за нас болеет?
— Не произноси... — голос прогремел как обвал.
Лазарь отступил. Гордей вскинул секиру.
Секунда. Две. Чернобог закрыл глаза, глубоко вздохнул.
— Простите. Слишком долго молчал об этом. Перун... предал первым. Но это неважно. Важно другое.
Он махнул рукой. На стене появилась новая фреска. Женщина в белом, с распущенными волосами цвета снега. Лица не видно, но осанка, жесты — в них сила и грация.
— Изначальная Зима. Моя... подруга. Единственная.
В голосе появилось что-то новое. Боль? Тоска? Что-то очень человеческое для бога.
— Когда был сотворён первый снег, он не знал, куда падать. И тогда она — та, что дышала между мирами — выдохнула и направила его вниз. Так началась зима. И началась смерть. И началась память.
— Красивая легенда, — сказал Гордей.
— Не легенда. Я был там. Мы стояли на границе бытия и смотрели, как мир учится умирать. И она сказала: «Теперь у них будет время ценить тепло.»
Чернобог коснулся фрески. Изображение ожило — женщина повернулась, и на миг братья увидели лицо. Прекрасное и страшное одновременно.
— Она умела молчать, как никто. Там, где я говорил о справедливости для мёртвых, она просто стояла — и вокруг начинал идти снег. Чистый. Без примесей. Как её душа.
— Что случилось? — тихо спросил Лазарь.
— Раскол. Когда решали создавать Печати. Я был против — зачем разделять то, что едино? Она... она выбрала сторону живых.
Фреска изменилась. Теперь боги стояли двумя лагерями, а между ними — пропасть.
— «Мёртвые должны уйти,» — сказала она. — «Чтобы живые могли расти. Иначе тень прошлого задушит будущее.»
— И ты не согласился.
— Как я мог? Я видел их. Миллионы душ, которых приговаривали к вечной тьме. За что? За то, что их время вышло?
— И она ушла?
— Хуже. — Чернобог отвернулся от фрески. — Она возглавила создание Печатей. Вложила в них свою суть. Поэтому они держатся — на них её дыхание. Её воля. Её... предательство.
Тишина. Только дед постукивал по стенке пузыря — ритм старой песни, которую пел внукам.
— Знаете, что самое смешное? — Чернобог вернулся на трон. — Я до сих пор... Неважно. Это всё в прошлом. Есть только долг.
— Долг или месть? — спросил Гордей.
— Какая разница? И то и другое — вечные двигатели для таких, как я.
Чернобог встал, прошёлся по залу. Остановился. Плечи опустились.
— Знаете? Я не хотел Суда. Надеялся договориться. Как раньше, когда слова значили больше силы. Но вы Морозовы. Упрямые, как и она. Оставляете мне только один путь.
Он хлопнул в ладоши — но не властно. Устало. Словно запускал механизм, который крутился тысячи лет.
Пол задрожал. В центре зала открылся провал — чёрный, бездонный.
— Раз договориться не получилось — добро пожаловать в Навий Суд. Последняя инстанция для споров между живыми и мёртвыми.
— Что за Суд? — Лазарь заглянул в провал. Внизу — ничего. Абсолютная пустота.
— Увидите. Если хотите спасти деда — прыгайте. Если нет — двери там.
— А если это ловушка?
— Вся жизнь — ловушка. Вопрос только, какую выбрать.
Братья переглянулись. Гордей кивнул. Лазарь усмехнулся.
— На три?
— На три.
— Один...
— Два...
Из пузыря донёсся стук. Дед отчаянно жестикулировал, показывая «нет», «опасность», «кретины».
— Три!
И прыгнули.
Падение началось мгновенно. Тьма поглотила их, как голодный зверь. Последнее, что услышали — шёпот деда, пробившийся сквозь хрустальную тюрьму:
— Не верьте... ни богам... ни судьям... Только друг другу. Я горжусь вами... дураки...
И голос Чернобога сверху.
— Кстати, я забыл упомянуть. В Суде время идёт иначе. Для Лазаря это может стать... проблемой.
Тьма сгустилась. Холод стал абсолютным.
Братья падали в никуда, держась за руки.
Вернее, пытались держаться. Пальцы Лазаря превратились в лёд, и прикосновение жгло Гордея даже через перчатки.
Но они не разжали рук.
Морозовы не бросают своих.
Даже когда больно.
Особенно когда больно.
***
ᚲᚺᛟᚱᚾᛃ ᛒᛟᚷ ᛒᛖᛚᛃ ᛒᛟᚷ
Морозовы: Братство кольца (Часть I)
«Герой — не тот, кто следует сценарию, а тот, кто пишет свой.»
ᚷᛖᚱᛟᛃ ᚾᛖ ᛏᛟᛏ ᚴᛏᛟ ᛋᛚᛖᛞᚢᛖᛏ ᛋᚴᛖᚾᚨᚱᛁᛃᚢ
***
Падать в пустоту оказалось... скучно.
Первые секунды — паника. Потом — попытка зацепиться за что-нибудь. Потом — осознание, что цепляться не за что. А потом — скука.
— Мы уже час падаем, — констатировал Лазарь, разглядывая прозрачные пальцы. В темноте они светились слабым голубым светом. — Или минуту. Время тут странное.
— Не час, — поправил Гордей. — И не минуту. Мы падаем ровно столько, сколько нужно.
— Философ хренов.
Они пытались держаться за руки, но пальцы Лазаря обжигали холодом даже через перчатки. Теперь летели рядом — достаточно близко, чтобы слышать друг друга, достаточно далеко, чтобы не касаться.
— Интереснр, почему дед показывал «Бегите, глупцы»? — Лазарь попытался улыбнуться. Губы треснули.
— Знаешь, — Гордей попытался перевернуться на спину. В невесомости это было странным ощущением. — Мы реально как из Властелина колец. Два придурка против древнего зла. Квест за дедом. Магические артефакты...
Воздух вокруг них загустел. Нет, не воздух — сама темнота стала плотнее, как кисель.
— Док, ты это чувствуешь?
— Ага. Как будто... как будто кто-то слушает.
И тут раздался голос. Не громкий, не тихий. Просто голос, который был везде и нигде одновременно. Женский, с интонацией птичьего пения.
«Судите не по словам, а по делам. Не по клятвам, а по выбору.»
— Гамаюн? — Гордей напрягся.
«Истину нельзя увидеть — только прожить. Дайте им пройти по выдумке, чтобы понять себя.»
Пауза. Потом, еле слышно, словно мысль на грани восприятия:
«Если история определяет их — пусть определит до конца...»
Темнота вокруг начала светлеть. Нет — не светлеть. Наполняться чем-то. Образами. Запахами. Звуками.
Запах горящего дерева.
Лязг металла.
Крики.
И... свежий хлеб?
— Что происходит? — Лазарь попытался сориентироваться, но верха и низа больше не было.
Пауза. Птичий смех.
«Для вас — история, которую вы любите. Посмотрим, сможете ли остаться собой в чужом сценарии.»
Свет ударил по глазам. Яркий, чистый, неправильный для Нави.
Братья перестали падать.
Точнее, они упали. Но не разбились.
Потому что под ними была трава. Зеленая. Пахнущая летом, хотя на дворе стояла зима. Пахнущая жизнью, хотя они были в мире мертвых.
Пахнущая... выдумкой.
***
Первое, что почувствовал Лазарь — тяжесть. Не холод проклятия, не пустоту падения, а простую физическую тяжесть.
Открыл глаза.
Небо было неправильным. Слишком синим. Слишком эпическим. Облака двигались так драматично, словно их рисовал художник-романтик с перебором пафоса.
— Что за... — попытался сесть.
Звяк.
Посмотрел вниз. Кольчуга. Настоящая металлическая кольчуга, каждое кольцо которой весило... да сколько эта хрень весит?!
— Гор!
— Не ори, — голос брата справа. — Башка трещит хуже, чем после самогона Рарога.
Лазарь повернул голову. Увидел. Заморгал. Протер глаза. Снова посмотрел.
Гордей сидел в десяти метрах, держась за голову. На нем были латы. Не абы какие — узнаваемые латы с Белым Древом на груди. Волосы стали длиннее, темнее. И борода... откуда борода?!
— Гор, у тебя... у тебя рог на поясе.
Старший брат посмотрел вниз. Нахмурился. Потрогал здоровенный рог, притороченный к поясу.
— Да. А у тебя волосы до жопы и лук за спиной.
— Что?!
Лазарь схватился за голову. Точно — волосы ниспадали шелковистой волной до середины спины. Светлые, почти белые. И заплетенные в какие-то эльфийские косички.
— Нет-нет-нет, — он вскочил. Кольчуга звякнула. За спиной что-то болталось. Обернулся — колчан со стрелами и... — Это же лук Леголаса!
— А это меч Боромира, — Гордей встал, покачнулся. Латы весили как чертов холодильник. — И его же одежда. И... судя по ощущениям, его же белье. Которое жмет.
— У меня уши! — Лазарь пощупал. — Нет, обычные. Но должны быть острые!
— Радуйся, что не острые.
— Но как же эльфийская грация?!
— О, грация у тебя есть, — Гордей кивнул. — Смотри под ноги.
Лазарь посмотрел. Трава под его сапогами (эльфийскими чертовыми сапогами!) едва приминалась. Он подпрыгнул — приземлился бесшумно, мягко, как кот.
— Обсаурониться...
— Угу. А теперь глянь туда.
Гордей показал на холм. За холмом виднелись белые стены. Высокие, сияющие в неправильном солнце. Город. Нет, не просто город...