Отражения в зеркалах начали двигаться. Сначала едва заметно — моргнули не в такт, повернули голову иначе. Потом активнее. Отражение Лазаря потянулось к чашке, хотя сам он не двигался.
— Неплохо сыграно, правда? — голос донесся из всех зеркал сразу. Женский, с металлическими нотками. — Почти поверили?
— Мара. — Гордей медленно встал, доставая секиру.
— Я предпочитаю «Бывший хранитель границ». — Из зеркала напротив вышла фигура.
Не страшная. Не уродливая. Просто... усталая. Женщина средних лет в потертой серой мантии. Лицо изрезано морщинами, в глазах — бесконечная пустота.
— Да, как твой дед. Только неудачный.
Ложный дед начал расплываться. Красный тулуп стек как краска, борода осыпалась хлопьями. Остался манекен из зеркального стекла.
— Пятьсот лет назад я была как он, — продолжила Мара, обходя стол. — Хранила границу между мирами. Морозова звали. Вера Морозова. Не припоминаете такую в семейных легендах?
— Не было такой, — отрезал Гордей.
— Конечно не было. Неудачников вычеркивают из истории. — Она провела рукой по зеркальной стене. — Я выбрала власть над долгом. Решила сама определять, кто достоин жить, а кто — вечно отражаться.
— И?
— И границы не простили. Превратили в то, что видите — вирус отражений. Теперь я везде и нигде. В каждом зеркале, в каждой луже, в каждом осколке.
Лазарь встал, отодвигая стул. Тот упал — но в отражениях остался стоять.
— Чего ты хочешь?
— Показать правду. — Мара улыбнулась. У нее было слишком много зубов. — Смотрите — вот вы какие сейчас.
В зеркалах — настоящие братья. Усталые, раненые. У Лазаря половина тела прозрачная, вены светятся холодным светом. У Гордея лицо в шрамах, глаза красные от недосыпа.
— А вот какими могли бы быть.
Другие зеркала — идеальные версии. Лазарь в белом халате, с нобелевской медалью. Гордей в деловом костюме, успешный, уверенный.
— Ни болезни. Ни проклятия. Ни вечной охоты на тварей. Обычная, счастливая жизнь.
— Скучная жизнь, — поправил Лазарь.
— Безопасная жизнь! — Мара ударила по столу. Зеркало треснуло. — Вы не понимаете? Ваш дед сделает тот же выбор, что и я! Власть всегда побеждает любовь!
— Нет.
— Да! Я видела тысячи хранителей. Все ломаются. Все предают. Я просто сломалась первой.
Из треснувшего стола полезли руки. Зеркальные, искаженные копии братьев. Хватали за ноги, тянули вниз.
— Станьте отражениями. Это не больно. Это даже приятно. Вечность без боли, без страха, без...
Грохот!
Гордей рубанул секирой по столу. Тот взорвался тысячей осколков. Руки втянулись обратно, истекая серебристой жижей.
— Без любви, — закончил он. — Ты забыла добавить — без любви.
— Любовь — это боль! Посмотрите на себя! Вы умираете друг за друга каждый день! Это глупо!
— Это семья, — Лазарь выхватил кинжал правды. На лезвии проступили морозные узоры.
Мара зашипела. Пространство вокруг начало меняться. Стены двигались, пол становился потолком, отражения лезли из всех поверхностей.
— Я покажу вам будущее! — кричала она из всех зеркал. — Покажу, как Лазарь убьет тебя, Гордей! Случайно! Во сне! Просто обнимет покрепче!
В зеркалах — сцена. Спальня. Лазарь-ледяной обнимает брата. Тот синеет, хрипит, затихает. А Лазарь спит, улыбаясь.
— Видели? Это ждет вас через месяц! Через неделю! Через день!
Гордей остановился. Секира дрогнула в руках.
— Гор? — Лазарь обернулся к брату. — Гор, это ложь. Ты же знаешь.
— А если нет? — шепот едва слышный.
— Тогда разберемся. Как всегда.
— Док...
— Заткнись. Ты мой брат. Мы справимся.
И тут маска на поясе Лазаря нагрелась. Женская маска из Суда, которую они подобрали. Сначала тепло, потом жар. Потом — треск.
— Что за... — Лазарь схватился за маску.
Из трещин полился золотой свет. Не резкий — мягкий, как летнее солнце.
— Она не любит ложь, — прошептал чей-то голос. Женский, древний, но не старый. Скорее — вечный.
Маска взорвалась светом.
Зеркала закричали. Все отражения, все копии, сама Мара — завыли на тысячу голосов. Свет прожигал иллюзии как кислота.
— Нет! — Мара пыталась удержать форму. — Это невозможно! Она мертва! Снежина мертва тысячу лет!
Но иллюзия рассыпалась. Зеркальный дворец растаял как мираж. И братья полетели вниз.
Снова.
На этот раз — по-настоящему. Больно. Холодно. Страшно.
— Ненавижу Навь! — заорал Лазарь в падении.
— Я тоже! — откликнулся Гордей.
— Хотя какао было неплохое!
— Да пошло оно!
Удар.
***
Боль прошила от макушки до пяток. Настоящая, честная боль — лучшее доказательство реальности.
Лазарь открыл глаза. Каменный пол, покрытый инеем. Запах — затхлость, древность, немного серы. Тронный зал Чернобога.
— Живой? — Гордей уже поднимался, хватаясь за бок.
— Вроде. Ты?
— Тоже вроде.
Огляделись. Зал огромный, теряющийся в темноте. Колонны из черного льда уходили вверх, исчезая где-то в невидимом потолке. На стенах — фрески, изображающие историю смерти.
И там, в центре — трон из костей.
А перед троном — хрустальный пузырь.
— Дед! — братья бросились вперед.
В пузыре, застывший между мгновениями, висел дед. Но не просто завис — его рука тянулась то к одной руне на поверхности сферы, то к другой. Туда-сюда, туда-сюда. Как маятник, застрявший между тактами.
— Что с ним? — Лазарь коснулся пузыря. Холод обжег даже его ледяные пальцы.
— Временная петля. — Голос Чернобога раскатился по залу.
Братья обернулись. Он сидел на троне — огромный, древний, усталый. Подпирал голову рукой, как офисный клерк в конце бесконечной смены.
— Ваш дед застрял в моменте выбора. Между долгом перед миром и любовью к семье. Тысячную долю секунды, растянутую в вечность. Поэтично, не правда ли?
— Отпусти его!
— Не могу. — Чернобог пожал плечами. — Он сам себя запер. Не может выбрать. Открыть Печати и освободить мертвых — предать живых. Закрыть навсегда — предать память предков. Мило.
— Должен быть способ!
— О да. Всегда есть способ. — Чернобог встал. Кости трона скрипнули. — Но вам он не понравится.
Подошел к пузырю, провел рукой по поверхности. Руны вспыхнули, показывая сцену.
Дед стоит перед Первой Печатью. В руках — ключ-снежинка. Чернобог рядом, нашептывает. За спиной — призрачные фигуры всех Морозовых. И впереди — силуэт женщины в белом.
— Выбор простой, — комментировал Чернобог. — Повернуть ключ влево — Печати падут. Мертвые вернутся. Хаос, да. Но и справедливость. Вправо — Печати усилятся. Мертвые останутся в изгнании навечно. Порядок, но построенный на костях.
— А прямо? — спросил Лазарь.
Чернобог моргнул.
— Что?
— Ключ же можно не поворачивать. Или сломать. Или засунуть его тебе в чёрную...
— Лазарь! — рявкнул Гордей.
— Что? Я серьезно! Всегда есть третий вариант!
Чернобог смотрел на младшего брата как на говорящую собаку.
— Ты... ты серьезно предлагаешь сломать ключ Первой Печати?
— А что? Сломаешь ключ — не откроешь дверь. И плакал твой план.
— Это... это... — Чернобог открывал и закрывал рот. — Это же варварство!
— Это гениально! — Лазарь повернулся к пузырю. — Дед! Ломай ключ!
Но дед не слышал. Продолжал тянуться то к одной руне, то к другой.
— Бесполезно, — Чернобог вернулся на трон. — Он застрял не в пространстве. Во времени. В моменте невозможного выбора.
— Тогда надо попасть в этот момент.
— И как ты... ах.
Лазарь уже доставал маску. Треснувшую, но восстановившуюся — золотые швы на месте разломов.
— Док, ты уверен?
— Нет. Но других идей нет.
— А если не вернешься?
— Вернусь. Я же обещал посмотреть с тобой новый сезон Мандалорца.
— Мы его уже посмотрели.
— Тогда следующий.
— Следующий выйдет через год.
— Тем более нельзя застревать.
Надел маску.
Мир взорвался.
***
Лазарь стоял в моменте. Не во времени — в самом моменте. Вокруг — застывшие осколки мгновений. Дед, тянущийся к руне. Чернобог с открытым ртом. Призраки предков как восковые фигуры.
И она.
Женщина в белом, стоящая по другую сторону Печати. Лицо скрыто капюшоном, но Лазарь знал — это та, чью маску он носит.
— Снежина? — прошептал он.
— Почти угадал. — Голос как первый снег на траве. — Я была ей. Теперь — просто память о выборе.
— Каком выборе?
— Том же, перед которым стоит твой дед. Долг или любовь. Я выбрала долг. Стала частью Печати. Твой дед мудрее — он не может выбрать.
— Потому и застрял?
— Потому и застрял. Иногда отказ выбирать — тоже выбор.
Лазарь подошел к деду. Тот двигался медленно, как в густом сиропе. Глаза полны боли.
— Дед, я здесь.
Веки дрогнули. Взгляд сфокусировался.
— Ла... зарь?
— Привет, дед. Застрял?
— Не могу... выбрать... Любой выбор — предательство...
— А кто сказал, что надо выбирать? — Лазарь взял деда за руку. Холодную, но живую. — Может, фигня все эти выборы?
— Но ключ...
— К черту ключ. К черту Печати. К черту долг. — Лазарь сжал ладонь деда. — Ты нас вырастил. Защищал. Любил. Какой еще долг?
— Род... Традиция...
— Род — это мы. Живые. А не пыльные портреты. Ломай.
— Но мертвые...
— Пусть Чернобог с ними разбирается. Это его работа.
Дед моргнул. В глазах мелькнуло что-то похожее на... смех?
— Ты предлагаешь... просто уйти?
— А что? Пенсия заслужена. Внуки выросли. Самое время на покой.
Женщина в белом приблизилась. Капюшон сполз, открывая лицо — молодое, но с древними глазами.
— Мальчик прав, Дияд. Иногда лучший выбор — не играть.
— Снеж... — дед потянулся к ней. — Ты же...
— Мертва? Да. Но это не мешает давать советы. — Она улыбнулась. — Сломай ключ. Пусть следующие поколения сами решают.
— Но это...
— Разумно. Ты свое отстоял. Хватит.
Дед посмотрел на ключ в руке. Снежинка пульсировала холодным светом.