— Знаете... а ведь... правда хватит.
Сломал.
Просто взял и сломал. Как сухую ветку.
Момент взорвался.
***
Лазарь вылетел из памяти как пробка из бутылки. Маска слетела с лица, звеня об пол.
Пузырь трескался. Сначала тонкие линии, потом шире. Дед внутри дернулся, глаза распахнулись.
— Осторожно! — Гордей подхватил брата.
Взрыв!
Хрусталь разлетелся сотнями осколков. Но не ранил — просто растаял в воздухе. А дед...
Дед упал на колени. Старый, измученный, но живой.
— Кретины... — прохрипел. — Я же ясно показал — бегите...
Братья бросились к нему. Обняли с двух сторон, не давая упасть.
— Дед!
— Ой, ой, осторожно! Старые кости!
Пауза.
— Скучал, пострелята. Очень скучал.
Обнимались молча. Гордей всхлипнул — один раз, тихо. Лазарь просто держался за деда, боясь отпустить.
— Трогательно. — Чернобог наблюдал с трона. — Почти плачу. Почти.
— Завались, — буркнул Лазарь.
— О, дерзость! В моем доме! — Но в голосе не было злости. Скорее... интерес? — Значит, сломали ключ. Оригинально.
— Это Лазаря идея, — дед попытался встать. Братья подхватили под руки.
— Конечно его. Только Морозов мог додуматься сломать артефакт Создания.
— А что теперь? — спросил Гордей.
— Ничего. — Чернобог пожал плечами. — Печать без ключа — просто стена. Не открыть, не закрыть. Статус кво на следующую тысячу лет.
— И ты не злишься?
— Я устал злиться. Устал вообще. — Он откинулся на спинку трона. — Знаете что? Возвращайтесь домой. Надоели.
— Просто так?
— А что вы хотите? Эпическую битву? Размахивание мечами? — Чернобог зевнул. — Мне три тысячи лет. Я видел все возможные битвы. Скучно.
Но тут пространство дрогнуло. Из осколков разбитых зеркал начала собираться фигура.
— Я так не думаю! — Мара материализовалась рядом с троном. Уже не человек — сгусток отражений в человеческой форме. — Мне нужен он!
Указала на деда.
— Дед Мороз. Сосуд силы рода. С ним я стану новым хранителем границ. Идеальным. Без слабостей. Без любви!
— Мара, — Чернобог даже не повернул головы. — Уйди. Ты утомляешь.
— Нет! Я ждала пятьсот лет!
Бросилась к деду. Быстро, слишком быстро. Гордей едва успел заслонить — удар отбросил его к колонне. Лазарь выстрелил, но пули прошли сквозь.
— Бесполезно! — смеялась Мара. — Я везде и нигде!
Схватила деда за горло. Старик захрипел, пытаясь вырваться.
— Отпусти! — Лазарь бросился на нее.
И... прошел сквозь. Холод обжег изнутри. Не его холод — чужой, враждебный.
— Глупый мальчик. Ты думаешь, твой лед особенный? Я была льдом, когда твой род еще не родился!
Но хватка ослабла. Мара дернулась, глядя на свои руки. Они начинали твердеть. Из отражений превращались в лед.
— Что... что ты делаешь?
— Ничего. — Лазарь поднялся. Глаза светились изнутри — не холодным, а каким-то иным светом. — Просто ты коснулась меня. А я теперь... граница.
— Граница?
— Между теплом и холодом. Между жизнью и смертью. — Он шагнул к ней. — И знаешь что? Отражения не могут отражаться в границах.
Мара закричала. Ее тело начало застывать — не от холода, а от невозможности существовать. Отражение, которому некуда отражаться.
— Это невозможно!
— В Нави все возможно. — Лазарь протянул руку. — Ты можешь остаться. Но не как вирус. Как память.
— Я... я не хочу быть памятью!
— А я не хотел быть ледышкой. Но вот — живу.
Мара смотрела на протянутую руку. В глазах боролись ненависть и... надежда?
— Пятьсот лет...
— Хватит. Отпусти себя.
Она разжала хватку. Дед упал, закашлялся — но живой. А Мара...
Мара взяла Лазаря за руку.
И растаяла. Не исчезла — растворилась. Остался только осколок зеркала, теплый на ощупь.
— Вот это поворот, — прокомментировал Чернобог. — Не ожидал. Браво.
Гордей помог деду сесть. Старик тяжело дышал, потирая горло.
— Док... что ты сделал?
— Понятия не имею. Само получилось.
— У тебя часто само получается?
— В последнее время — да.
Дед кашлянул, привлекая внимание.
— Мальчики... спасибо. Но... — он посмотрел на свои руки. Полупрозрачные, тающие по краям. — Боюсь, ненадолго.
— Что? Нет! — Лазарь упал на колени рядом. — Мы же только...
— Пузырь держал меня. Теперь время догоняет. — Дед улыбнулся. Устало, но тепло. — Ничего. Я готов.
— Мы не готовы!
— Придется научиться. — Он потрепал Лазаря по прозрачным волосам. — Ты изменился.
— Немного подмерз.
— Это не плохо. Холод хранит. — Повернулся к Гордею. — А ты возмужал.
— Пришлось.
— Молодец. — Дед встал, покачнулся. — У меня мало времени. Слушайте.
Вынул из бороды перо. Не черное перо Гамаюн — серебристое, пульсирующее внутренним светом.
— Родовое перо. Старше меня, старше деда моего деда. Возьми, Лазарь.
— Почему я?
— Потому что ты — мост. Между холодом и теплом. Между жизнью и смертью. — Вложил перо в ледяную ладонь. — С двумя перьями станешь тем, кем должен стать.
— Кем?
— Узнаешь. — Дед пошатнулся. Братья подхватили. — И еще...
Губы зашевелились, выговаривая имя:
— Снеж... про...
Но ветер — откуда в зале ветер? — унес окончание.
— Что? Дед, что?
— Передай Лазарю... — голос слабел. — Что он молодец. Что я горжусь. Что секрет Эльзы я никому не выдал.
— Дед! — Лазарь покраснел. — Это не...
— И еще... ребрышки в морозилке. Рарог бы одобрил.
Улыбнулся. Закрыл глаза.
И обнял Лазаря.
Тепло. Невозможное, абсолютное тепло полилось из деда в ледяное тело внука. Лазарь дернулся — больно! — но дед держал крепко.
— Прости... старый дурак... должен был... раньше...
— Дед, не надо!
Но тепло продолжало течь. А дед... дед таял. Как снег весной. Как последний снег перед летом.
— Гор...
— Я здесь, дед.
— Защищай его. Он сильный... но хрупкий... как лед...
— Буду.
— Хорошие мальчики... хорошие внуки... жаль... ребрышек больше не...
Рассыпался.
Как древний снег. Как память о зиме. Остался только теплый ветер и запах хвои.
Лазарь упал на колени. Лед на его теле трескался, отваливался кусками. Под ним — живая кожа. Бледная, но живая.
— Дед? Дед!
— Он... он ушел, Док.
— Нет. Нет, нет, нет. Мы же только нашли его!
— Он сделал свой выбор.
Серебристое перо в руке Лазаря вспыхнуло. Боль пронзила от ладони до сердца. На груди проступил узор — морозный рисунок, но из переплетенных перьев.
А из воздуха материализовалось девятое перо Гамаюн. Черное с серебряными прожилками.
— Что... что происходит?
— Ты стал Летописцем, — тихо сказал Чернобог. Впервые — без сарказма. — Тот, кто помнит.
— Я не понимаю...
— Поймешь. Когда придет время.
***
Хлопки.
Медленные, издевательские.
— Браво. Трогательно. Дед пожертвовал собой.
Из теней вышел Корочун. Улыбался, показывая слишком много зубов.
— Но вы забыли одну деталь. Выход из Нави закрыт. А я — его страж.
Братья встали спина к спине. Усталые, израненные, потерявшие деда.
Но живые. И вместе.
— Готов, Док?
— Всегда готов, Гор.
— За деда?
— За деда. За Рарога. За семью.
— Работают братья.
Корочун улыбнулся. В его улыбке была вся зима мира.
***
ᛞᛖᛞ
Глава 11. Расколотая зима
«Холод не врет. Он просто приходит.»
ᚱᚨᛋᚲᛟᛚᛟᛏᚨᛃᚨ ᛉᛁᛗᚨ
***
Анна и Антон Шуваловы, близнецы, десять лет. Канун Нового года, лес за деревней Малые Кресты. Родители пили третий день подряд — отец потерял работу, мать заливала горе. Праздника не будет, но дети решили сделать его сами.
Антон увидел елку первым. Идеальная — пушистая, ровная, как с открытки. Стояла на другом берегу замерзшего ручья.
— Ань, смотри какая!
— Подожди Тош, лед тонкий!
Но Антон уже ступил на лед. Первый шаг — ничего. Второй — легкий треск. На третьем лед проломился.
Всплеск. Крик. Тишина.
Аня бросилась к полынье. Братик барахтался в черной воде, хватал ртом воздух, тянул руки. Она легла на живот, поползла к краю. Протянула ветку — короткая. Сбросила варежки, потянулась рукой.
Поймала. Потащила.
Вытащила.
Антон не дышал. Губы синие, глаза закрыты, из носа текла вода. Аня трясла его, дышала в рот, как учили в школе. Терла снегом лицо, колотила по груди.
Бесполезно.
Села рядом в снег. Обняла. Начала качать, как маленького.
— Спи, мой братик, спи... Вот потеплеет — проснешься... Весной проснешься...
Так их и нашел дед Илья через час. Девочка баюкала мертвого брата, пела колыбельную. Отмороженные руки не разжимались.
В больнице Аня не плакала. Только повторяла.
— Он не умер. Просто замерз. Когда станет тепло, оттает.
Через неделю слегла с воспалением легких. В бреду звала Антона, просила прощения. На десятый день затихла.
Хоронили вместе. В одном гробу.
На могильном камне выбили: «Аня и Антон Шуваловы. Вместе навсегда».
Каждую зиму на могиле появляются две пары детских следов. Ведут в лес, к ручью. Но обратно не возвращаются.
А елка до сих пор растет на том берегу.
Идеальная. Недосягаемая.
Вечная.
Иногда зима не даёт второго шанса. Но сегодня...
***
Корочун атаковал без предупреждения.
Не кулаками, не магией — холодом памяти. Тысячи зим рода Морозовых обрушились на братьев одновременно. Каждая смерть от мороза, каждое отмороженное лицо, каждый последний выдох в снегу.
Лазарь закричал. В голове взрывались картины — старуха, замерзшая у порога собственного дома. Ребенок, заблудившийся в метель. Солдаты сорок второго, вмерзшие в окопы.
— Чувствуете? — голос Корочуна звучал отовсюду. — Это ваше наследие. Каждый, кто умер от холода за тысячу лет.
— Мы... спасали... людей! — Гордей пытался поднять секиру, но руки не слушались.