В голове мелькнула мысль — четкая, чужая, его собственная.
Он был почти льдом. И это было удобно. Без боли. Без страха потерять. А теперь снова дыхание режет горло, сердце колотится, можно умереть. Страшно. Но страх — это тоже жизнь.
Он чувствовал, как холод жжёт лёгкие изнутри. Как сердце толкает кровь ледяными толчками — раз в три секунды, болезненно медленно. Как мороз грызет кости, но не убивает — просто напоминает о границе. И как страх ползет по спине — не враг, а знак, что он всё еще достаточно живой, чтобы бояться смерти.
Гордей тоже изменился. Руки светились внутренним жаром, но огонь больше не рвался наружу. Он обрел форму, границы. Контроль.
Братья посмотрели друг на друга. Лазарь был прохладным на ощупь, но не ледяным — как утренняя роса. Гордей излучал тепло, но не обжигающее — как камин за стеклом. Их тела стали новыми сосудами равновесия. Не крайности, а золотая середина между жизнью и смертью, теплом и холодом.
— Мы... — начал Гордей.
— Мы как Саб-Зиро и Скорпион, — закончил Лазарь. — Охренеть не встать.
— Док... ты неисправим...
Из воздуха материализовалось перо. Но не черное как перья Гамаюн. Серое, с красными прожилками — как засохшая кровь на пепле. Повисело между братьями, словно выбирая.
— Это ваше перо, — прошептал Корочун. Он больше не метался. Стоял поодаль, наблюдая. — Первое перо новой истории. Той, которую пишете вы, а не боги.
Перо медленно опустилось. Лазарь и Гордей одновременно протянули руки. Перо коснулось обеих ладоней — и разделилось. На мгновение стало двумя, потом снова слилось, уже в руке Лазаря.
— Почему...
— Потому что ты — Летописец. — Корочун начал рассыпаться. Медленно, по снежинке. — Но теперь ты будешь писать не холодную правду. А правду тех, кто живет на границе.
— Подожди! — Лазарь шагнул к нему. — Что ты такое? Кто?
— Я — выбор, которого не сделали ваши предки. Я — зима, которая могла быть. — Корочун улыбнулся. По-человечески, грустно. — Но вы выбрали другую зиму. Живую. Больную. Настоящую.
Он поднял руку. Из рассыпающихся пальцев выпало десятое перо Гамаюн. Черное с серебром — последнее из старой истории.
— Теперь их десять. Хозяйка придет за своей историей.
И рассыпался окончательно. Как древний снег весной. Не растаял — именно рассыпался, превратившись в искрящую пыль.
В белом небе мелькнуло что-то. Птица? Тень? Или просто черное перо на ветру? Но когда Лазарь поднял голову — только серая пустота.
Братья остались одни посреди белого поля.
— И что теперь? — спросил Гордей.
Лазарь наклонился, поднял десятое перо. Оно было теплым.
— Не знаю. Но... — он полез в карман. — У нас еще кое-что есть.
Достал флягу Степаныча. Ту самую, куда собрали пепел Рарога.
— Думаешь, стоит?
— А что мы теряем?
Открыли. Пепел внутри был еще теплым. Нет — горячим. Как будто огонь только что погас.
И оттуда донесся голос. Слабый, искаженный, но узнаваемый.
— Ребрышки в морозилке.
Братья переглянулись.
— Рар? — прошептал Лазарь.
— ...а если слышите — значит, еще горит. Не бойтесь, балбесы. Боль — это плата за огонь. Но не за холод. Холод — бесплатный. А за тепло всегда платишь.
Пепел вспыхнул. Один раз, ярко. Огненная искра поднялась в серое небо и погасла.
— Берегите друг друга, придурки. Флолэс виктори.
Тишина.
— Это точно был он, — сказал Гордей. Голос дрогнул.
— Ага. Даже мертвый думает о еде.
Закрыли флягу. Убрали обратно — бережно, как святыню.
И тут пространство вокруг дрогнуло. Белое поле начало рассыпаться как декорация.
— Браво.
Они обернулись. Чернобог стоял в десяти шагах. Но не в Изначальной Зиме — они снова были в его тронном зале. Черные колонны, костяной трон, запах вечности.
— Вы... приняли зиму? Не победили, не обошли, а приняли? — в древних глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. Или надежду?
— А что еще оставалось? — Лазарь пожал плечами.
Чернобог молчал, разглядывая братьев. Потом прошептал:
— Впервые за три тысячи лет... Кто-то написал новую страницу. Не переписал старую. Написал новую.
Еще одна пауза.
— Что ж. Посмотрим, куда приведет ваша история.
Взмахнул рукой. В воздухе открылся портал — рваная дыра в ткани реальности. За ней мелькали образы. Москва. Нью-Йорк. Каир. Токио.
И везде падал снег. Черный снег.
— Это... — Гордей шагнул ближе.
— Последствия. Вы приняли новую зиму. Мир принимает ее вместе с вами. — Чернобог вернулся на трон. — Идите. Посмотрите, что натворили.
У портала воздух был странный. Снег падал как пепел, но пах елкой и мандаринами. Сладкий дым из детства. Воздух вибрировал — то самое ощущение за секунду до боя курантов. Когда старый год уже мертв, а новый еще не родился.
Из портала доносилась мелодия. Тихая, искаженная.
В лесу родилась елочка, в лесу она...
Фальшиво. Как из сломанной музыкальной шкатулки.
— Готов? — Гордей остановился у края.
— Всегда!
Шагнули в портал. Не оглядываясь.
За спиной остались — растаявшая Изначальная Зима, усталый древний бог на костяном троне, новое перо в кармане и десять черных перьев Гамаюн.
Впереди ждал дом. Или то, что от него осталось.
И мир, который только начал понимать — зима изменилась. Навсегда.
Портал закрылся.
Черный снег продолжал падать. Везде.
***
ᚱᚨᛋᚲᛟᛚᛟᛏᚨᛃᚨ ᛉᛁᛗᚨ
Глава 12. Новый год
«В ту ночь желания исполнялись. Но по новым правилам.»
ᛉᛖᛚᚨᚾᛁᛃᚨ ᛁᛋᛈᛟᛚᚾᛃᚨᛚᛁᛋ ᛈᛟ ᚾᛟᚹᛃᛗ ᛈᚱᚨᚡᛁᛚᚨᛗ
***
Катя Воронцова, семь лет. Военный городок где-то под Воронежем. Предновогодняя ночь, мама на кухне. Плачет в фартук, думает — дочка не слышит.
Катя слышит. Всегда слышала. С того дня, как пришла похоронка.
Села за стол, достала лист из школьной тетради. Вывела печатными буквами.
«Дорогой Дед Мороз! Верни папу. Я была хорошей девочкой. Даже за двойку по математике не врала. Пожалуйста.»
Сложила треугольником, как учил покойный дедушка. Встала на табуретку, открыла морозилку. Положила письмо между пельменями и замороженной клубникой.
— Желания лучше сбываются, если их охладить, — прошептала дедушкины слова.
Стук в дверь. Тихий, вежливый. Три раза.
Мама замерла у плиты. Катя выглянула из-за шторы. На пороге — никого. Только снег. Черный снег падает в желтом свете фонаря.
— Мам, там...
— Иди спать, солнышко. Показалось.
Но Катя не спала. Слушала, как мама ходит по квартире, проверяет замки. Как шепчет молитвы. Как плачет.
Утром на пороге стояла коробка. Аккуратно обернутая в коричневую бумагу, перевязанная бечевкой. Без адреса, без марок.
Катя открыла первой.
Металлическая урна. Начищенная до блеска. Табличка: «Майор Шевелёв И.М. 1983-2023. Герой России (посмертно)».
Та самая, что потеряли год назад. В хаосе эвакуации, в панике отступления. Мама искала, писала запросы. Бесполезно.
А теперь — вот она. На дне коробки — записка. Детский почерк, но не Катин.
«Желание исполнено. Новый Менеджмент.»
Катя прижала урну к груди. Холодный металл обжигал через ночнушку.
— Мама... папа вернулся.
Мама сначала закричала. Потом упала на колени. Потом засмеялась — страшно, с всхлипами.
Потом они сели рядом на пороге. Молчали.
За окном падал черный снег. Одна снежинка залетела в дом, коснулась Катиной щеки.
И девочка вспомнила.
Как папа подбрасывал ее к потолку. Как пах его китель — табаком и одеколоном «Шипр». Как он обещал вернуться к Новому году.
Вернулся. По-своему.
— Спасибо, — прошептала Катя неизвестно кому. — Хоть не один он там. Теперь не один.
Обняла урну крепче. Мама обняла их обеих.
Новый год наступил тихо. Без курантов, без салютов. Только черный снег за окном и две женщины, прижимающие к себе то, что осталось от самого дорогого человека.
Иногда желания исполняются.
Просто не так, как мы хотим.
А как нужно.
***
Портал выплюнул их прямо во двор усадьбы. Лазарь упал на колени, хватая ртом воздух. Переход из Нави всегда бил по легким — как нырнуть с глубины на поверхность.
— Живой? — Гордей уже стоял, осматриваясь.
— Вроде... — Лазарь поднялся, отряхивая снег. Черный снег. — Гор, мы дома?
Усадьба стояла. Обгоревшая, с выбитыми окнами, но стояла. Крыша провалилась над правым крылом. Стены покрыты копотью. Но дом не рухнул.
— Рарог защитил, — тихо сказал Гордей. — Даже мертвый.
Снег падал медленно. Не как обычный — каждая снежинка словно зависала в воздухе, кружилась, искала свою цель. Лазарь поймал одну на ладонь.
Не холодная. Теплая, как слеза.
И в голове вспыхнула картинка — он, пятилетний, лепит снеговика. Мама выглядывает из окна, смеется. Отец фотографирует их старым «Зенитом».
— Память, — прошептал Лазарь. — Снег несет память.
— Идем в дом, — Гордей потянул его за рукав. — Проверим, что осталось.
Входная дверь висела на одной петле. В прихожей — бардак. Мебель перевернута, на стенах следы когтей. Но странно — не пахло гарью. Только холодом и чем-то еще. Хвоей? Мандаринами?
— Новый год, — понял Лазарь. — Пахнет Новым годом.
Прошли в кухню. Здесь почти не тронуто — только слой пепла на всем. И записка на стене. Углем, размашистым почерком Рарога.
«Не забудь рёбрышки.
Если не сгорят — значит, не зря учил.»
Лазарь хрюкнул. Потом засмеялся — первый раз за... сколько? Неделю? Месяц?
— Даже мертвый думает о нас.
Гордей открыл морозилку.
Внутри, среди растаявшего льда — пакет. Ребрышки в маринаде. Не тронутые огнем, не испорченные временем.
— Как?
— Магия, Док. Семейная магия. — Гордей достал пакет, понюхал. — Свежие. Будто вчера замариновал.
Снаружи скрипнула калитка. Братья напряглись, руки привычно легли на оружие.
— Эй, Морозовы! Живые там?