— Я не идеальный эльф! Я могу промахнуться! Могу струсить! Могу выбрать!
Треск усилился.
Белое пламя вокруг Денетора начало гаснуть. Сам он старел на глазах, превращаясь в то, чем был — иллюзию, навязанную сценарием.
— Я... я просто хотел быть хорошим дедом... хоть в истории...
— Наш дед и так хороший, — мягко сказал Лазарь. — Нам не нужна идеальная версия. Нам нужен настоящий.
Денетор рассыпался пеплом.
А мир вокруг...
***
Мир продолжал рушиться. Но теперь не от белого пламени — от противоречий. Когда герои отказались от ролей, история потеряла структуру.
Орки таяли. Стены осыпались. Небо покрывалось трещинами.
И Мара-назгулы слились в одну фигуру.
— Вы всё сломали! — голос из тысячи осколков. — Теперь мы все погибнем!
Она бросилась на братьев. Уже не назгул — буря из зеркальных осколков, несущая забвение.
Лазарь поднял лук. Но стрел не осталось — все сломаны.
Гордей взмахнул мечом. Но клинок прошел сквозь осколки.
И тогда вперед шагнул Рарог.
— Моя прелесссть — это не рёбра... — голос был тихим, но отчетливым. — Это вы. Сохранить вас — вот моя последняя охота.
Он обнял Мару.
Духовное пламя встретилось с зеркальным холодом.
— Нет! — Мара забилась. — Ты не настоящий! Ты воспоминание!
— А разве воспоминания не могут любить? — Рарог улыбнулся. — Я помню, как учил их ковать. Как ругался за разбитые тарелки. Как готовил ребрышки. Этого достаточно.
Взрыв.
Но не разрушительный — очищающий.
Мара рассыпалась на миллион осколков. Но теперь в каждом отражалось не страх — а свет. Теплый, домашний свет кузни.
Рарог начал таять.
— Рар... ты же уже... — Лазарь не находил слов.
— Столько раз можно умереть за семью, сколько раз семья в тебе нуждается, — голос еле слышный. — Это не жертва. Это привилегия.
Последняя искра.
И на земле — перо. Красно-золотое, теплое даже в рушащемся мире.
Лазарь поднял его.
— Спасибо, — прошептал он.
Мир вокруг окончательно терял форму. Оставались только они — две группы людей посреди растворяющейся истории.
И голос Чернобога. Уже без образа — просто голос из ниоткуда.
— Что вы наделали?
***
— Мы выбрали! — крикнул Гордей в пустоту. — Не роль, не сценарий — себя!
Мир трещал. Но не просто трещал — расслаивался. Проступали другие реальности. Навь. Усадьба. Современная Москва. Все смешивалось в безумный калейдоскоп.
И тут Лазарь почувствовал.
Холод.
Не внешний — внутренний. Проклятие, которое временно отступило в этой истории, вернулось с удвоенной силой.
— Я не могу... слишком много смертей... — он посмотрел на руки.
Они были прозрачными почти до плеч. Сквозь кожу просвечивали ледяные кости.
— Док!
— Слишком холодно... я видел их всех... каждого орка... у каждого была история... семья... и я убивал...
Воздух вокруг него начал кристаллизоваться. Эльфийская грация превращалась в абсолютную неподвижность льда.
— Лазарь, вернись! — Гордей попытался схватить брата.
Обжегся. Даже через латы холод был невыносим.
И тогда Лазарь взорвался.
Не физически.
Волна абсолютного холода ударила во все стороны. Остатки Минас-Тирита покрылись черным льдом. Распадающиеся орки превратились в ледяные статуи. Даже воздух замерз, превратившись в снежную пыль.
— Довольно! — голос шел откуда-то из глубины. Не Лазаря — чего-то древнего, что пробудилось в нем.
И в этот момент — боль. Острая, рвущая боль в груди, словно что-то треснуло внутри. Лазарь схватился за сердце. Сквозь пальцы проступил свет — не теплый, а холодный, мертвенный.
Киану и Дэнни отскочили. Даже им стало холодно.
А из темноты донесся другой голос. Слабый, но узнаваемый.
Голос деда.
— Первая трещина пошла...
И еще, эхом из ниоткуда.
— Навь не терпит героев — только честных.
Степаныч, единственный не затронутый холодом (мертвые не мерзнут), подошел к Лазарю.
— Эй, парень. Ты тут?
Лазарь — или то, что им стало — повернулся. Глаза были полностью белыми.
— Я... я не знаю. Слишком много. Граница стерлась.
— Какая граница?
— Между мной и зимой. Я больше не Лазарь. Я... явление.
Гордей стиснул зубы. Подошел ближе, несмотря на боль.
— Нет. Ты мой брат. Младший, вредный, поющий в душе.
— Отпусти и забудь... — прошептал Лазарь. И улыбнулся. Губы треснули, но улыбка была настоящей. — Всегда работает.
Что-то щелкнуло. Абсолютный холод отступил. Не исчез — просто втянулся обратно.
Лазарь упал на колени.
— Я... я чуть не...
— Но не сделал, — Гордей помог ему встать. — Потому что ты сильнее проклятия.
Перо Рарога в кармане потеплело. Словно старый друг похлопал по плечу — держись, пацан.
Мир вокруг окончательно развалился. Остались только клочки — кусок стены здесь, орк-статуя там, обрывок неба.
И они. Стоящие в пустоте.
— Ну что, — Киану закурил очередную сигарету. — Кажется, шоу окончено.
— Мы возвращаемся в свои миры? — спросил Дэнни.
— Наверное. Было весело, парни. Если будете в Голливуде — звоните.
И начал растворяться. Медленно, пиксель за пикселем.
— Эй! — крикнул Лазарь. — Спасибо!
— За что? — Киану улыбнулся.
— За то, что показали — даже в чужой истории можно остаться собой.
Киану кивнул и исчез.
Дэнни помахал топором.
— Увидимся в следующем кроссовере, придурки!
И тоже растаял.
Остались только братья, Степаныч и пустота.
Нет. Не пустота.
Философское пространство, где форма не важна — важна суть.
***
В пустоте материализовалась фигура. Не грозный Саурон, не величественный бог. Просто... усталое существо в простой черной робе.
Чернобог без маски.
— Довольны? — голос был тихим. — Сломали красивую историю.
— Чья история красивее — где все играют роли или где каждый выбирает? — спросил Гордей.
Чернобог сел прямо в пустоте. Подпер голову рукой.
— Вы не понимаете. Истории дают структуру. Смысл. Без них — хаос.
— Или свобода, — поправил Лазарь.
— Какая свобода? Ты умираешь! Превращаешься в лед! Это твоя свобода?
— Это мой выбор. Не навязанный проклятием рода. Не предписанный судьбой. Мой.
Чернобог встал. Прошелся по несуществующему полу.
— Вы хотите переписать легенду? Но вы не Толкин. Вы не бог.
— И не надо, — спокойно сказал Гордей. — У меня брат есть. А это больше, чем сценарий.
— Трогательно. Но недостаточно. Каждый автор — бог своего мира. Каждый бог — раб своей истории. Я создал этот тест, я устанавливаю правила!
— Правда? — Лазарь шагнул вперед. — А кто установил правила для тебя? Кто написал, что Чернобог должен быть злым?
Молчание.
— Вы сломали тест, — усмехнулся бог. — Что, в общем-то, тоже результат.
Из ниоткуда донесся звук. Чистый, мелодичный. Птичий.
И голос. Женский, с интонациями, которые братья уже слышали.
«Тот, кто может изменить сказку, достоин пройти в следующую главу.»
— Гамаюн, — выдохнул Лазарь.
И тут, совсем тихо, словно секрет самой себе.
«Выбор сделан. Суд продолжается.»
— И что теперь?
— Теперь? — Чернобог расправил плечи. Впервые за встречу выглядел... молодым? — Теперь вы возвращаетесь в Суд.
Он махнул рукой.
Пространство закрутилось.
Мир замер. Расплавился, как плёнка старой VHS-кассеты, оставленной на солнце. Цвета потекли вниз радужными струями. Звуки растянулись, превратившись в низкий гул.
Последнее, что Лазарь услышал — шёпот. Не из пространства, а из памяти. Голос Рарога, теплый и ворчливый.
«История закончилась. А вы — нет.»
И растворение завершилось.
Они снова падали.
Но теперь это было другое падение.
А где-то далеко-далеко, в хрустальной тюрьме, дед наблюдал. И улыбался.
Его мальчики ломали правила богов.
Как он и учил.
Но теперь — готовые к любому сценарию.
Потому что у них был свой.
***
ᛗᛟᚱᛟᛉᛟᚹᛃ ᛒᚱᚨᛏᛋᛏᚹᛟ ᚲᛟᛚᛁᚲᚨ ᚲᚨᛋᛏᛁ ᚹᛏᛟᚱᚨᛃᚨ
Глава 9. Суд Соломона
«Мы все судим себя строже, чем нас судят боги.»
ᛗᛃ ᚹᛋᛖ ᛋᚢᛞᛁᛗ ᛋᛖᛒᛃᚨ
***
Павел Сергеевич, пятьдесят восемь, судья районного суда. Двадцать лет в мантии, видел всякое: убийц, которые плакали как дети, детей с глазами убийц, матерей, оправдывающих сыновей-насильников. Думал, научился отделять работу от жизни.
Новогодняя ночь. Пустой кабинет, стопка неразобранных дел. Жена с детьми уехали к теще — «Ты же все равно работаешь, Паш». И правда, работал. Легче смотреть в бумаги, чем в зеркало.
Стук в дверь. Мягкий, почти вежливый.
— Открыто, — не поднимая головы от дела об убийстве.
Вошел старик. Седая борода, красный тулуп, мешок за плечами. Дед Мороз? В суде? В час ночи?
— Павел Сергеевич? — голос как скрип старого дерева. — Пришел с подарком.
— Слушайте, если это розыгрыш...
— Никакого розыгрыша. — Старик сел напротив, не дожидаясь приглашения. — Просто подарок для человека, который судит других триста дней в году.
Поставил на стол снежный шар. Внутри — миниатюрный зал суда. За судейским столом — крошечная фигурка. Павел присмотрелся. Фигурка была копией его самого.
— Что это за...
— Посмотрите внимательнее.
Снег в шаре закружился сам собой. Фигурка ожила. Начала двигаться. И Павел увидел.
Это был он. Но моложе. Первое дело. Парень, укравший хлеб для больной сестры. Павел тогда дал максимальный срок — «Закон есть закон».
Снег закружился быстрее. Новая сцена. Женщина, убившая мужа-тирана. «Пять лет. Могла уйти, а не убивать».
Еще быстрее. Подросток с наркотиками. «Колония. Пусть научится».
— Хватит, — Павел потянулся к шару.
Но руки прошли сквозь. Шар был здесь и не здесь одновременно.
— Вы судили по закону, — сказал старик. — Всегда по закону. Но забыли кое-что важное.