— Вот это точно.
Они открыли дверь.
***
Зал Суда рушился за их спинами, но они не спешили идти дальше. Просто стояли в темноте между мирами, глядя друг на друга в тишине.
Первый раз за всё время в Нави — без криков. Без погонь. Без монстров. Просто два брата в пустоте.
— Дышать разучился, — выдохнул Лазарь.
— Дышать — это как на велике. Не забывается.
— Ты когда последний раз на велике ездил?
— ...заткнись и дыши.
Они стояли, просто стояли. Гордей смотрел на брата — прозрачного, светящегося изнутри холодным светом, с черным пером, вросшим в руку. Лазарь смотрел в ответ — усталый, но живой. Всё ещё живой.
— Восемь перьев, — сказал Гордей. — Почти полный комплект.
— И что потом? Когда соберём все?
— Точно что-то обморозительное.
Лазарь усмехнулся. Потом посмотрел на руку с вросшим пером.
— Холод больше не приходит, Гор. Он просто... есть. Всегда. Как дыхание.
— Это плохо?
— Это... Я не знаю.
Где-то за спиной, в тенях рушащегося зала, прозвучал знакомый голос.
— Суд окончен. Но стражи остаются. Всегда остаются.
Они не обернулись. Знали — увидят только тень в маске.
— Пошли, — сказал Гордей. — Дед ждёт.
— Или то, что от него осталось.
— Или то, что притворяется им.
— В любом случае — пошли.
Они шагнули вперед. В новую темноту. В продолжение кошмара.
***
За дверью — лес. Заснеженный, тихий. И следы.
Следы были странными. На первый взгляд — человеческие. Но что-то в них было неправильно.
— Смотри на ритм шагов, — Лазарь присел на корточки.
— Что с ним?
— Слишком... механический. Как будто кто-то вспоминал, как ходят люди. Левая-правая, левая-правая. Но люди так не ходят. Мы спотыкаемся, меняем ритм, оглядываемся.
— А это существо...
— Просто шло. Как машина, притворяющаяся человеком.
Между следами — капли. В лунном свете они блестели. Лазарь коснулся одной.
— Вода. Талая вода посреди зимы.
— И эти капли... — Гордей присмотрелся. — Они образуют узор. Почти как буквы. Почти как послание.
— Дед бы оставил знак. Что-то, что только мы поймем.
— Если это дед.
— А если нет?
— Тогда мы идем в ловушку.
— Когда это нас останавливало?
Лес молчал — даже ветер затих. Только снег поскрипывал под ногами.
Следы вели все глубже в лес. Деревья становились старше, выше. На стволах проступали странные узоры — не то иней, не то древние письмена.
— Док...
— Вижу.
Впереди, между деревьями, мелькнул силуэт. Высокий, в красном. На миг. И исчез.
— Это был...
— Не знаю. Может, дед. Может, Корочун опять. Может, твоя любимая Эльза.
— Она не моя! Просто хорошо поет.
— Ага, конечно.
Они ускорили шаг. Следы становились глубже, расстояние между ними — больше. Кто-то — или что-то — начало бежать.
А потом лес кончился.
Резко, словно отрезали. Последний ряд деревьев — и обрыв. Внизу, далеко внизу — серая пустота Нави.
Следы вели прямо к краю. И обрывались.
— Спрыгнул? — Лазарь заглянул вниз.
— Или полетел. Или это вообще была приманка.
— И что теперь?
Гордей не успел ответить.
Снег под ногами дрогнул. Треснул. И они поняли — стоят не на земле.
На льду. Тонком льду над бездной.
Гордей присел, коснулся «земли». Палец прошёл сквозь снег, сквозь тонкую корку... и дальше была пустота.
— Док... мы стоим на льду.
— Толстом?
— Прозрачном.
Они посмотрели вниз. Сквозь лёд, далеко внизу, в серой пустоте Нави плавали тени. Огромные, медленные. И одна из теней подняла голову, словно почувствовав их взгляды.
Лёд треснул. Тонкая паутинка побежала от ног Лазаря.
— Не двигайся.
— А у меня есть выбор?
— Док, это не обрыв. Это продолжение суда.
— Что?
Лёд под Лазарем треснул громче. Паутина трещин расползалась быстрее.
Братья посмотрели друг на друга. В глазах — понимание.
— На три?
— На три.
— Один...
— Два...
Лёд начал проваливаться. Но они не побежали к безопасному краю.
— Морозовы не бросают своих, — сказал Гордей, протягивая руку брату.
— Даже в аду, — ответил Лазарь, принимая её несмотря на боль.
— Особенно в аду, — закончили они вместе.
— Три!
И прыгнули вниз. Вместе. Держась за руки, несмотря на боль от ледяного прикосновения.
Потому что Морозовы не бросают своих.
Даже когда падают в бездну.
Особенно тогда.
***
ᛋᚢᛞ ᛋᛟᛚᛟᛗᛟᚾᚨ
Глава 10. Дед
«В холодном сердце спит огонь живой,
Не для себя — а ради тех, кто рядом.
И жертва не исчезнет под золой —
Любовь хранится в сердце ледяном.»
ᛞᛖᛞ ᚹᛃᛒᛁᚱᚨᛖᛏ ᛋᛗᛖᚱᛏᛁ
***
Михаил Степанович, тридцать семь лет, сидел у больничной койки третий месяц подряд. Каждый день — одно и то же. Приходил к десяти, уходил к восьми. Читал Есенина вслух. «Письмо матери» дед любил особенно.
Медсестры качали головами — мол, бесполезно, не слышит он вас. Михаил упрямо продолжал. Сегодня дочитывал последние строки, когда почувствовал — дедова рука дрогнула в его ладони.
— Дед? — Михаил наклонился ближе. — Ты меня слышишь?
Пальцы сжались. Сначала слабо, потом сильнее. Радость ударила в голову — жив! Откликается!
Но хватка становилась железной. Кости захрустели.
— Дед, больно!
Глаза открылись. Но в них плескалась чужая тьма. Не дедовы глаза — провалы в никуда.
— Внучек... — прохрипело не-дедовым голосом. — Я так по тебе скучал... Иди ко мне...
Михаил закричал. Попытался вырваться, но рука держала намертво. Из горла деда полился черный дым, тянулся к лицу внука.
Темнота.
Михаил лежал на койке. Пытался встать — ничего. Тело чужое. Мертвое. Только глаза живые.
Рядом кто-то сидел. Молодой мужчина. Знакомое лицо. Его лицо. Его свитер. Его руки.
Открыл томик Есенина. Тот самый.
— «Ты жива еще, моя старушка?» — начал своим голосом.
Михаил хотел кричать. Рот не открывался. Только слеза скатилась по морщинистой щеке.
Его щеке. Теперь его.
— Буду приходить каждый день. Как ты приходил. Только я не устану. Никогда.
Захлопнул книгу.
— До завтра, внучек.
Шаги. Дверь. Тишина.
***
Братья приземлились на что-то мягкое. Слишком мягкое для Нави.
— Это было... легко, — Лазарь поднялся, отряхиваясь. Снег осыпался с куртки, но не таял. Странный снег — теплый на ощупь.
— Слишком легко. — Гордей огляделся, рука привычно легла на рукоять секиры.
— Может, нам просто повезло?
— В Нави не везет. В Нави либо больно, либо ловушка.
Вокруг простиралась заснеженная равнина. Идеальная, как на рождественской открытке. Снег искрился в свете... откуда здесь свет? Солнца в Нави не было.
Лазарь присел, зачерпнул горсть снега. Тот рассыпался между пальцев как сахарная пудра.
— Гор, снег не скрипит.
— И что?
— Снег всегда скрипит. А этот... — он принюхался. — И не пахнет. Вообще ничем.
Гордей тоже вдохнул. Действительно — никакого запаха. А Навь всегда пахла. Смертью, тленом, древней пылью. Здесь — стерильная пустота.
— И еще, — Лазарь посмотрел на свои руки. — Я не чувствую холода. Внутреннего холода. Впервые за... не помню сколько.
— Определенно ловушка.
— Согласен.
Они двинулись вперед. Снег под ногами не проминался, словно шли по твердой поверхности, присыпанной белой пылью. Вдали показался дворец.
Не черная громада Чернобога. Серебристое здание, все грани которого отражали несуществующий свет. Идеально симметричное, как компьютерная модель.
— Красиво. Прямо как в сказке.
— Вот именно. Как в сказке. А мы не в сказке, Док.
— Может, Чернобог решил сделать ремонт?
— Ага, хремонт. — Гордей не сводил глаз с дворца. — Смотри — ни единой тени. Как такое возможно?
Лазарь прищурился. Точно — дворец отбрасывал отражения во все стороны, но теней не было. Физически невозможно, даже по меркам Нави.
— Пошли. Все равно выбора нет.
Подошли к воротам — массивные створки из полированного металла. В отражении братья выглядели... странно. Здоровыми. Отдохнувшими. У Лазаря не было прозрачной кожи и ледяных вен. У Гордея — усталых морщин вокруг глаз.
— Не нравится мне это, — пробормотал Гордей.
— А что тебе вообще нравится? — Лазарь толкнул створку.
Та открылась без звука. За ней — зал, весь из зеркал. Пол, стены, потолок — бесконечные отражения, создающие иллюзию бесконечного пространства.
И в центре, на серебряном троне — дед.
Живой. Здоровый. Румяный. В красном тулупе, с искрящейся бородой. Увидел их — и лицо озарила широченная улыбка.
— Мальчики мои! — вскочил, раскинул руки. — Наконец-то! Я так ждал!
Братья замерли. Что-то было не так. Что-то кричало внутри — опасность, ложь, бежать. Но ноги не слушались.
Дед подбежал, обнял обоих. Объятия теплые, пахнущие хвоей и мандаринами. Как в детстве. Как должно быть.
— Садитесь, садитесь! Я приготовил какао! С зефирками! Как вы любите!
— Какао? — Лазарь моргнул. — Дед, ты терпеть не можешь какао.
— Что? Конечно люблю! Всегда любил!
Братья переглянулись. В глазах Гордея плескалась тревога.
— Дед, — медленно сказал он. — Ты говорил, что какао — это сладкая бурда для баб. И что настоящие мужики пьют чай. Или водку. Но не какао.
Дед рассмеялся. Слишком громко. Слишком долго.
— Ах вы, шутники! Всегда меня подкалываете! Идемте, идемте, стынет же!
Повел их к столу — тоже зеркальному. На нем три чашки, от которых поднимался пар. Пахло шоколадом и ванилью. Аппетитно. Слишком аппетитно.
— Дед, — Лазарь сел, но к чашке не притронулся. — Где мы?
— Дома, конечно! Разве не узнаете? Это же наша столовая!
— У нас никогда не было зеркальной столовой.
— Всегда была! Вы просто забыли. Дети часто забывают. Ничего, я напомню. Пейте какао!